Госпожа президент - Анне Хольт

Если же в самом деле спутала, за несколько минут до кончины, уже не способная ясно видеть и мыслить, то возможна катастрофа.

В комнате царила кромешная тьма. Несколько секунд Ал постоял на пороге, чтобы глаза привыкли.

У стены проступили очертания кровати. Файед лежал на животе, свесив одну ногу с постели, а левую руку подложив под голову. Он ровно и негромко похрапывал.

Ал достал из нагрудного кармана фонарик. Прежде чем включить его, удостоверился, что чемодан брата стоит на низком комоде у двери в ванную, самую маленькую во всем доме.

Фонарик он заслонил пальцами, так что лишь тоненький лучик света падал на пол и Ал мог подойти к чемодану, ни на что не налетев.

Чемодан был заперт.

Он попробовал еще раз. Кодовый замок не открывался.

Файед громко всхрапнул и повернулся в постели. Ал замер. Даже фонарик погасить не рискнул. Несколько минут стоял, слушая дыхание брата, снова медленное и ровное.

Чемодан самый обыкновенный, черный, самсонайтовый, средней величины.

Обычный кодовый замок, подумал Ал, устанавливая на дисках замка дату рождения брата. У обычного замка и код, наверно, самый обычный.

Дзинь.

Он повторил те же цифры на левом замке. Порядок. Медленно, бесшумно поднял крышку. В чемодане была одежда. Два свитера сверху, брюки, несколько трусов и три пары носков. Все чистое, аккуратно уложенное. Ал медленно сунул руку под эти вещи, вынул их, положил рядом.

На дне лежали восемь мобильных телефонов, ноутбук и ежедневник.

Зачем человеку восемь мобильников? Разве только на продажу, подумал Ал. Пульс еще участился. Все телефоны отключены. На миг его охватило искушение забрать ноутбук с собой и проверить, что там. Но он поспешил отбросить эту мысль. Наверняка все запаролено и файлы ему не открыть, к тому же слишком велик риск, что брат проснется прежде, чем он вернет компьютер на место.

Черный кожаный ежедневник запирался на ремешок с кнопкой, одновременно служивший держателем для шикарной шариковой ручки. Ал взял фонарик в зубы, направил луч на книжку, открыл.

Обыкновенный органайзер. Каждый разворот — неделя, слева — графы для трех первых дней, справа — для четырех оставшихся. Под воскресенье отводилась самая маленькая графа, и, насколько Ал мог судить, на воскресные дни брат встреч не назначал.

Он тихонько полистал ежедневник, раз и другой. Пометки о встречах мало что ему говорили, разве только свидетельствовали, что брат — человек занятой. Но это он и так знал.

Потом, по внезапному наитию, он открыл календарные страницы, где каждому дню отводилась одна строчка на широком раскладном листе. В собственном его ежедневнике календари располагались в конце, но брат, видимо для удобства, переместил их в начало. Таких календарей у Файеда было пять, за все последние годы. Знаменательные дни аккуратно помечены. В 2003 году его семья праздновала 4 Июля на Санди-Хуке. День труда 2004 года — на Кейп-Коде, у кого-то по фамилии Колли.

11 сентября 2001 года отмечено черной звездочкой.

Ал почувствовал, что вспотел, хотя в комнате было прохладно. Брат по-прежнему спал глубоким, спокойным сном. Пальцы у Ала дрожали, когда он пролистал календари до дня смерти матери. Увидев, что записал брат, он уверился окончательно.

Несколько секунд неотрывно смотрел на эту строчку. Потом закрыл ежедневник, положил на место. Руки успокоились, действовали быстро и четко. Он закрыл чемодан, запер замки.

Так же тихо, как пришел, снова прокрался к двери. Остановился. Посмотрел на спящего, как много раз в детстве смотрел на брата со своей кровати, ночью, когда не спалось. Воспоминания отчетливо стояли перед глазами. После долгих утомительных дней в зоне военных действий между родителями и Файедом Али бывало садился в постели и глядел на спину, которая медленно поднималась и опускалась в другом углу комнаты. Порой он часами сидел вот так, без сна. Иногда беззвучно плакал. Хотелось ему, по сути, одного — понять строптивого, несправедливо обиженного старшего брата, упрямого, неуправляемого подростка, который вечно доводил отца до белого каления, а мать — до беспредельного отчаяния.

И сейчас, стоя у двери комнаты, где спал брат, Ал чувствовал такое же уныние. Когда-то он очень любил Файеда. Но теперь понял, что их больше ничего не связывает. Он не знал, когда это случилось, в какой момент все разбилось.

Может быть, когда умерла мать.

Он осторожно закрыл за собой дверь. Надо подумать. Выяснить, что брату известно о похищении Хелен Лардал Бентли.

4

— Есть новости?

Ингер Юханна Вик обернулась к Хелен Лардал Бентли и улыбнулась, убавив громкость телевизора.

— Я только что включила. Ханна прилегла. Ой, кстати, доброе утро. Выглядите вы гораздо… — Ингер Юханна осеклась, покраснела и встала.

Торопливо провела ладонью по блузке. На пол посыпались крошки дочкина завтрака.

— Госпожа президент, — сказала она и хотела было сделать книксен.

— Забудьте о формальностях, — быстро сказала Хелен Бентли. — Ведь у нас тут совершенно экстраординарная ситуация, верно? Называйте меня Хелен.

Губы у нее были уже не такие распухшие, и она сумела улыбнуться. Синяки и ссадины, конечно, остались, но все же душ и чистая одежда совершили чудо.

— Таз и стиральный порошок тут найдутся? — спросила Бентли, озираясь по сторонам. — Мне бы не хотелось доставлять… лишние хлопоты.

Узкая рука шевельнулась, показывая в сторону гостиной и красного дивана.

— Ах, это! — беззаботно воскликнула Ингер Юханна. — Забудьте. Марри уже все сделала. Кое-что надо отдать в чистку, но это…

— Марри, — машинально повторила Хелен Бентли. — Прислуга.

Ингер Юханна кивнула. Президент подошла ближе.

— А вы? Простите, вчера вечером я была не вполне…

— Ингер Юханна. Вик. Ингер Юханна Вик.

— Ингер, — старательно выговорила Хелен Бентли, протягивая руку. — А малышка…

Рагнхильд сидела на полу, играла с крышкой от кастрюли, ложкой и коробкой от шоколадок. И весело лепетала.

— Это моя дочка, — улыбнулась Ингер Юханна. — Ее зовут Рагнхильд. Обычно мы зовем ее Агни, она и сама себя так называет.

Рука у президента была сухая, горячая, и Ингер Юханна на секунду задержала ее в своей.

— У вас тут что-то вроде… — Хелен Бентли явно опасалась допустить бестактность и потому помедлила. — …коллектива?

— Нет-нет! Я живу не здесь. Мы с дочкой просто в гостях. Заехали на несколько дней.

— А-а… Значит, вы живете не в Осло?

— Да нет. Я живу… Это квартира Ханны Вильхельмсен. И Нефис. Подруги Ханны. В смысле, подруги жизни. Она турчанка и сейчас уехала вместе с Идой, их дочкой, в Турцию, навестить деда и бабушку. Они живут здесь втроем. А я просто…

Президент подняла руки, и Ингер Юханна тотчас умолкла.

— Отлично, — сказала Хелен Бентли. — Я понимаю. Можно мне посмотреть телевизор вместе с вами? Си-эн-эн здесь ловится?

— А вы не хотите… поесть? Я знаю, Марри уже…

— Вы американка? — с удивлением спросила президент.

В ее глазах появилось новое выражение. До сих пор взгляд был настороженно-нейтральный, словно она все время, по обыкновению, стремилась держать окружающее под контролем. Даже вчера, когда Марри притащила ее наверх из подвала и она едва стояла на ногах, взгляд был твердый, гордый.

Теперь же в нем, кажется, сквозил страх, и Ингер Юханна не могла понять почему.

— Нет, — поспешно заверила она. — Я норвежка. Коренная норвежка!

— Вы говорите по-американски.

— Я училась в США. Принести вам что-нибудь? Поесть?

— Попробую угадать, — сказала президент, страх исчез. — Бостон.

Звук «о» она произнесла врастяжку, почти как «а». Ингер Юханна на всякий случай улыбнулась.

— Ишь ты, жизнь бьет ключом, — проворчала Марри, которая приковыляла из холла с полным подносом в руках. — На часах и семи нет, а тут все на ногах. В договоре моем про ночную смену ни слова не написано.

Президент как завороженная смотрела на Марри. Та водрузила поднос на стол.

— Кофи, — сказала она. — Пенкейкс. Эгг. Бейкон. Милк. Эппелсинджус. Прошу. — Она прикрыла рот ладошкой и шепнула Ингер Юханне: — Про блинчики я по телевизору видала. Они завсегда едят блинчики на завтрак. Чудной народ. — Марри покачала головой, погладила Рагнхильд по головке и уковыляла обратно на кухню.

— Это вам или мне? — спросила президент, садясь за стол. — Вообще-то тут на троих хватит.

— Ешьте, — сказала Ингер Юханна. — Она обидится, если хоть что-то останется, когда она снова придет.

Президент вооружилась ножом и вилкой. Казалось, она толком не знала, с какой стороны подступиться к столь обильной трапезе. Осторожно подцепила блинчик, свернутый в трубочку и щедро наполненный вареньем и сливками, а сверху посыпанный сахарной пудрой.