Я всё ещё влюблён - Владимир Бушин

— Сударь! — гневно прерывает Маркс, терпение которого наконец лопнуло. — Через ваши руки проходят многое, но все-таки мир несколько шире вашего ломбарда, и в мире есть вещи, которые вам никогда не приносят в заклад и о которых вы поэтому не имеете никакого представления.

— И кроме того, — почти визжал оценщик, — уж я-то знаю, что фамильное серебро сдают в ломбард только при последней нужде! А разве можно поверить, господин сержант, что этот человек в такой нужде! Он спокоен, он улыбается. И даже повышает голос на нас… Нет, тут было бы не до улыбок, не до гонора!

Полицейский оказался человеком, видимо, неглупым. На него спокойствие Маркса, его улыбки, а затем и гнев произвели совсем другое впечатление. Он лишь спросил адрес задержанного.

— Дин-стрит, двадцать восемь, — сказал как отрезал Маркс.

— Спросите у него еще, господин сержант, — никак не может утихомириться оценщик, — почему он так беден, если женат на аристократке.

— В самом деле, господин Маркс, почему? — поддается полицейский.

Маркс не отвечает. Он кивает старику:

— Итак, любезный, сколько я могу получить за столовое серебро графов Аргайль?

Глава третья

КАРЛ И КАРЛИК

Известного французского историка и политика Луи Блана, мнившего себя правоверным социалистом, а на самом деле всегда стоявшего за соглашательство с буржуазией, Маркс, конечно, не жаловал. Волна революции 1848 года вознесла Блана на гребень событий — он оказался членом республиканского Временного правительства. И хотя после поражения революции, ввиду своей соглашательской линии, он едва ли мог опасаться каких-либо крупных неприятностей, Блан, однако, счел за благо убраться в Лондон. Маркса же к берегам Альбиона прибили опасности отнюдь не призрачные.

Как-то осенью Карлу стало известно, что Луи Блан хочет повидать его. У Маркса не было желания тратить время на эту встречу, но найти повод отказать во встрече персоне, которую в ту пору многие искренне считали великим историком, которая пользовалась огромной известностью едва ли не во всей Европе, мог только очень ловкий, хитрый человек, каковым Марксу, даже если бы он очень захотел, никогда не удалось бы стать.

Хотя о дне и часе визита условились заранее, Маркс, не слишком заинтересованный в госте, забыл о нем, и звонок в дверь застал его врасплох. Он поспешно скрылся во второй комнате, чтобы там приготовиться к выходу, а Елена пошла открывать дверь. Ей вспомнилось, что вчера вечером Карл сказал: «Завтра к нам пожалует один из величайших людей современности. Будь же на высоте, Ленхен!»

Распахнув дверь, она беззвучно ахнула: перед ней стоял тщательно и модно одетый господинчик такого маленького роста — ну прямо-таки с восьмилетнего ребенка! — что трудно было поверить в его реальность.

— Луи Блан, историк, — торжественно представился он. — Могу я видеть доктора Маркса?

Елена проводила его в первую комнату, а сама направилась на кухню, но не утерпела — больно уж диковинный был господин! — оставила в двери маленькую щелку и потом несколько раз припадала к ней. Дверь во вторую комнату, где спешно переодевался Маркс, тоже осталась неплотно прикрытой, и хозяин видел то, что видела и служанка.

Луи Блан обвел комнату пристальным взглядом и явно остался недоволен ее пролетарским видом. Он даже поморщился, отчего лицо далеко не молодого карлика сделалось особенно неприятным. «Что, дружок, — мысленно спросил его Маркс, — ты привык к иным апартаментам политических деятелей и государственных мужей?» — «Ах, каналья, — выругалась про себя Елена, — он еще куксится, недомерок несчастный! Скажи спасибо, что я тебя впустила-то сюда».

Тщательно оглядев всего себя, от невероятно высоких каблуков до аккуратно подстриженных ногтей, визитер снова принялся изучать комнату, что-то ища. Наконец увидел в углу весьма убогое зеркало, подошел к нему и стал перед ним прихорашиваться и репетировать величественные позы: отставлял ногу, расправлял детские плечи, выпячивал цыплячью грудь, взбивал волосы… «Ахилл перед боем!» — смеясь, подумал Маркс. «Как кот перед свиданьем!» — чуть не вырвалось у Елены.

Время шло, а гость, кажется, вовсе не был опечален или обеспокоен отсутствием хозяина — так поглотили его заботы о собственной персоне. Уже облачившись в свой нехитрый наряд, служащий для особо важных и торжественных случаев, Маркс долго ждал, когда Блан отойдет от зеркала, чтобы не смутить его своим появлением в момент репетиции. Однако не замечалось никаких признаков, которые свидетельствовали бы, что гостю надоело или вот-вот надоест красоваться перед зеркалом. «Сударь, пора и честь знать!» — мысленно упрекал Маркс. «Вот прилип! — негодовала Елена, а когда Блан, желая рассмотреть себя лучше, взялся за зеркало рукой и немного повернул его, она взмолилась. — Господи, обрушь ты на него если уж не свод небесный, то хотя бы это зеркало!»

Наконец, не выдержав, Маркс довольно громко кашлянул. Великий историк с невероятным проворством («Как камень из пращи», — подумал хозяин. «Ну чисто кот!» — заметила служанка) сиганул от зеркала к креслу и сел в непринужденной позе. Маркс вошел. Медленно поднявшись, Блан склонился в полупоклоне, изящество и величавость которого у него не вызывали сомнения.

И без того не очень-то обрадованный перспективой предстоящей встречи, Маркс вовсе потерял интерес и к гостю, и к беседе с ним, увидев Блана актерствующим перед зеркалом. Он знал, что нет на свете ничего труднее и безнадежнее, чем пытаться в чем-нибудь переубедить самовлюбленного человека, а ведь только в этом и мог таиться для него смысл всей встречи. Поэтому Маркс решил терпеливо отбыть повинность — слушать гостя, ни в чем ему не возражать и мирно проститься.

Такая позиция собеседника вполне устраивала Лун Блана. Он поучал, предостерегал, пророчествовал. Особенно охотно и много гость рассуждал о религии, о вере и безверии, об их связи с философией и политикой.

— Нельзя забывать, — он поднимал палец кверху, — что атеизм в философии имеет своим неизбежным последствием анархию в политике.

«Вполне социалистическая идея! — усмехнулся про себя Маркс. — Неужели это все, что он извлек из изучения мировой истории?»

Гость вдруг прервал поток своих сентенций и спросил:

— Вам сколько лет, доктор Маркс?

Маркс ответил.

Блан помолчал, прикидывая, насколько он старше, — оказалось, на целых семь лет. Видимо усмотрев в этом дополнительное обоснование своего права на менторский тон, Блан удовлетворенно произнес:

— Ну вот.

Потом подошел к Марксу и, уперев свой пальчик ему в грудь, что из-за роста было непростым делом, продолжал:

— Помните о том, что Руссо — представитель демократии, основанной на единстве и братской любви! Но помните и о том, что та самая рука, которая дала нам «Общественный договор», содержащий протест против официальной религии, написала «Исповедь савойского викария», где отстаивается необходимость естественной религии, веры в бога, основанной на чувстве.

Маркс слушал оратора и думал: «Как царь Мидас превращал в бесполезное золото все, к чему ни прикасался, так пошлый человек делает пошлым все, что ни попадет в поле его зрения».

За время, пока Луи Блан разводил свои рацеи, в комнате под разными предлогами побывали все члены семьи: уж очень интересно было посмотреть на карлика, поучающего Карла.

Когда в комнату вошла старшая дочь, Луи Блан подозвал ее к себе, потрепал по щеке и, хотя она была с него ростом, умиленно сказал:

— Какая прелестная малышка!

Довольно неожиданно Луи Блан достал из жилета огромные часы и озабоченно взглянул на них:

— О, мне уже пора!

«Должно быть, у него еще несколько таких визитов», — с облегчением подумал Маркс и пошел проводить гостя. Когда они проходили мимо зеркала, Блан вдруг остановился и, будто обрадованный тем, что мог забыть, но вот все-таки не забыл, вспомнил, произнес еще несколько длинных сентенций. На самом же деле ему просто не терпелось бросить еще несколько взглядов на себя в зеркало. Он ушел в полной уверенности, что оставляет здесь своего неофита.

Как только за гостем закрылась входная дверь, все бросились к Марксу. Елена с шутливой озабоченностью несла ему стакан воды. Жена гладила его по голове и голосом, полным сострадания, говорила: «Бедный, бедный Мавр!..» Женни, Лаура и даже совсем маленький Муш, вероятно подученный сестрами, ходили вокруг отца, время от времени притрагивались к нему, как бы желая удостовериться в его целости, и трагически повторяли: «Карлик сразил Карла — какой ужас! Карлик победил Карла — какой кошмар!» А Маркс только стонал, охал и пил воду.

Когда все вволю натешились этой игрой, он спросил:

— Ну, а как бы вы его назвали?

В доме Марксов всем давали прозвища. Это происходило по-разному. Иногда прозвища возникали из комических случаев и забавных совпадений. Второго сына, родившегося в Лондоне пятого ноября 1849 года и нареченного Генрихом, прозвали Фоксиком, или Маленьким Заговорщиком: день его появления на свет совпал с годовщиной знаменитого «порохового заговора» Гая Фокса, намеревавшегося в 1605 году взорвать здание парламента.