Теплые вещи - Михаил Нисенбаум

На протяжении всего действия я присматривал за Ленкой Кохановской и мысленно выкрикивал гнусные оскорбления в адрес тех, кто приближался к ней со своими репликами, жестами и позами. Но главное было не это...

Странно было смотреть на сцену из зала. Видеть там знакомые лица и понимать, как они далеко от меня. Словно стоять на перепутье и наблюдать, как скрываются из виду мои товарищи, избравшие дорогу, по которой я уже точно не пойду. И все же интересно, куда они направляются, что с ними случится по дороге, встретимся ли мы когда-нибудь и узнаем ли друг друга.

Я хотел убедить себя, что «Милый Эп» был если не падением «Ойкоса», то шагом вниз, и мне это удалось. Лицо поводило от иронии. Глядя на главного героя, я думал, что есть еще один человек, который думает про «Милого Эпа» так же. Этот человек был все еще не знакомый мне Коля Сычиков.

То, что Коля ушел из театра за месяц до премьеры, говорило не в его пользу, но меня с ним это как-то примиряло. Я тоже ушел из «Ойкоса», меня тоже недолюбливали Мила Михайловна и часть актеров. Конечно, он их подвел. Но должен ли он был делать то, что ему противно? Наверное, нет, однако можно было понять это раньше и отказаться от роли в самом начале. Неужели он сразу не видел, что такое этот Эп?

Впрочем, так бывает довольно часто. Люди согласны делать за компанию много такого, что при другом раскладе их совершенно не заинтересовало бы. Думаю, Коля пришел в «Ойкос» и согласился играть в этом спектакле, чтобы быть вместе с этими восторженными мальчиками и девочками, среди которых была и Санька. А потом... Не знаю, что случилось потом. Но Санька простила ему уход из театра, хотя все ожидали, что хотя бы после этого она все поймет и бросит его. Вместо этого примерно через полгода Санька вышла за Колю замуж. Говорят, на свадьбу из всего «Ойкоса» пришла только Алла Акулова. Остальных то ли не пригласили, то ли они сами не явились – не знаю. Но у молодых было множество друзей и знакомых, которые не имели к театру ни малейшего отношения, так что свадьба вышла шумная, веселая, без пустующих мест и неловких пауз.

А в следующем ноябре я наконец познакомился с Колей.

* * *

Бывает дружба, о которой долго не догадываешься.

Проходят годы, и, оглядываясь на историю встреч, разговоров, всевозможных превратностей и переделок, понимаешь: рядом был настоящий друг. Это знание может поразить горчайшим раскаянием: понять бы раньше – встречались бы чаще, разговаривали дольше, не теряли столько времени на других знакомцев. Хотя не в чем раскаиваться, не о чем сожалеть – все было так, как только и могло быть. Лишь бы друг был жив, чтобы наслаждаться даром дружбы уже в полном сознании.

Но бывает и дружба, которую нельзя не узнавать с первого взгляда, такая же внезапная и молниеносная, как любовь. Так было с Колей. Хватило двух коротких вечерних часов, чтобы открыть новую, потрясающе счастливую эпоху моей жизни. Впервые появился человек, которому я готов был с радостью раскрыть душу. Жадный интерес, охота узнать друг о друге все, откровение откровенности, когда во время разговора то и дело поражаешься, какой полной жизнью может жить душа. Когда удивляешься самому себе – ты никогда не сказал бы этих слов никому другому, потому что ни при ком другом они не пришли бы в голову.

Мы гуляли по плохо освещенным улицам, сидели до глубокой ночи в гостях друг у друга и без конца разговаривали. О музыке, о Саньке, об «Ойкосе», Миле Михайловне, о живописи, о Рильке и Заболоцком, о родителях, детстве, о женщинах и сексе. Коля был первым человеком, который рассказывал мне о сексе как о высокой материи, вдохновенно и уважительно. В этом вопросе Коля был для меня высшим непререкаемым авторитетом, безоговорчочно признавая мое верховенство в живописи и философии. Это очень важно: чувствовать себя выше и соглашаться с тем, что выше он. Ни в каком другом измерении, кроме дружбы, это невозможно. И еще – нам никогда не хватало времени, чтобы наговориться.

8

Я уже упоминал, Коля с Саней были дороги мне именно как пара, вдвоем. Казалось, они всегда будут молодоженами.

К этому времени они перебрались от Колиной мамы в крохотную двухкомнатную квартиру на улице Энтузиастов. Теперь я прибавил к своим излюбленным маршрутам прогулок и этот – мимо Дома Пионеров в сторону магазина «Мелодия».

Я проходил мимо ограды детского сада и уже издали загадывал, горят ли у них окна. Можно было даже не заходить, а просто увидеть горящее окно, нелепую оранжевую занавеску – и сразу возникало настроение. Квартира Коли-Саньки казалась приютом молодых кочевников.

В ней не было спокойного, надежного уклада, не было защиты обдуманным комфортом. Стены и потолок побелены известкой, дверцы шкафа связаны оранжевым, в тон шторам, бантиком (ключ потерялся во время переезда), раковина в ванной желтела плавными разводами ржавчины. Редкие предметы еле живой мебели жались вдоль стен, как бедные родственники. Но на стуле висела нарядная Санькина кофточка, в углу теплилась гитара, а на полочке в ванной поблескивало множество баночек, флаконов, тюбиков, плойка, расчески, бигуди, фен. На веревке беззастенчиво сохли розовые, черные, изумрудные трусики и иные легкие загадочные вещи из мира фей и запретных видений.

Короче, комфорта не было, а настроение было. Щемяще-любовное настроение, какое бывает в минорных гитарных переборах сквозь жемчужный дым табака, в согласном молчании морозных звезд и в узорах на январском стекле.

9

Раз, помню, пришел я к ним в феврале. Санька была одна. Я ходил за ней по квартире, а она мыла посуду, протирала плиту, потом сидела в кресле и пришивала пуговицу к Колиному жилету. И разговаривали мы только о Коле, как будто все остальные темы не существовали или были запрещены.

Вот тогда-то Санька рассказала мне, как загадывала насчет замужества. Сначала Коля ей совсем не понравился. Он так же, как и Санька, пришел во Дворец имени В. П. Карасева делать репортаж о молодежном театре «Ойкос». Видимо, театр затягивал репортеров «Вагоностроителя», а потом превращал в актеров. Но написать текст Коля все же успел. Неплохой текст, но без трепета. Мила Михайловна читала Колину статью ребятам вслух на репетиции, интонацией всячески выделяя признаки недопонимания миссии «Ойкоса». Коли на той репетиции не было. Он вообще довольно часто пропускал репетиции, валял дурака, но потом обязательно шел провожать Саньку до дома. И в газете, и в театре Коля строил из себя бог знает что.

Саньке сочувствовали в форме увещеваний. Точнее, указывали на глупость в форме сочувствия. Но Санька, несмотря на легкий характер и сговорчивость, на этот раз почему-то не прислушалась. Тем не менее, сомнения у нее были.

Она отложила жилет, поглядела на меня, точно принимая какое-то решение, и сказала:

– Знаешь, состояние у меня было... не растерянное, а разбросанное... Раскиданное... Как пасьянс... Что выпадет – то и будет. Думала: «Вот бы кто за меня решил и спокойным голосом мне сказал – Санечка, сделай вот так». Я бы и сделала.

– Насколько я понимаю, – возразил я, – все кругом только и делали, что говорили.

– Да! – закивала Санька с восторгом согласного понимания. – Все говорили, но это было не то. Не было того единственного голоса, который все расставил бы по местам. Мила Михална говорила, Олька Внучкина говорила, Вялкин говорил – кругом жужжание, как на пасеке. Я их слушаю, соглашаюсь. Но вот взять так и отказаться – не хочу. Просто получалось – вот, ничего не было, да так ничего и не стало. Раз! Открылась передо мною дверка, я отступила назад, дверка закрылась. Что – и все?

Санька широко раскрыла свои желто-зеленые, как у козы, глаза и вопросительно подставила ладошку, точно в нее должен был капнуть правильный ответ. Я тогда еще подумал, что если бы Саньке был совсем не нужен Коля, она не стала бы думать ни о дверках, ни о голосе, ни об упущенных возможностях.

– Ладно, – продолжала она, снова берясь за шитье, – зайду я в эту дверку. А куда я попаду? Что там будет? Вот она захлопнется, уже за моей спиной – а обратной дороги нет!

– Что значит нет? Тебя что, в спаниеля превратят в ЗАГСе?

Она начинает хохотать без голоса, одним дыханием.

– Ну, в спаниеля – не в спаниеля, но ведь превратили же. Я теперь совсем другой человек, Миша.

Она смотрит мне в глаза, пытаясь понять, вижу я ее метаморфозу или нет.

– Вот в октябре иду с работы, встаю на остановке у «Пельменной». И загадываю: если придет «девятка», выхожу замуж, если «шестнадцатый» – не выхожу.

– Интересно, – говорю. – «Шестнадцатый» ведь чаще ходит в два раза.

– Одинаково.

– Говорю тебе: чаще.

– Что ты сочиняешь? Ладно, неважно. Стою, автобуса нет. У меня уже зубы стучат. То думаю: хоть бы «девятка», то – нет, лучше «шестнадцатый»...

– Который ходит в два раза чаще.

– Иди в баню, Мишка. И вот к светофору за поворотом подъезжает автобус. Он становится за каким-то самосвалом, номера не видно. Я уже убежать готова. Свет, помню, долго не переключался. Меня колотит, понимаешь?