ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ - Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)

* «Каменные дома» — погребальные дольмены на Сев. Кавказе, относятся к III —

II тысячелетиям до н э.

Тхамада говорил, что некоторые ученые в других странах стараются доказать, будто на Кавказе в седые времена жили предки не адыгов, но что это ложь и что он приехал вооружить свой ум и развеять слова лжецов. Тхамада был настоящим мужчиной, всегда говорил правду и любил всех людей, как братьев... Безусый Хасан опередил меня, и я благодарен ему за это. Теперь я пойду по его следам и покажу на днях тебе, сын мой, другие могилы наших предков, а ты потом покажешь их своим детям и внукам. — Озермес, скрывая радость, нахмурился и опустил голову. Но тут же снова посмотрел на отца. — Я не понимаю, зачем ученые люди в других странах лгут? Разве им не хватает своих предков? Для чего им присваивать чужие могилы? — Я тоже спрашивал об этом у ученого тхамады. Он говорил мне так: бывает, что ищущий истину заблудится в пути и вместо восходящей стороны окажется на заходящей. Поняв, что заплутал, ищущий возвращается и пускается в путь заново. Так поступают мужчины, почитающие правду и честное имя своего отца. Однако по земле ходят и другие, прячущие под бараньими шапками головы шакалов. Они, заблудившись, скрывают ошибку и направляют остальных по той же кривой дороге. Или же, узнав правду, истолковывают ее к своей выгоде. Некоторые ученые люди помогают жаждущим вытеснять нас отсюда, оправдывают их черные поступки, чтобы живущие на земле не осуждали нечестивых. Так раскрашивают уродливую девушку, чтобы скрыть от всех ее безобразие.Ученые люди нападающих на нас уверяют, будто в каменных домах хоронили своих умерших их предки, а не наши, и, значит, нападая на нас, они не отнимают чужое, а лишь возвращаются во владения прадедов своих прадедов. Один мудрый человек когда то верно сказал: из под корня лжи сочится кровь.

Прошло немного времени, и отец повел Озермеса навстречу восходящему солнцу. На этот раз он не останавливался в аулах, а обходил их стороной, хотя шичепшин был при нем. Большую часть дня отец молчал. Чтобы не мешать течению его мыслей, Озермес молчал тоже. Они шли по желтой волнистой степи, покрытой от дыхания земли сизой дымкой. Справа от степи бледно зеленели нагорья, за ними темнели на склонах леса, а еще дальше степь подковой охватывала зубчатая, с белыми головами, горная гряда. Они шли день, и еще два дня, и впереди из равнин выросли округлые белесые холмы, похожие на острова среди широкой реки. Холмов было семь. Они тянулись один за другим, как караван. Отец остановился в тени самого высокого холма и сказал: — Многие думают, что эти холмы со временем вырастут и станут такими, как Бешту. Они ошибаются. Это не холмы, а курганы, могилы наших далеких предков*. О том, что там внутри, я знаю со слов тхамады чужеземца. Когда тебе доведется проходить мимо таких курганов, поминай добрым словом тех, чьи кости покоятся в них.

* Большинство курганов на Кубани относятся к VI — IV векам до н. э. и принадле

жат меотам, предкам адыгов.

 Они уселись, поели, и отец рассказал Озермесу, как предки их предков хоронили своих вождей. Потом припомнил сказание о женщинах воительницах, живших на берегу моря и совершавших набеги на адыгов. — Они были хорошими наездницами и владели мечом лучше мужчин. Больше других страдали от их набегов наши племена, потому что ни один джигит не мог позволить себе поднять меч на женщину. Воительницы захватывали для себя мужей, увозили их с собой и время спустя отправляли обратно. Если у воительницы рождался сын, она отсылала его к отцу, а если появлялась дочь, девочку учили владеть оружием и выжигали ей правую грудь, чтобы сподручнее было стрелять из лука. — А куда они делись? Потомков от них не осталось? — В глазах отца заискрилась улыбка. — Может, и остались. Дед мой говорил, что когда он был молодым, некоторые наши женщины сражались не хуже мужчин. Жена моего деда, твоя прабабушка, метко стреляла из лука, я сам видел, ни одна стрела ее не пролетала мимо мишени. — Ты сказал, что женщины воительницы отправляли мальчиков к отцам. Значит, и во мне, может быть, есть кровь какой нибудь воительницы? — Отец кивнул. — А не может случиться так, что адыгские женщины, в жилах которых течет кровь воительниц, снова объединятся и станут нападать на мужчин? — Глаза отца снова заблестели. — Кто знает, что случится завтра. Но я думаю, этого не будет. Всему, что происходит, свое время. Да и женщины наши теперь не такие, как некоторые их прародительницы. Чужеземец тхамада говорил мне, что в те времена воительниц называли мужеубийцами. — А все же, что будешь делать ты, если такое произойдет? — Наверно, как и теперь, петь свои песни. — Он надолго умолк, и Озермес догадался, что душа отца куда то улетела. Когда душа вернулась к отцу, он взял шичепшин и смычок и негромко запел:

Уорирай, райрэ, ро, рирарэ, оро!Души предков жить вечно будут!Ай, рай-рэ, ро!Потомки наши предков не забудут!Ай, рай-рэ, ро!

Озермес, слушая песню, смотрел на желто бурую степь, переливавшуюся вдали, как текучая вода, и представлял себе рассказанное отцом. Кургана, у подножия которого они сидят, еще нет. В земле вырыта большая глубокая яма, в которую спускается длинный, в семь прыжков, широкий ход. Яма и ход перекрыты толстыми бревнами из старых буков и яворов, а под ними в углу ямы сложен домик из белых каменных плит. Издали доносятся заунывный скрип деревянных колес, пронзительные причитания и плач. Большую повозку, раскрашенную белой, желтой и голубой краской, тянут шесть лошадей. В повозке лежит в желтом панцире ушедший вождь, к поясу его привязаны меч, лук и стрелы, у левой руки — железный щит. Пыль от повозки скрывает вторую, поменьше, в ней ворох одежды ушедшего и кувшин с заморским вином. За второй повозкой, плача и царапая лица, бредут с распущенными волосами женщины — жены. Их сопровождают плакальщицы, с криками рвущие на себе волосы. Позади воины на скакунах гонят табун лошадей... И вот уже вождь уложен в каменный домик, жены его и лошади заколоты... тоже уложены в яму, по одну сторону женщины, по другую кони. В проход закатывают повозки. Все, что вождю нужно в иной жизни, — с ним. Вход заставляют глыбами, камнями. И потом, и день, и другой, и все лето, и всю осень мужчины носят и носят на могилу землю, пока не образуется высокий округлый курган.

Когда стемнело, Озермес собрал в кустах валежник и разжег костер.

Поев, легли спать. Озермес смотрел на Тропу всадника, на Семь братьев звезд, на другие звезды, колесом вращающиеся вокруг неподвижной Низовой звезды, у которой, как ему однажды сказал отец, надо учиться скромности, самая непоколебимая, Низовая никогда не старается казаться ярче, чем она есть. Чем дольше Озермес смотрел на небо, тем ниже опускались звезды, становясь такими же простыми и близкими, как светлячки, летавшие на втором месяце лета возле их сакли, казалось, протяни руку и поймаешь любую из них. — Ты не спишь? — тихо спросил отец. — Нет еще. — У тех, кто доказывает, будто в курганах покоятся не наши, а их предки, — сказал отец, продолжая дневной раз говор, — есть еще один коварный замысел. Ты знаешь, что корни у деревьев разной длины. Чем глубже уходят в почву корни, тем крепче стоит дерево. Корни адыгов — это их древние предки. Нечестивые хотят подрубить наши корни, чтобы мы скорее упали. Когда твоя будущая жена родит тебе сына, расскажи ему об этом. — Отец лег на бок и заснул. Озермес повернулся лицом к кургану, и вскоре ему почудилось, будто оттуда доносятся тихий плач женщин и протяжное ржание лошадей.

Ночь полностью вернула Озермесу силы. Он вскочил с тахты, умыл ся, поздоровался с Мухарбеком, поел, схватил лук и три стрелы, взял несколько кусков копченого мяса и отправился в лес. Самыр бежал впереди него. Вчерашний день и все другие ушедшие дни уже не держали Озермеса на привязи. Он шел легко, щурился от яркого солнца и напевал новорожденную, без слов, песню. В двух силках белели косточки зайцев, объеденных шакалами, одного капкана он не нашел, какой-то зверь унес его с собой. Безусый Хасан рассказывал, бывали случаи, когда волк, угодив в капкан, отгрызал себе лапу, чтобы освободиться. Самыр обнюхивал силки, фыркал и толкался. Озермес прикрикнул на него.

Самыр, обидевшись, отошел и, помаргивая, уселся в сторонке. В яму ловушку с острым колом на дне, вырытую Озермесом на звериной тропе, никто не провалился. Наладив силки и сменив на яме хворост и сухую листву, Озермес зашагал краем леса. На другой тропе, много ниже по течению речки, в первое лето он привязал к дереву тяжелый, с большой убойной силой, самострел. Тонкая, сплетенная из сухожилий веревка тянулась через тропу на высоте оленьей груди. Однако Тха послал на эту тропу не зверя, а человека, и Озермес снял самострел и спрятал его в пещере. Выбравшись к оголенному склону, Озермес услышал громкий посвист и резкое, хриплое квохтанье. Самыр кинулся вперед, но Озермес поймал его и велел не двигаться. Приготовив стрелу, он стал красться от дерева к дереву и увидел серого, с белым горлом, петуха улара, бегущего вверх по склону. Озермес, встав за дерево, наблюдал за ним. Поклевав на кустах почки, улар расправил короткие крылья и полетел вниз. Когда он приблизился на два прыжка, Озермес спустил тетиву. Пролетев немного, улар упал и задергал ногами со шпорами. Самыр подбежал к улару, принюхался, сморщил нос, оглянулся на хозяина и одобрительно залаял. Подобрав добычу, Озермес опять услышал клохтанье. Самыр насторожил уши. Озермес снова велел, чтобы тот не двигался. Повертев головой, Озермес увидел под скалой белое горло улара курочки и пошел к ней. Она плотно сидела в гнезде из сухой травы и не улетала. Сидя на яйцах, самка улара редко бросает гнездо, и ее можно взять руками. Озермес остановился. Зашевелившись, курочка крикнула: