Том 10. Публицистика - Алексей Толстой

После конгресса я выехал в Англию. В Лондоне я встретился с Уэллсом и Хексли. Хексли окончил новую книгу. Этот талантливейший английский писатель чувствует эмоционально глубокие противоречия буржуазного мира. Но в нем еще нет прямой решимости перейти в лагерь друзей Советского Союза. На фоне того, что сейчас делается в Европе, фигура Хексли является почти что символической. Если бы я захотел вывести в каком-нибудь своем произведении интеллигента Западной Европы наших дней, бьющегося в этих противоречиях, я бы не нашел более яркой и колоритной фигуры, нежели Хексли. Нам нужно провести большую работу, чтобы помочь таким людям, как Хексли, перейти в наш лагерь. Мы, писатели, должны все свое внимание бросить на широко развернутый показ и пропаганду нашего искусства за границей и внедрение его в сознание масс трудящейся интеллигенции Западной Европы.

Уэллс последнее время занят сценарной работой. По его сценариям уже поставлено несколько фильмов. Я видел в Праге новый фильм Уэллса «Через сто лет». Технически он сделан блестяще, грандиозно, ваше воображение потрясено, подавлено, но в смысле сюжетном картина во второй части, где показана техника и культура будущего, — слаба. Однако, несмотря на это, фильм воспринимается зрителем как остро направленный антифашистский памфлет. Хотел ли этого Уэллс — не знаю. Может быть, его задачей было показать только бессмыслицу войны, но вышло так, что «Через сто лет» направлен против фашистской идеи возвеличения войны, против идеализации грубого героизма времен Нибелунгов.

* * *

Жизнь в Англии значительно отличается от жизни на континенте. Чувствуется, что Англия сторонится европейских дел и силится остаться в позиции наблюдателя, сохраняя внутри страны статус-кво. Но эта политика есть политика страуса. Кровавые вихри Европы неудержимо перемахивают через Ла-Манш. И в Англии фашизм уже поднимает свое низколобое рыло. Английский фашизм начал, как полагается, с попытки погрома в беднейших еврейских кварталах, но рабочие-евреи организовали крепкую оборону и не допустили до погрома. После небольшой стычки фашисты удалились, обещаясь в другой раз по-настоящему пустить пух из еврейских перин.

Кризис оставляет жестокие следы на всей английской жизни. Официально в Англии два, неофициально — три миллиона безработных. Нищенствовать в Лондоне запрещается. И вот на центральных улицах — на Стренде в Сити, на Пиккадилли — часто можно увидеть такую картину. Медленным шагом идет враскачку группа безработных и распевает старинные мрачные, унылые песни, мотивы которых напомнили мне русские народные духовные песни. Один из участников группы собирает в шапку «плату за представление». Видел я и следующую картину. На тротуаре одной из улиц аристократического центра города сидит на корточках человек и быстро мелом и углем рисует на панели пейзажи. Делает он все это с замечательным мастерством. Любители заказывают художнику любой пейзаж и за пару медяков имеют возможность в течение нескольких минут посмотреть на произведение, по которому через минуту пройдут подошвы прохожих. У нас такому человеку государство дало бы возможность учиться в Академии художеств. В Лондоне он рисует на асфальте.

* * *

Париж — это взбудораженное море, где все кипит, где все раны обнажены. И фашизм принял здесь гораздо более острые формы, и пролетариат здесь дальновиднее, организованнее и решительнее, и промежуточные слои более напуганы и отчаяннее мечутся между двумя лагерями, нежели в Англии. Париж производит впечатление города, который не знает, что с ним будет завтра. Здесь серьезно готовятся к обороне от воздушных налетов.

В центральных районах демонстрируемая в кино хроника событий в Испании, снятая немцами в лагере франкистов, частью публики встречается аплодисментами, прерываемыми свистом и возгласами «долой войну». В рабочих кварталах эта хроника вызывает бешеное возмущение.

Случайно в одном из кафе Парижа я встретился с Буниным. Он был взволнован, увидев меня. Я спросил, что он намерен делать. Бунин сказал, что хочет переехать в Рим, так как ему не хочется еще раз связываться с революцией. Так он и сделал. Но эта поездка окончилась неудачей. Фашисты оказали Бунину такой прием, что ему, полуживому, пришлось вернуться в Париж. На границе его раздели донага, осматривали вплоть до зубов, продержали голым в течение нескольких часов на каменном полу, на ледяном сквозняке.

Я прочел три последних книги Бунина — два сборника мелких рассказов и роман «Жизнь Арсеньева». Я был удручен глубоким и безнадежным падением этого мастера. От Бунина осталась только оболочка прежнего мастерства. Судьба Бунина — наглядный и страшный пример того, как писатель-эмигрант, оторванный от своей родины, от политической и социальной жизни своей страны, опустошается настолько, что его творчество становится пустой оболочкой, где ничего нет, кроме сожалений о прошлом и мизантропии.

Пример морального опустошения, впрочем по другим причинам, являет собой сейчас немецкая кинематография. В Праге я видел немецкий фильм, где играл замечательный актер Эмиль Янингс. Это настолько беспомощно и плохо, что зрители буквально сидят в недоумении, а некоторые уходят, не досмотрев до конца. Трудно передать содержание тупого, бездарного и скучного морализирующего фильма. В тине всей этой фальши угас замечательный талант Янингса.

Проездом мне пришлось один час погулять по Нюрнбергу. Город и толпа производят мрачное и зловещее впечатление. Я не видел витрин продовольственных магазинов, но я видел окна книжных лавок с фотографиями поволжского голода в 1921 году и с брошюрами Гитлера — в общем, пища мало питательная для прохожих, переваривающих в воскресный день пару вареных картошек.

* * *

За границей большой интерес к советской литературе. Хорошо знают Шолохова, Ильина. В Англии вышли «Хождение по мукам» и первая часть «Петра I». Вскоре выходит из печати вторая часть. Переведена также пьеса «Петр I». В этом сезоне она должна быть поставлена в одном из лондонских театров. В Чехословакии переведены почти все мои книги. Сейчас там выходит из печати «Черное золото». В Брно с успехом прошла «Касатка». В Праге предполагается постановка «Золотого ключика».

Однако, как я уже говорил выше, мы еще очень неудовлетворительно пропагандируем наши художественные произведения за границей. Не побывав в Западной Европе, мы не представляем, какое впечатление производит каждое наше слово о Советском Союзе.

И в особенности — проект нашей новой Конституции. Ее изучают не меньше, чем в Советском Союзе, но по-иному. Мы вносим в нее дополнения, мы обсуждаем ее практическое применение, там же наша Конституция вся целиком есть документ почти немыслимой человеческой свободы, документ новой жизни, нового мира.

Открывающийся на днях VIII Чрезвычайный съезд Советов будет грандиозным событием не только у нас, но и во всем мире. Не сомневаюсь в том, что каждое слово с трибуны Всесоюзного съезда Советов будет услышано на Западе и принято с чрезвычайным удовлетворением и волнением в среде прогрессивного и передового человечества. В заключение мне хочется еще раз подчеркнуть, насколько за рубежом заинтересованы нами, насколько внимательно прислушиваются на Западе к каждому слову, которое идет из Советского Союза. Это накладывает на всех нас, граждан СССР, и главным образом на советских писателей, обязательство особенной серьезности и заставляет с особым вниманием относиться к художественному слову, помня, что аудитория — весь мир.

Речь на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде советов

Товарищи! Делегаты съезда, всходя на эту трибуну, иллюстрируют текст нашей Конституции живыми примерами. Они раздвигают строки ее текста, сжатого до лаконичности формулы, и сквозь строки сквозит цветущее лицо нашей замечательной страны.

С каким волнением, ожиданием, завистью, надеждой обращены к нам миллионы глаз оттуда, из-за рубежа. Я недавно вернулся из заграничной поездки. Я это видел и слышал.

Наша жизнь, наша страна — в центре внимания всех угнетаемых и эксплуатируемых. А это — подавляющее число человечества, и это число увеличивается, как увеличиваются осколки камней, когда рушится здание. Нас хотят знать, — кто мы, каков наш моральный облик, как мы живем, работаем, развлекаемся, воспитываем детей, любим наших девушек. Нужно понять, что мы, люди Советской страны, наполовину не реальны для людей буржуазного Запада, потому что мы создаем вещи, дела и жизнь такую, какую за рубежами видят только во сне, да и то часто опасаются иметь даже и во сне вредные мысли.

Наш народ своими руками, лишениями, своей кровью, творчеством, с которого были сорваны оковы эксплуатации, создал еще невиданную на земле жизнь.

Здесь мы подводим итоги трудам и творчеству долгих и трудных лет, здесь создана и на стальном монолите утверждена последняя ступень к коммунизму.