МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

– Странно слышать такие слова от человека, который сам, по сути, является убийцей. Уж прости мне мою откровенность, я это так, что называется, по-родственному, без обид.

– Я не убийца. Я прежде всего такой же человек, как и вы. Ведь вы сами собирались пустить мне пулю в лоб, не так ли? Давайте-ка покончим с этим. Ведь все равно каждый из нас останется при своем мнении.

– Хорошо. Не хватает нам еще и разругаться.

– Не вижу повода.

– Какие у тебя дальнейшие планы, Марк?

– Завтра утром в самолет и домой. В понедельник, через сутки, я буду в Москве. Думаю подыскать себе работенку в сфере торговли. Надо ведь чем-то заниматься, чтобы не сойти с ума от безделья.

– Зачем тебе это? Торговля – это не очень-то духовная область, вернее духовность там совершенно отсутствует.

– Черт с ней, с духовностью. Зато эта работа способствует повышению благосостояния. А духовности без денег не бывает, ха-ха-ха!

– Цинично, но вполне в духе времени.

– Эта работа приводит меня в боевое состояние. Она заставляет меня двигаться в собственном развитии, не стоять на месте. Я ненавижу то, чем вынужден заниматься: отупляющий труд за скотское жалованье. Но без этого не станешь революционером. Не сделаешь революции в собственной жизни. Я расту благодаря внутренним противоречиям. Я всегда любил чемоданы с двойным дном. Я и сам двуличен. Не люблю односложности. Мой удел в этой жизни – стричь кусты из человеческих голов, придавая им ту форму, которая мне заблагорассудится. Я без этого не могу. Мне не интересно. Это мой собственный, мой родной дуализм.

– Ладно, Марк. В любом случае мне было очень приятно встретить тебя, особенно здесь, на чужбине. Мне жаль, что нам пришлось поговорить так мало, но надеюсь, что мы продолжим наше знакомство. Я желаю тебе добра. Звони мне, я стану держать тебя в курсе местных событий. Если услышу что-то о ходе расследования, тоже сообщу. А я наверняка о нем услышу, ведь тот человек был российским подданным, он не отказывался от гражданства. Нас, посольство, проинформируют. Я тебе позвоню из уличного телефона-автомата. Говорить будем по-английски, на отвлеченную тему с кодовыми словами. Думаю, поймем друг друга.

– Договорились. Всего вам доброго.

– Передай привет Лерке.

– Обязательно.

И он ушел… В дверях, правда, остановился и как-то странно посмотрел на меня. Или мне только так показалось? Слишком я засиделся в этом театре теней, где самому пришлось сыграть роль тени. Все же удивительно и странно, как много совпадений в этом деле. Киносценарий? Надуманная книжная история? Думаю, нет. Через свой обостренный до предела рассудок я осознал тогда, что, очевидно, являясь нанятым не только Андреем, я выполнил волю Небесной Канцелярии. Кто именно там подписал меморандум – я вряд ли узнаю. И там тоже хватает бюрократии и многие документы куда-то теряются. Меня словно вела чья-то крепкая, уверенная рука, мною двигала чья-то чужая воля. Такое ощущение знакомо писателям, которые иногда утверждают, что это не они написали ту или иную книгу, а кто-то сделал это «через них», используя их как шариковую ручку или текстовой редактор. То же самое испытывают художники. Пабло Пикассо как-то признался, что это вовсе не он рисует свои картины, а словно бы кто-то, кто хочет нанести на холст именно ЭТО и именно ТАК. Бывает ЭТО и у таких, как я…

Я посидел еще немного, расплатился и поехал в отель к Клаудии.

Расставание

Мы сидели на улице возле ее гостиницы, обнявшись, как школьники на свидании. Говорили мало. Опустошение, которое нашло на нас днем ранее, продолжалось. Я растерянно гладил пальцами ее плечо, она сидела, подавшись вперед под тяжестью моей руки. Держала свои милые руки, через которые за последние сорок часов прошло столько кровавых денег, между коленей и слегка раскачивалась в такт какой-то своей, звучащей внутри ее, мелодии. Потом повернула ко мне голову и просто сказала:

– Давай прощаться, Марк. Нам надо побыть на расстоянии друг от друга, чтобы мы успели соскучиться, а душевные раны хотя бы немного затянуться. Почитай мне что-нибудь на прощание. Я обещаю, что запомню твои стихи.

– Ведь скоро мы увидимся с тобой в Мадриде, правда? Будем гулять вместе, взявшись за руки, ты покажешь мне свой город… Убьем кого-нибудь. Шутка, милая. Тебе жалко Струкова и его шофера?

– Почему-то да. Мне их жалко. Как подло устроен мир! Нельзя просто иметь то, чего ты хочешь. Для этого приходится забрать это у кого-нибудь. Это так несправедливо. Как мне теперь жить с этим дальше?

– Надо жить. Нам не посылают испытаний, которые мы не в силах пережить. Верь в это и надейся. Вот, слушай:

Кругами на воде любуясь,Кидая камешки в поток,Я, на виду у всех красуясь,Ложусь товаром на лоток.И замечательными днямиНе наслаждаюсь, просто лгу.И за далекими морямиЯ оказаться не могу.А вместо этого унылоЯ пью лекарства, мерю пульс,Боясь инфаркта и инсульта,Давление уходит в плюс.Былые встречи миражамиВ мои под утро входят сны.И вновь короткими ночамиЯ жду какой-нибудь весны.Но ничего не происходит,И телефон мой недвижим,И лишь зима ко мне приходитЧуть-чуть пораньше, чем к другим.И все, что хочется исполнить,Не может быть воплощено,И вновь все то же, то же, то жеВ разводах грязное окно.Не смерти жажду я, но жизни,Когда в движенье все вокруг,И в действии любовь и мысли,И позади проклятый круг.Я знаю, где-то за горамиМоя счастливая пора,И хочется, чтоб было лучше,И лучше завтра, чем вчера.Оставив в трезвости рассудок,Кидая камешки в поток,Я, на виду у всех красуясь,Ложусь товаром на лоток.

– Эти стихи о твоем одиночестве? Почему ты так одинок? С тобой не было никого рядом, когда ты писал их?

– Со мной всегда есть кто-то рядом. Но так, что будто бы никого и нет. Я слишком выдающаяся личность, чтобы иметь рядом такую же личность, как и я сам. Кто хочет жить проблемами другого, пусть и формально близкого человека? А мне не надо показного участия. Мне нужна искренность, а если ее нет, то и вовсе никто не нужен. Женщина? Она получает то, что хочет, и ей хорошо. Она не получает этого и уходит. Или остается, но было бы лучше, если бы она ушла. Дети? Они милые и святые. Как маленькие эльфы. Ты сам нужен им, они не могут разделить твое одиночество. Мама? Слишком мало мамы в моей жизни. Слишком редко я вижу ее, и мне кажется, что она настолько дорожит этими жалкими минутами, которые я нахожу для нее, что ей просто надо посмотреть на меня, своего сына. Потрогать. Погладить. Поцеловать. Она теряет дар речи, когда видит меня. Она глядит на меня, глядит и не может наглядеться. А когда я, пробыв с ней совсем немного, уезжаю куда-либо, где ждет меня мое обычное одиночество, в этот момент, момент нашего расставания, в ее глазах я вижу такую тоску из-за моего неизбежного ухода, что мне хочется заплакать. И иногда я плачу. Как сейчас. Извини меня, пожалуйста. Наверное, у меня просто нервный срыв. Не получается все время быть хладнокровным.

– Знаешь, ты немного не прав, Марк. Ведь я сейчас рядом с тобой, и я не чувствую себя одинокой потому, что ты делишься со мной своей болью, и я понимаю и принимаю ее, как и тебя я принимаю таким, какой ты есть сейчас, здесь, когда ты обнимаешь меня и читаешь мне свои стихи.

– Это не лечит от одиночества, но это как укол морфия, которому дано смягчать боль на время. Скоро мы расстанемся, и укол прекратит действовать. Знаешь, раньше я даже гордился своим одиночеством. «Ну и пусть, – думал я, – пусть я одинок и не понят никем, зато я не шаблонный человек. Зато у меня есть свобода мыслить неординарно в ординарном обществе». А потом эта свобода стала для меня хуже каменного мешка, в который инквизиция в твоей стране замуровывала еретиков. Зачем нужны независимые мысли, если не с кем ими поделиться и никто не выслушает и не поймет тебя.

– Это счастье, когда тебя понимают. Совсем другое дело быть волком-альбиносом в серой стае. Но вот в чем вопрос: если этот альбинос ни разу не видел себя в зеркале, то откуда он знает, что он альбинос? Ведь он не сразу это понимает. Он делает вывод об этом тогда, когда начинает анализировать настороженное и даже враждебное отношение к себе своих серых собратьев. Но кто скажет, что быть альбиносом – это плохо? Кто осмелится сказать? Оставайся собой, будь таким, каков ты есть, Марк. И одиночество пройдет. Не дается ничего просто так, и не бывает беспричинных испытаний. Ты пройдешь этот путь. Я верю, что ты его пройдешь. Просто сейчас то, что происходит с тобой, – это тот самый путь, и его надо пройти. Я не знаю, где ты. Может быть, в середине этой дороги, а может быть, уже делаешь по ней последние шаги, но ты точно не в ее начале. Прощай. До скорой встречи в Мадриде. Я буду ждать тебя.

– У тебя есть чувство, что мы еще увидимся?

Она с грустной улыбкой покачала головой, ничего не ответила, только поцеловала меня в лоб, погладила, проведя рукой по голове, как гладят любимую собаку, и ушла. Я посмотрел вокруг себя: укол переставал действовать, и вирус одиночества, подхваченный мною когда-то, вновь начал одолевать меня. Я вдруг понял, что никогда больше ее не увижу. Хотел было окликнуть, но вокруг уже никого не было. И я ушел.