МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

Итак, трезвость оказалась окончательной, и я, впервые за много-много месяцев ощутивший это, понял, что состояние это мне как-то не к лицу. Привыкший к обостренному после коньяка восприятию окружающего мира, я все время ловил себя на мысли, что неплохо бы «того самого». Но это было совершенно невозможно, потому как обещание, данное жене, накладывало на меня кучу обязательств, в том числе и некоторые материальные расходы, которые мне совершенно не хотелось нести.

Вернувшись домой после очередного собеседования, я обнаружил в квартире приятную пустоту. Я был совершенно один, и это стимулировало мой не распавшийся до конца постпохмельный рассудок. Покопавшись в кладовых памяти, я вспомнил один из рассказов своего любимого Василия Макаровича Шукшина, тот самый, где шоферы, чтобы не учуяли от них гаишники запаха, ставили себе клизмы из водки. Эта мысль словно током ударила и освежила меня, и я лихорадочно ринулся на поиски резиновой груши. Я облазил все ящики и шкафы в квартире, и в конце концов мои поиски увенчались успехом: груша, емкостью граммов около двухсот, с пластмассовым черным наконечником, была найдена мною в шкафчике умывальника под раковиной.

Вариант с водкой отпал сразу: во-первых, водки было только две бутылки, и обе закрытые. Причем одна из них была мой любимый «Кауфман» (вот изумился бы почтенный владелец компании «Уайт-Холл», чьей фамилией была названа водка, узнай он, как именно я собирался употребить его продукт), а другая и бутылкой-то, собственно, не была, а представляла собой большую гжельскую птицу феникса, заполненную водкой под названием «Очаковский сувенир».

Рассудив, что не искушенной в таком деле моей заднице все равно что пить, я остановил свой выбор на початой бутылке текилы «Sierra Gold», и, ничтоже сумняшеся, вытащив из груши пластмассовый наконечник и заменив его воронкой из кухонного арсенала супруги, я наполнил грушу этим культовым напитком. Пройдя в ванную, я водрузил наконечник на законное место и задумался о способе введения всего этого постмодернистского приспособления в собственную прямую кишку. Подумав, что, возможно, моя не привыкшая к подобным экспериментам жопа, которая до этого честно оправдывала свое единственное предназначение, а именно, исправно гадила дерьмом различного качества и консистенции, может задать мне работы по отмыванию стен, выложенных добротными испанскими изразцами, я полностью разделся, залез в ванну, занял подобающую, так называемую коленно-локтевую позу, оперся на три конечности и правой рукой вонзил себе пластмассовый наконечник прямо в межъягодичную артерию…

Клянусь, что на всем протяжении этого процесса в моем мозгу пульсировали слова «Ahtung!!! Pederasten!!!» и мне было стыдно перед самим собой, но тяга к проклятому алкоголю оказалась сильней…

Я сжимал грушу и чувствовал, как в мою прямую кишку поступает нектар голубой агавы (без придания какого-либо смысла слову «голубой», ибо так реально называется растение, из которого приготовляют текилу). Внутри теплело, и, после того, как груша сморщилась в моем кулаке, я понял, что эксперимент, на начальной своей стадии, удался. Осторожно, медленно, миллиметр за миллиметром вытащил я черный наконечник из своей задницы, которую я уже никогда не смогу назвать девственной и непорочной. После выхода последнего миллиметра я прочно сжал кольцевую мышцу, дабы банально не обосраться, и постоял немного на четырех костях, выжидая, когда в прямой кишке прекратится восстание, поднятое калоперерабатывающими бактериями в ответ на вторжение извне, затем вылез из ванной, дошел до спальни, лег на живот и стал ждать прихода…

Приход пришел в виде совершенно непереносимого желания верзать. Оно было столь велико, что заполнило собой всю мою духовность и сознание. И вот, подвывая и матерясь, плотно сжав ягодицы, я посеменил к унитазу, сел и исторг из себя струю жидкого сорокатрехградусного огня, а одновременно с этим еще и оглушительный вопль.

…Тут следует отметить, что я тогда страдал от геморроя, который возник несколько лет назад от неумеренного поднятия различного вида штанг, гантелей и прочих тяжестей. Для тех, кто пока не знает, что такое геморрой, я вкратце поясню, что это такое явление, когда прямая кишка саднит при попытках вытереть задницу после дефекации туалетной бумагой. Поэтому бумагой я пользовался лишь в исключительных условиях, а чаще, дома или в гостях, я старался смыть кал под краном.

Получилось так же, как бывает, когда на открытую рану щедро льют йод. Щипало непереносимо, и орал я долго и всласть, даром что дома никого не было. Отмучившись, я уничтожил следы своего абсолютного падения, ниже которого в моей жизни больше никогда и ничего не было, и крепко задумался:

– Верно, и впрямь придется что-то серьезно и навсегда менять в жизни, раз алкоголь не может более быть ее частью. Может, пойти выучиться на проктолога? Хрен его знает, дорогие граждане.

Вот о чем я вспомнил в тот вечер, спасаясь в сортире от Леры-Завоевательницы, как я в шутку иногда любил называть ее, когда она особенно сильно бушевала и утихомирить ее было невозможно. Но все же, по счастью, каждая буря выдыхается когда-нибудь, вот и Лера, в последний раз шарахнув по двери туалета ногой, обутой в тапку, прикрикнула на забившуюся, как мышка, в уголок дочку и отправилась в спальню. Убедившись, что угроза далеко, я покинул свое насиженное место и пошел к дочке пожелать ей спокойной ночи.

Ева и закон Мерфи

Я назвал свою старшую доченьку Евой в честь первой женщины-прародительницы и матери всех женщин, а не в честь Евы Браун, если кто-то подумал так. Она появилась на свет в конце декабря 1993 года и, в той или иной степени, пережила все, что пережил я. Ее детство нельзя назвать счастливым: слишком мало ею занимались мы, ее родители, и до нее почти не было дела никому из ближайшей родни. Я, в момент ее рождения сам еще ребенок, становился на ноги и стремился заработать ей на подгузники. Лера, как я уже говорил, ни разу не погуляла с ней по каким-то придуманным ею причинам. Никакого системного воспитания не было. Просто иногда, в редкие минуты совместного времяпрепровождения, я или Лера рассказывали Еве о том, что хорошо, с нашей точки зрения, а что нет. Иногда наши с Лерой точки зрения полностью расходились, и тогда ребенок в очередной раз становился свидетелем скандала между папой и мамой. Ева вообще, если можно так сказать, выросла под перекрестным огнем нашей ругани и ссор. Ее образованием почти не занимались, она плохо читала, еще хуже считала и в возрасте пяти лет знала только один цвет – «зелененький».

– Евочка, холодильник какого цвета?

– Зелененький.

– А небо какого цвета?

– Зелененькое.

Вот примерно так. Картина совершенно изменилась после того, как Еву с огромным трудом удалось пристроить в одну из лучших московских школ с углубленным изучением иностранных языков. Здесь наш ребенок раскрылся, как цветок раскрывается под лучами солнца. Ее природные способности взяли верх над бессистемным воспитанием родителей. Ева начала учиться сама, и как! Через три месяца она читала быстрее всех в классе, решала задачки так, словно щелкала семечки, и отлично пела и рисовала. В школу она шла с видимым удовольствием. Однажды, когда я в очередном вынужденном отпуске по причине увольнения заехал забрать ее из школы, на мой вопрос о том, нравится ли ей учиться, дочка сладко потянулась и пропела: «Хорошо!» Зайка моя, какая ты умница! Как у двух таких додиков могло родиться такое чудо, я не понимаю. Сейчас моя старшенькая ходит в седьмой класс, продолжает прекрасно учиться, свободно говорит на английском и немецком, в тринадцать лет имеет рост сто семьдесят три сантиметра, густые пшеничные волосы до плеч, большие голубые глаза и намерение заниматься международной экономикой. И все это при том, что, простите за каламбур, я и Лера сделали все, чтобы вырастить из нее забитое и тупое существо, но Ева проросла, как семечко тополя через асфальт. Она моя гордость, моя надежда и мое счастье. Глядя на нее, я успокоенно думаю, что процентов на 99% я свою жизненную функцию и предназначение выполнил.

В вечер своего возвращения из Города Счастливых Ветров, которые выдули из моей головы все ненужное и старое, я бесповоротно решил, что, уйдя от Леры, я сделаю все от меня зависящее, чтобы дочь от этого не страдала. Забегая вперед, скажу, что так и получилось: ребенок видит меня чаще, чем когда я числился проживающим с ней папой, тем более она видит совершенно другого человека – доброго, заботливого, любящего и непьющего папулю, и, по ее собственному признанию, она несказанно рада, что все вышло именно так, как вышло. Еще бы: скандалы прекратились, мама и папа… Впрочем, обо всем по порядку.

Лера не приветствовала мое присутствие в кровати после скандалов. Опасаясь ночного продолжения бури, я устроился на кухонном диванчике, укрывшись купальным махровым халатом. Глаз до рассвета я так и не сомкнул. Смотрел в окно, за которым хлестал холодный дождь, качались черные скользкие ветви и то светил, то вдруг на какое-то время гас уличный фонарь. Я и сам как этот фонарь, то вспыхну, то потухну. Выявить в продолжительности периодов света и темноты систему не представляется возможности, и никакого мягкого перехода вроде рассвета или заката здесь нет. После возвращения я понял, что моя жизнь не может продолжаться, как прежде. Что никаких пьяных бдений в гараже и прочих чудачеств в таком же состоянии больше и быть не может. Я размечтался. Я думал о том, как дивно и правильно я истрачу деньги, привезенные из Мадрида. Сперва куплю шикарную большую квартиру в новом доме, сделаю в ней отличный ремонт, накуплю книг, картин и плазменных телевизоров. В спальне поставлю монументальную кровать с балдахином, мечту всей жизни, кухню нашпигую всеми новинками бытовой техники самого высокого класса, паркет закажу из лаосского зеленого дерева, а в ванной поставлю гидромассажное корыто с прозрачной стенкой, как у Ирины Салтыковой в фильме «Брат-2». Буду надевать на Свету чулки с поясом и фотографировать ее под балдахином в откровенных позах, а потом страшно и долго трахать. И все, все непременно будет хорошо. И ничего плохого уже не случится. Никогда.