Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Почему же сексуальные «отклонения» в начале XIX в. так трудно поддаются анализу и расшифровке? Главная причина заключается в том, что официально темы гомосексуальности практически не существовало. Вот одно из больших подводных течений XIX в.; не будь Бальзака, изучение указанной темы в тот период свелось бы просто к констатации факта – вернее, его отсутствия. Время от времени тема гомосексуальности просачивается сквозь булыжники мостовой, но ее обычно замечают лишь после соответствующей настройки и подготовки: точного знания классических аллюзий, тогдашних расхожих историй и тогдашнего сленга. Следует заметить, что табуировалась в основном мужская гомосексуальность. Лесбиянки, как считалось, обитали на острове Лесбос, а сама Сафо бросилась со скалы из-за того, что ее покинул мужчина. Однако «беспутные нравы» лесбиянок упоминаются довольно часто. Даже в изысканном «Словаре» Уиль яма Даккета они рекомендуются «к употреблению дамами и девицами как необходимое дополнение ко всякому хорошему обучению»382. Лесбиянки в современном смысле383 часто возникают в компании проституток; тогда принято было считать, что женщины обоих типов бесплодны. Более того, одно «извращение» выглядит не таким неприличным, если сочетается с другим. Как доказывают маньяки у Бальзака, нравственность в изоляции начинает жить собственной жизнью и угрожает бежать из сетей причинно-следственных связей, благодаря которым общество кажется управляемым. О мужской гомосексуальности вскользь упоминалось в историях о гермафродитах, в частности в «Фражолетте» Латуша (1829), «Мадемуазель де Мопен» Готье и, косвенно, в «Серафите» самого Бальзака (обе последние вышли в 1835 г.). Впрочем, у героев-гермафродитов имелись почтенные предшественники в «Пире» Платона и двусмысленном персонаже, который почти всегда вначале показывается женщиной.

Бальзак ввел в серьезную литературу героев-гомосексуалистов; в то время, когда обвинение в безнравственности было любимым орудием враждебных журналистов, он совершил не просто смелый поступок. Он создал прецедент. В добальзаковской литературе в большом числе имелись скряги, ипохондрики, ревнивые любовники, родители, преданные детьми-себялюбцами; но у Бальзака практически не было моделей для Вотрена, Люсьена де Рюбампре и Эжена де Растиньяка – по крайней мере, в литературе. Поэтому наброски персонажей обладают любопытной цельностью, которая помещает их в неясную область между сплетнями и суеверием, физиологией и мифологией: «Люсьен… стоял в пленительной позе, избранной ваятелями для индийского Вакха. В чертах этого лица было совершенство античной красоты: греческий лоб и нос, женственная бархатистость кожи, глаза, казалось, черные – так глубока была их синева, – глаза, полные любви и чистотой белка не уступавшие детским глазам. Эти прекрасные глаза под дугами бровей, точно рисованными китайской тушью, были осенены длинными каштановыми ресницами… Улыбка опечаленного ангела блуждала на коралловых губах, особенно ярких из-за белизны зубов. У него были руки аристократа, руки изящные, одно движение которых заставляет мужчин повиноваться, а женщины любят их целовать. Люсьен был строен, среднего роста. Взглянув на его ноги, можно было счесть его за переодетую девушку, тем более что строение бедер у него, как и большинства лукавых, чтобы не сказать коварных, мужчин было женское. Эта примета, редко обманывающая, оправдывалась и на Люсьене; случалось, что, критикуя нравы современного общества, он, увлекаемый беспокойным умом, в суждениях своих вступал на путь дипломатов, по своеобразной развращенности полагающих, что успех оправдывает все средства, как бы постыдны они ни были»384.

Это поразительное описание Люсьена встречается посреди общей для романтической прозы сцены: двое влюбленных летним днем сидят в беседке, увитой виноградными лозами. Необычное лишь в том, что оба персонажа – мужчины: Давид Сешар и Люсьен де Рюбампре в «Утраченных иллюзиях». Конечно, их дружба была платонической, но, на более глубинном уровне, сексуальной: «В этой уже давней дружбе один любил до идолопоклонства, и это был Давид. Люсьен повелевал, словно женщина, уверенная, что она любима. Давид повиновался с радостью. Физическая красота давала Люсьену право первенства, и Давид признавал превосходство друга, считая себя неуклюжим тяжкодумом».

Подводят нас биографические сведения ближе к «правде» или нет, жизнь Бальзака придает сцене из романа особый оттенок. Давид и Люсьен поглощены стихами Андре Шенье. В том году, когда происходит действие, томик Шенье вышел в редакции Латуша. Не упоминая фамилии бывшего друга, Бальзак делает ему очаровательный комплимент:

«Давид, слишком взволнованный, чтобы продолжать чтение, протянул ему томик стихов.

– Поэт, обретенный поэтом, – сказал он, взглянув на имя, поставленное под предисловием»385.

Явная двусмысленность подобных сцен у Бальзака, от которых исходит неопределенная угроза, связана не только с табу и цензурой, но еще и с тем, что здесь ткань художественной традиции очень тонка. Персонажи исподволь внушают читателю настолько личные, потаенные и даже бессознательные мысли, что едва ли можно удивиться, узнав, что, по признанию Оскара Уайльда, одной из величайших трагедий его жизни стала гибель Люсьена де Рюбампре. «От этого горя я так и не сумел исцелиться до конца. Оно преследует меня в минуты радости. Я вспоминаю о нем, когда смеюсь»386.

Как ни странно, многие из тех, кто читают «Отца Горио» или «Утраченные иллюзии» с «профессиональной» точки зрения, не замечают, что тщеславного юношу Эжена де Растиньяка или его более женственного и неустойчивого двойника Люсьена де Рюбампре следует рассматривать именно под таким углом. Одного из наиболее внимательных читателей Бальзака, Марселя Пруста, обвиняли в том, что он пытается мобилизовать для своих целей и Бальзака, как будто литература в конечном счете – вопрос сексуальной ориентации. Англосаксонские критики особенно виновны в том, что обходят молчанием некоторые самые тонкие творения Бальзака. Хотя бы один раз в жизни подвергнувшись нападкам, писатель обречен на необходимость вечно оправдываться, даже себе в ущерб и даже в том случае, если судьи давным-давно разошлись. Бальзак страдал от подобного рода нападок больше, чем все остальные писатели. И, прежде чем осуждать лицемерный век, в котором он жил, возможно, следует напомнить: даже сейчас многие литературоведы и критики руководствуются неписаным правилом, согласно которому не следует чрезмерно поощрять похотливый от природы разум читателя.

Зачем Бальзак взялся за такую тему? Возможно, он решил показать все стороны общества, особенно те скрытые грани, которые оказывают особенно пагубное влияние, если их подавлять или закрывать на них глаза. Но что же сам Бальзак? Надо сказать, что его современники питали кое-какие подозрения на его счет – отчасти из-за его дружбы с признанными гомосексуалистами вроде маркиза де Кюстина и Ипполита Ожера, социалиста-дилетанта, который помогал Латушу обставлять квартиру Бальзака в 1829 г. Еще более непристойные слухи касались отношений Бальзака с молодыми писателями, которых он приблизил к себе после смерти отца. С 1831 по 1836 г. Бальзак «усыновил» нескольких симпатичных и неумелых молодых людей, из которых он надеялся воспитать литературных рабов, как Вотрен воспитывает Растиньяка и Люсьена. Но в тот период, когда талант Бальзака расцвел в полную силу – романист, как Бог, проводил опыты над реальной жизнью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});