Тайна древнего замка - Эрик Вальц

И вот, кто-то изменил мучившие меня вопросы. Раньше я думал: «Кого я казню за убийство Бальдура? Кого я казню вместо себя?» Теперь же вопросы звучат так: «Кто на самом деле убил Бальдура? Кому мне выдвинуть обвинения, кого мне казнить?» Неудивительно, что ответы будут похожи.

В сущности, ничего не изменилось. Бальдур мертв, ему перерезали горло, я был на месте преступления, Элисия свободна, а мне нужно найти убийцу. Оставим в стороне мою радость оттого, что мне не пришлось становиться преступником и судить невиновного за совершенное мною убийство. Кроме этого все факты остались теми же, что и в том случае, если бы это я убил Бальдура. Лишь мое любопытство пробудилось вновь. Сейчас речь шла уже не о том, кого выгоднее обвинить в этом убийстве. Кто на самом деле совершил это преступление — и, вероятно, убил Агапета?

Эстульф оставался моим главным подозреваемым. Я уже описал все «за» и «против» такого обвинения, но теперь, зная, что это не я убил Бальдура, я мог бы с чистой совестью заявить о своих подозрениях, ведь смерть Бальдура выгодна в первую очередь Эстульфу. Почему я пишу «с чистой совестью»? Потому что я обвинил бы Эстульфа в убийстве Бальдура, если бы сам совершил это преступление. Я принял это решение, направляясь к сеновалу. Не знаю, что сподвигло меня на это. Конечно, кого-то мне нужно было обвинить, а я так волновался из-за того, что мне предстояло сделать, что решил не ломать себе над этим голову. Кроме того, на мое решение повлияли мысли об Элисии, ведь она не испытывала к отчиму никаких теплых чувств и была бы довольна, если бы я обвинил именно его. Но дело не только в этом. Только теперь, по прошествии суток, я понимаю причину сделанного мной выбора.

Все дело в том процессе, который ведется в моей душе, процессе, ставшем поводом для моих записей. Я любовник Элисии. Так сказали бы люди, «любовник». Ее ребенок — от меня. Я хочу жить с женщиной, которую люблю, и готов нарушить ради этого любой закон. А Эстульф… он был любовником Клэр еще до смерти Агапета, в этом я уверен. Рихард — его сын. И желание Эстульфа исполнилось, теперь они с Клэр состоят в законном браке.

Думаю, я хотел обвинить Эстульфа, потому что видел в нем себя. Он был чем-то вроде моего отражения. Легче осудить того, кто похож на тебя, чем себя самого. Поэтому я не был полностью уверен в том, что мои подозрения относительно Эстульфа оправдаются. Моя вера в то, что именно он убийца, и мое желание наказать его были неразрывно связаны. Мой план состоял в том, чтобы обвинить его, при этом заключив с ним договор. Эстульф должен был пообещать мне, что признается в убийстве, я же в свою очередь докажу непричастность графини к этому преступлению и сниму с нее обвинения в измене и клятвопреступничестве. Так все сложилось бы наилучшим образом. Графиня, пусть и потеряв своего супруга, сохранила бы жизнь и честь; ее сын был бы признан законным наследником Агапета; Элисия отомстила бы за смерть отца и избавилась бы от ненавистного отчима; моя совесть осталась бы чиста.

Не знаю, гневливый Бог ли или же дьявол ниспослал нам Бильгильдис, разрушившую все.

Графиня вскоре оправилась после обморока. Эстульф, Элисия и я собрались в ее покоях. Клэр лежала на кровати в окружении трех печальных служанок и священника, сжимавшего ее руку. Графиня тихо разговаривала со своим духовником, Элисия нерешительно мялась возле кровати. Мы все были под впечатлением кошмарных обвинений Бильгильдис.

Я отвел Эстульфа в сторону:

— Бильгильдис может знать о вас с графиней? — тихо спросил я.

— Я не знаю, о чем вы говорите, викарий.

— Перестаньте увиливать, — резко перебил его я. — Если вам дорога жизнь вашей супруги, вам лучше бы говорить со мной откровенно, вот вам мой совет.

Эстульф колебался, явно обескураженный моим напором.

— Я могу помочь графине только в том случае, если вы доверитесь мне. Я считаю вас человеком чести, Эстульф, и…

— Конечно, я человек чести, — приосанился он.

— Не стану лгать, вам я больше ничем помочь не смогу. Проведенное расследование показало, что это вы совершили оба преступления. Мне не хватает последних необходимых улик, но я уверен, что судебные заседатели поддержат мой приговор, они всегда так делают. Итак, вы и дальше будете отрицать то, что совершили убийство? Вы сделали это по любви, верно?

Одного его взгляда было достаточно для того, чтобы я удостоверился в собственной правоте.

— Значит, это так, — сказал я. — Я так и знал. Вы пошли на это ради Клэр.

— Да, — кивнул он.

— И ради власти, не так ли?

— Нет.

— Думаю, все же ради власти.

— Это не так.

— Не корите себя. Вы хотели стать графом, чтобы нести добро людям, но, чтобы добиться этого, вам нужно было применить не лучшие средства, применить их против тех, кого вы презирали.

— Я переступил через собственные принципы…

— Я знаю. Я вас понимаю.

— То, что я сделал… Это не в моей природе. Я человек миролюбивый, спокойный.

— Так всегда бывает с миролюбивыми правителями. Вы применяете силу, говоря себе, что это исключение, что это не в вашей природе. Но сила оказывается необычайно действенна, и вы пользуетесь ею вновь. И не успели вы оглянуться, как оказались столь же кровожадны, как и все остальные.

— Это неправда, я…

— Уже в том, как вы пришли к власти, Эстульф, было заложено семя зла. Вы жестоко убили Агапета и…

— Да нет же, это недоразумение!

— Что?

— Я не убивал Агапета.

— Но вы же сказали…

— Я говорил о Бальдуре. Речь шла о жизни Клэр и моего сына! Я не мог допустить, чтобы Бальдур искалечил и опозорил мою возлюбленную, а мой сын получил клеймо бастарда. Именно поэтому я прошлой ночью пробрался на сеновал, где я… Послушайте, я не горжусь тем, что сделал, но я не мог иначе. Я должен был все исправить, и, пускай вы осуждаете меня за этот поступок, я повторил бы его, если пришлось бы. А вот к смерти Агапета я не имею никакого отношения. Мы с Клэр собирались жить с тем, что Агапет примет нашего ребенка как своего, понимаете, викарий?

Я прекрасно понимал его, ведь сам четыре месяца назад принял такое же решение. Но если Эстульф не убивал Агапета — а я ему верю, ведь какой смысл признаваться в одном преступлении и отрицать другое, — то кто это сделал?

— Но если это значит, — не колеблясь, добавил Эстульф, — что вы из-за этого обвините в убийстве Агапета Клэр, я готов взять на себя и это преступление тоже. Я открыто заявлю о том, что убил его.

Я правильно оценил этого человека. Он готов был на все ради Клэр, как я готов был на все ради Элисии. И хотя ему предстояла смерть на эшафоте, сейчас он думал о женщине, которую любил.

— Я не верю в то, что Бильгильдис знала о моих отношениях с Клэр еще до смерти Агапета. Мы были очень осторожны. Клэр не стала бы говорить с Бильгильдис обо мне, ведь она знала о том, что Бильгильдис была любовницей Агапета.

— Клэр знала об этом?

— Да, но ее это не смущало.

— Где вы встречались с графиней?

— В моей комнате.

— Только там?

— Да.

— Ваша комната расположена…

— …неподалеку от комнат графа и графини.

— Рядом с комнатой Бильгильдис?

— Нет, вовсе нет.

— Раймунд мог узнать о вас?

— Неужели вы думаете, что я доверился бы личному слуге Агапета?

— Я не думаю, что вы доверились бы ему, я хочу сказать, что он мог узнать об этом случайно. Вы позволяли ему заходить в вашу комнату?

— Прошлым летом Раймунд предложил свои услуги личного слуги на то время, пока отсутствует Агапет. Я тогда еще удивился тому, что кто-то хочет взвалить на себя дополнительные обязанности. Впрочем, я отказался.

— И все же он мог как-то проникнуть в ваши покои?

— Я не могу полностью исключить эту возможность.

— Бильгильдис должна представить какое-то доказательство измены, одних ее слов будет недостаточно. Что насчет наших печальных бардов?

— Кого?

— Я имею в виду этих служанок, которые все время поют, Франку, Фриду и Фернгильду, они ведь должны были стать невестками Бильгильдис. Может быть, графиня проговорилась им…

— Исключено. Она сама говорила мне, что не рассказывает о нашей связи даже исповеднику, — Эстульф указал на священника у изголовья Клэр.

— Отец Николаус — исповедник вашей супруги? С каких пор?

— Я не знаю. Он стал ее исповедником еще до того, как я приехал в замок, а это было три года назад. А что?

Это было странно. Когда я неожиданно вошел в комнату Бильгильдис и обнаружил ее сидящей над какими-то записями, она сказала мне, что речь идет о письмах графини ее исповеднику, отцу настоятелю монастыря Святого Трудперта. Зачем же Бильгильдис солгала мне? Для того чтобы не показывать мне эти бумаги.

Оставив Эстульфа стоять в нерешительности, я поспешно подошел к Элисии. Она ждала возможности перекинуться со мной хоть словечком, но явно была удивлена тем, какое время я выбрал для разговора.