Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

«…По получении сего извольте прислать, отыскав в Ораниенбауме или между пленными, лекаря Лидерса, да арапа Нарцысса, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсинку собаку, да на тамошней конюшни карете и лошадях отправьте их сюда скорее…»

Как видите, ни слова, ни намека на то, что императрица исполняет пожелание Петра Федоровича. А раз подобной ссылки нет, то мы просто не имеем права на категоричность. Объективность требует рассмотреть две реально возможные причины написания данного распоряжения.

Императрица действительно откликнулась на просьбу ропшинского узника.

Императрица по собственной инициативе заблаговременно распорядилась доставить в Петербург все, что могло в скором времени понадобиться мужу.

В пользу первой, кроме случайного пересечения «троицы» в письме от 30 июня и в самом запросе, – никаких аргументов. Между тем дата Шумахера однозначно подтверждает второй вариант. Но этого мало. Необходим по крайней мере еще один, хотя бы косвенный, факт в пользу самостоятельности императрицы. И такие факты есть. Два из них сокрыты в процитированном письме Екатерины:

1. Кому как не Екатерине лучше прочих знать, что у нее попросил для себя бывший муж? С. Понятовскому она признавалась, что супруг затребовал «любовницу, собаку, негра и скрипку»{154}. С любовницей все ясно. Елизавету Воронцову Петр хотел видеть рядом с собой еще 29 июня и получил отказ. Что касается собаки, негра и скрипки, то предположим, 30 июня после полудня курьер передал императрице соответствующее пожелание экс-государя. Как могла отреагировать в данной ситуации Екатерина? Либо отказать, либо разрешить. Если разрешить, то логичнее всего тут же отправить в Ораниенбаум предписание отыскать именно то, что просил низвергнутый император – негра, собаку и скрипку.

Между тем императрица наказала найти еще доктора и обер-камердинера. Зачем? Петр у нее их не просил. Выходит, им надлежало приехать в Петербург просто так, на всякий случай, «дожидаться у моря погоды». Конечно, нельзя полностью исключить вариант прибавления Екатериной к известной тройке Лидерса и Тимлера в момент ознакомления с просьбой арестованного, а не до того. Однако, согласитесь, при отсутствии точных сведений на сей счет, разнобой в списках высланного из Ораниенбаума и запрошенного из Ропши в большей степени соответствует мотиву «заранее», нежели «по получении».

2. Но даже если допустить, что решение о доставке в столицу лекаря и камердинера появилось вслед за вручением запроса из Ропши, то трудно объяснить вторую странность послания Екатерины Суворову. Хорошо, государыня удовлетворила пожелание опального супруга, дозволила привезти ему мопса, скрипку и негра, задумав разместить в Санкт-Петербурге до подходящей оказии Лидерса и Тимлера. Непонятно только, с какой стати мопса, скрипку и негра транспортировать в Ропшу через Петербург, то есть в объезд. Куда проще и быстрее отвезти их через Петергоф прямо к месту назначения. Императрица хотела удостовериться в подлинности мопса и скрипки? Но Лидерс, Тимлер и Нарцисс не хуже ее знали это. Она хотела о чем-то переговорить с арапом? Сомнительно. Но и в таком случае, для чего тащить в столицу собаку и скрипку? Неужели только для того, чтобы поглядеть на любимые вещи императора или сэкономить на одном переходе повозки от Петергофа до Ропши?! Довольно смешное обоснование, не правда ли? Безусловно, императрице не нужно было ни удостоверяться в подлинности, ни разглядывать посылаемое, ни выспрашивать что-либо у арапа и экономить при этом на перегоне в 25 верст. А коли так, то и требовала она присылки всего перечисленного в Петербург потому, что еще не знала о том, что из названного ею в письме понадобится Петру.

Впрочем, есть еще одно свидетельство в защиту предусмотрительности императрицы помимо информации Шумахера и странностей письма Екатерины. Это третье письмо самого Петра III. Судя по содержанию, начертано оно в первый день пребывания императора в заточении – 30 июня. В нем он жалуется жене на обнаруженные им неудобства: малые размеры комнаты и присутствие в ней офицеров, стесняющих узника. Проведем логические размышления.

Приехав в Ропшу вечером 29 июня около семи часов, Петр Федорович, испереживавшийся за предыдущие два дня, естественно, испытывал усталость и нуждался в отдыхе. Пока конвой разместился в местечке, пока Петра и Маслова сопроводили до отведенной комнаты, пока те осмотрелись и устроились, прошло минимум полтора-два часа. Время было позднее, и хотя стояли белые ночи, сразу или нет, а сон наверняка одолел изможденных двухдневными форс-мажорными обстоятельствами людей. Одним словом, в тот вечер Петр III не мог успеть почувствовать те неудобства, которые описал супруге. Следовательно, они дали о себе знать утром 30 июня. Три-четыре часа в условиях малой подвижности в тесной комнате, разразившегося на нервной почве поноса, постоянного присутствия офицеров, стесняющих арестанта, конечно же, вынудили того написать императрице известное нам послание, которое ближе к полудню отправляется в Петербург и через два – два с половиной часа вручается адресату.

Заметим, что в письме Петра, посланного Екатерине в первой половине 30 июня, нет никакой просьбы о присылке скрипки, собаки и негра. Бывшего императора волнует более насущная проблема – организация минимального комфорта. И пока она не разрешена, ему совсем недосуг думать о чем-либо ином. Но вот из Петербурга приходит ответ императрицы. Учитывая нерасположенность Екатерины к чрезмерной и неоправданной жестокости, мы вправе предположить (ввиду отсутствия точных сведений), что та пошла навстречу безобидным пожеланиям мужа и дозволила ему прохаживаться по второй комнате, а офицерам наказала не мешать узнику справлять нужду. Все прочие ограничения, скорее всего, остались в силе.

Уступка императрицы обеспечивала арестанту относительно сносные условия существования и одновременно ставила в повестку дня следующий вопрос: а какими развлечениями разнообразить имеющееся свободное время? Игра в карты с Алексеем Орловым – это, в общем-то, неплохо (а Петр Федорович был заядлым и азартным игроком, хотя и не вполне удачливым).

Но целый день карточной игры чересчур утомителен. Нужно что-нибудь еще. Неудивительно, что Петр вспоминает о любимой собаке, скрипке и негре. В Петербург летит новый запрос. Но летит он только после того, как режим содержания заключенного несколько смягчается. В противном случае привозить собаку, скрипку и негра просто бессмысленно. В тесной комнате, под неусыпным контролем охранников, страдающему поносом поверженному самодержцу вряд ли захочется пиликать на скрипке или забавляться с собакой и с негром…

Нам осталось провести несложный подсчет. Курьер с первым письмом прибывает в Санкт-Петербург самое раннее в час – в половине второго пополудни. Полчаса-час занимает принятие решения и отправка курьера назад. В четыре или ближе к пяти вечера тот – на месте. Час или два уходят на перемены, пробуждение желания увидеть любимую троицу, составление нового запроса и повторную отправку курьера. В восьмом или девятом часу пополудни нарочный достигает Петербурга. Еще полчаса-час тратится на организацию посылки в Ораниенбаум. И вот незадолго до полуночи гонец осаживает коня возле штаба Суворова в приморской резиденции отрекшегося императора.

Мы рассчитали идеально быстрый график выполнения сразу двух запросов Петра III за сутки (отталкиваясь от максимальной скорости передвижения в 20 км/ч и расстояния, как от Ораниенбаума до Санкт-Петербурга, так и от Санкт-Петербурга до Ропши – в 40 км). Но в реальной жизни все происходило гораздо медленнее. Никто не лез из кожи вон, чтобы ублажить Петра Федоровича. Дай Бог, если первый курьер действительно прибыл в Петербург около двух или трех часов дня, а императрица в возникшей по возвращении в Летний дворец суматохе не затянула рассмотрение вопроса, а дала ответ к пяти-шести часам вечера, велев гонцу мчаться назад. И уж наверняка не церемонившиеся с поверженным государем охранники, попроси тот их еще разочек смотаться в Петербург к матушке-царице, воспротивились бы вторично скакать в столицу только ради того, чтобы привезти «уроду» его любимцев. «Подождешь до завтра!» – вот, вероятно, какой ответ услышал бы Петр. Между тем задержка в рассчитанном нами расписании на полтора-два часа приводит к тому, что нарочный появляется в Ораниенбауме уже за полночь 1 июля. В то же время известно, что на письме Екатерины Суворову стоит помета: «Получено 30 июня 1762 г. в Ораниенбауме»{155}.

Так что, если принять во внимание прозу жизни, а не теоретически возможные построения, мы должны признать: распоряжение Екатерины В. И. Суворову от 30 июня отправлено по инициативе императрицы, а не опального царя. Присоединим сюда «странности» самого документа, дату Шумахера. И разрозненные, не связанные между собой свидетельства вмиг выстраиваются в логическую цепочку.