От грозы к буре - Валерий Елманов

Народ между тем расходился.

– Ты слышь-ка, – отстав от остальных, сотник Ядрила к воеводе приблизился несмело. – Ежели что не так сделал, прости пред смертью, Юрий Михалыч. А что я не трус – докажу. Ты уж поверь.

– Бог простит, – ответил спокойно Золото. – И ты меня прости, коли изобидел в чем.

– Бог простит, – повторил слова воеводы Ядрила и, повеселевший, тоже пошел со двора.

Его сторона самая тяжкая была. Ни оврага с ручьем, ни полноводной Хупты. Один ров, полузабитый трупами, да стена, будто ежик лесной, стрелами-иглами утыканная, – вот и вся опора. Да еще две сотни ратников, включая раненых. С таким количеством разве что первую волну степняков сил хватит отбить, вторую – уже навряд ли, а третью…

Заутреню поп местный, отец Варсонофий, по такому случаю рано отслужил. Кто хотел исповедаться, всех выслушал, всех причастил, а затем себя торопливо двумя перстами осенил, храм на замок закрыл и вместе с мальцами-служками на стену подался. Там он пальцем деловито острие меча опробовал, скривился недовольно, заменил его у сотника на более подходящий и вместе со всеми встал в ожидании у забора. Сам он у дьякона исповедался, который вместе с прочими ранеными в княжеском тереме лежал. Тот, грехи отпуская, об одном лишь и попросил:

– И за меня, отче, за меня-то уж не забудь. Хошь одному поганцу, но голову ссеки.

– Не сумлевайся, – деловито заверил священник. – Пока пяток не уложу – не угомонюсь.

Раньше его воевода со стен в три шеи гнал. Как увидит, невзирая на сан священнический, так отчехвостит, что аж не по себе становилось. Силен голос у здоровяка. Ныне же молчит Юрий Михалыч. Понимает, что обедню служить все едино не для кого будет. Покосился только разок, буркнул что-то себе под нос и дальше пошел. Но это ничего.

«Нынче бурчи – не бурчи, нет у тебя таких слов, чтоб меня со стены прогнать, – подумал отец Варсонофий. – Потому как сегодня не в храме, а именно на ней богу послужить всего сподручнее. Молитва, конечно, хорошо, но меч острый теперь больше в пору, даже если ты – служитель божий. Исус, конечно, сказал: „Не убий“, но это он погорячился. Посмотрел бы, что эти нехристи в городах русских вытворяют, так он для них непременно исключение сделал бы! Вот те крест, сделал бы».

И отец Варсонофий вдогон своим мыслям истово перекрестился.

«А что же это поганые не идут, – подумал недоуменно. – В эти часы они уж вовсю на стены лезут, а тут…»

Додумать же не успел, вздрогнув от дружного вздоха ратников, что соседями по стене были.

– Уходят, уходят, – шепоток побежал.

Отец Варсонофий не поверил поначалу, сам начал щуриться, в стан половецкий вглядываясь. Однако чуть погодя даже его слабые глаза узрели, что и впрямь уходят поганые.

– Всем на стенах оставаться, – прервал радостный шум громовой голос воеводы. – Лукавят нехристи. Не верю я им.

Послушались дружно, разом примолкли. Слово лишнее и то проронить опасались, боясь сглазить, спугнуть иродов. Возьмут, чего доброго, и правда назад повернут. Целый час прождали осажденные, пока наконец все до единого степняки не ушли через Малиновый овраг вдоль реки, держа путь строго на юг.

– Господь спас – не иначе! – восторженно заявил один из ратников, оглянувшись на священника в ожидании того, что тот подтвердит.

Отец Варсонофий вздохнул, крякнул сокрушенно. Он к тому времени поглавней причину их отступления, по реке плывущую, узрел. Ну и как тут быть, когда и лгать грех, но и разочаровывать не хочется?

– Без него, конечно, тоже не обошлось, – уклонился он от прямого ответа.

– Но и без ратей, кои нам в подмогу князь Константин прислал, тоже, – веско добавил воевода. – Да вон и они, – указал он в сторону Хупты, по которой легкокрылыми чайками одна за другой взрезали гладь воды русские ладьи.

– Одна, две, пять, девять, два десятка, – пробовал кто-то считать вслух, но на третьем сбился.

– Чьи вы, братцы?! – истошно заорал Ядрила.

В ответ с ладей вразнобой полетело:

– Костромичи! Ярославцы! С Углича! С Унжи!

– Ах ты, завозился я тут, а мне ж к молебну готовиться надобно, – засуетился отец Варсонофий, цыкнув на своих служек, чтобы бежали немедля храм к торжеству готовить.

– Во избавление и спасение? – уточнил воевода.

– Не токмо, – приостановился священник и пояснил строго: – Это у нас во граде ныне страде ратной конец пришел. А куда рать на ладьях поспешает? То-то. Так что сейчас и благодарить бога будем, и молить его о том, дабы даровал он братии нашей победу над силой поганой. – И стремглав, со всех ног, дальше побежал, торопясь успеть первым до раненых радостную весть донести.

Если бы не упрямство Юрия Кончаковича, желающего во что бы то ни стало взять Ряжск, то половцы, возможно, и успели бы уйти. Но сказались те часы под Ряжском, когда орды в бездействии стояли, а хан Котян Юрия Кончаковича убеждал, что немедленно уходить надо, ни мгновения не тратя на штурм бесцельный.

Рясское поле, что верстах в двадцати пяти к югу от Ряжска начинается, для конницы плохо пригодно – уж больно мягкая земля в этой сырой низменности, замкнутой почти в квадрат Рановой на западе, Хуптой на востоке, а Ягодной Рясой и Становой Рясой, что в Воронеж впадают, – на юге. Однако пройти неспешно его можно. Одна беда – не получалось неспешно-то.

Снова ростовский полк тысяцкого Лисуни насмерть встал на самом опасном направлении – там, где сподручнее всего в степь уйти. Пока два хана размышляли, куда сподручнее повернуть, – сзади тревогу забили. Мол, сверху по Хупте еще одна рать спешит и уже с ладей сходит. Час-два, и тут объявится.

Тут уж не до раздумий стало. Забирая круто вправо, в сторону Рановы и Ягодной Рясы, они попытались там прорваться – вновь не вышло. Суздальский полк тысяцкого Спивака дорогу перегородил. Атаковать русские ряды, чтоб напролом через них уйти, не получилось.

Половецкий всадник чем хорош? Стремительностью своего напора, быстротой удара. Потому и легкую саблю мечу предпочитает. Нет в нем тяжеловесности и основательности, нет русского упорства и стойкости. Чуть увяз в сече, не поддается враг в первые же минуты боя – значит, бежать надо, если есть куда.

А какая может быть стремительность, когда чуть ли не перед самым русским строем не пойми откуда столько деревьев свежесрубленных взялось? Иной ствол в траве высокой и вовсе не видать – лишь когда конь, споткнувшись, седока с себя сбрасывает, тогда только и сознает половец, что досадное препятствие на пути ему встретилось.

Еще правее попытались взять степняки, так там и вовсе конница ряды свои строит, копьями щетинясь. И заметались две орды в беспорядке, не ведая, что им делать. Им бы, все воедино собрав, одним кулаком ударить в любой из пеших полков, глядишь, и прорвались бы, но Котян по старой привычке посоветовал Юрию Кончаковичу большой откуп князю Константину предложить.

– Людей сохраним – на другой год на Русь придем. Тогда и возьмем все с лихвой, – заявил он.

– Не всегда князья на откуп согласие дают, – колебался Юрий Кончакович.

– Не дают, когда видят, что если побьют – все ихнее будет. Ныне не то. Они сами ведают, что мы ни с чем идем: ни серебра, ни полона. Заложников оставим, сыновей оставим, а откуп потом пришлем. Биться же станут – ничего не получат. Зачем им просто так биться.

– На меня князь Константин сильно зол. Второе лето я к нему в гости хаживаю. Боюсь, откажется.

– Я сам к нему говорить поеду, – заявил Котян. – Его отец, Володимер Глебович, на половчанке был женат. И сам он с Данилой Кобяковичем породнился. Должен на серебро согласиться. Обязательно должен.

Первым разочарованием старого хана стало то, что до Константина его просто не допустили. То ли не пожелал рязанский князь с Котяном говорить, то ли и впрямь не лгал молодой воевода, утверждая, что нет сейчас его в стане, – кто ведает, где правда.

Поначалу, увидев, какой юнец с ним говорить собрался, хан даже оскорбился немного. Затем, подумав, наоборот, порадовался в душе. Такого мальчишку да чтоб не провести…

Промахнулся Котян и крепко промахнулся. О своей хитрости высоко возомнил, воеводу же недооценил. Хотя если бы до торга дело и впрямь дошло, то как знать – глядишь, и удалось бы в чем-то надуть русичей. Но вот беда – не стал Вячеслав торговаться.

Поначалу вроде бы все к этому и шло, то есть к торгу и откупу. Цветистый говор Котяна Вячеслав слушал спокойно, хана не перебивал, на все его вопросы о здоровье родни, принятые у степняков, отвечал обстоятельно и многословно. Да и сам в ответ много спрашивал – о женах, о детях, о прочих родственниках. У хана такое ощущение сложилось, что если бы не время позднее, ближе к ночи, то русский воевода и вовсе до седьмого колена в родне Котяна добрался.

Чем все закончилось? А ничем определенным.

– У нас на Рязани с неких пор ваш хороший старый обычай принят: о делах только на второй день говорить, – заявил юнец и в ладоши хлопнул, чтоб еду с питьем заносили в шатер.