Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

…«Напишите вы имъ (Блаватской и X.) Христа ради» — просила она — «что нечего мнѣ было предавать вамъ, по выраженію X., Елену или убивать ее, какъ она пишетъ сама, потому что все ея прошлое прекрасно извѣстно многому множеству лицъ (поименовываются нѣкоторыя лица) — и ужь я не знаю кому… Вы представить себѣ не можете, чему онѣ меня подвергаютъ, избравъ какимъ-то козломъ-грѣхоносцемъ, за все отвѣтственнымъ, — какой-то телеграфной проволокой для передачи всякихъ гнусностей. Еще несчастная, сумасшедшая Елена не такъ — она жалка! Но X. сама злоба и клевета олицетворенная…»

Далѣе г-жа Y. сообщала мнѣ, что тамъ собираютъ адреса нѣкоторыхъ близкихъ мнѣ лицъ, — а съ какою цѣлью — неизвѣстно. Я долженъ былъ понять изъ этихъ словъ, что милыя дамы остановились, для начала, на самомъ простомъ способѣ мщенія посредствомъ анонимныхъ писемъ, адресованныхъ къ близкимъ мнѣ людямъ, съ цѣлью какъ-нибудь оклеветать меня и поссорить, и въ разсчетѣ на то, что — calomniez-il en restera toujours quelque chose.

Черезъ нѣсколько дней получаю отъ г-жи Y. еще коротенькое письмо; но на сей разъ ничего опредѣленнаго, а лишь восклицаніе: «Да! X. во сто тысячъ разъ хуже, злѣе и виновнѣе Елены!»

Изъ этой фразы я могъ только понять, что ссора между Блаватской и г-жей Y., кажется, кончается. Очевидно «madame» рѣшила, что самое лучшее дѣйствовать на меня черезъ г-жу Y. Для этого она ей написала нѣжное, родственное письмо, убѣдила ее въ томъ, что она «во сто тысячъ разъ» невиннѣе г-жи X.,- и вотъ теперь атака на меня пойдетъ съ этой стороны.

Я писалъ ей прося успокоиться, не вмѣшиваться въ это дѣло и не говорить мнѣ ничего объ этихъ дамахъ и ихъ друзьяхъ. Я напоминалъ ей, что вѣдь она первая открывала мнѣ глаза на Елену Петровну и ея «теософическое общество», что дѣло вовсе не въ прошломъ Елены Петровны, а въ ея настоящихъ обманахъ. Разъ я убѣдился въ этихъ обманахъ — молчать о нихъ я не могъ и громко сказалъ все, что знаю. Такимъ образомъ, дѣло сдѣлано, и ровно ничего новаго я не предпринимаю. Я никого не преслѣдую, не желаю больше и думать ни о «madame», ни объ ея «обществѣ». Если же меня не хотятъ оставить въ покоѣ, то пусть дѣлаютъ, что угодно — я-то тутъ причемъ? я сдѣлалъ свое дѣло — и ушелъ, и не понимаю, чего же хотятъ отъ меня, когда уже все кончено?

Вся эта кутерьма, отвлекая отъ болѣе интересныхъ и производительныхъ занятій, такъ мнѣ наконецъ опротивѣла, что я поспѣшилъ совсѣмъ въ иную атмосферу, въ полную тишину, въ древній бретонскій городъ Динанъ, къ морскому берегу, вблизи котораго возвышается одно изъ чудесъ міра — знаменитый Mont St.-Michel. Моя просьба, обращенная къ г-жѣ Y. и ея семьѣ, была, повидимому, исполнена — никто изъ нихъ не передавалъ мнѣ больше сплетень относительно Блаватской и К®.

Но все же забыть о ней мнѣ не удавалось: въ Динанъ, для свиданія со мною и полученія отъ меня разныхъ свѣдѣній, пріѣхалъ мистеръ Майерсъ, и я опять долженъ былъ передъ нимъ разворачивать весь мой багажъ. Наконецъ, въ концѣ апрѣля, возобновилась атака изъ Петербурга. Отъ одного изъ членовъ семьи г-жи Y. я получилъ письмо, гдѣ, «по большой дружбѣ ко мнѣ», меня предупреждали, что дѣла мои плохи: почтенная Елена Петровна требуетъ (приводятся выдержки изъ ея письма) «чтобы я отказался отъ своихъ словъ относительно видѣнныхъ мною ея „феноменовъ“ и никому не разсказывалъ о ней ничего», — если же я не исполню этого требованія, «то она не задумается, что ей дѣлать, такъ какъ ей нечего терять, — и напечатаетъ обо мнѣ — все что ей угодно и какъ ей угодно, ибо должна же она защищаться».

На слѣдующій день письмо отъ самой г-жи Y., письмо убѣдительное, полное дружеской заботы обо мнѣ: «…Слушайте мою горячую, усердную просьбу — отстранитесь отъ всего, что касается Елены… Пусть валится на нее, если такое наказаніе суждено ей; но не чрезъ васъ — пожалѣйте меня… я не хотѣла бы, чтобы между нашими добрыми отношеніями чернымъ призракомъ стали послѣднія тяжкія ея страданія, какъ бы ни были они заслужены, это все равно… Одна ея глупость: это измышленіе дѣвства подняло всю эту грязь… Предоставьте мертвымъ, которымъ нечего терять, хоронить своихъ мертвыхъ, — а вы живы… Елена мертва! что ей терять? Она давно сожгла свои корабли. Мнѣ жаль ее за страданія послѣднихъ лѣтъ ея жизни, сопряженныхъ съ тяжкой болѣзнью; но вѣдь нравственно ей нечего терять. Лишній процессъ и лишняя обличительная статья для нея не такъ страшны по послѣдствіямъ, какъ для людей, будущность которыхъ впереди… Чтожъ вамъ за охота, чтобъ разные юмористическіе журнальцы въ Лондонѣ и Парижѣ донесли молву до Петербурга на радость вашимъ врагамъ и — вредъ будущимъ отношеніямъ вашимъ?.. слышу, былъ у васъ Майерсъ и дѣло вновь загорается и разгорается съ вашимъ вмѣшательствомъ. Ждать дольше нельзя и вотъ я говорю вамъ: остерегайтесь!.. чтобы крѣпко не каяться».

Чрезъ нѣсколько дней опять та же г-жа Y. мнѣ писала между прочимъ: «Да, заварили вы кашу; дай Богъ, чтобъ расхлебали благополучно. Очень напрасно вы думали, что Елена такъ беззащитна, что ее легко запугать и побороть: вы въ ней приготовили, собственными стараніями, безъ всякой нужды, врага… потому что ей нечего терять и некого бояться… Никого не могу и не хочу называть, но надѣюсь, что вы-то мнѣ должны вѣрить: дня не проходитъ, чтобы насъ не преслѣдовали письма и толки, васъ осуждающіе… Отступитесь отъ своихъ показаній; заявите, что ни словомъ, ни дѣломъ не хотите вмѣшиваться въ передрягу теософовъ… не то ужь я и не знаю что вы себѣ готовите здѣсь… Если вы точно собираетесь сюда, то соберитесь скорѣй. Я не могу отказать Еленѣ въ желаніи со мной проститься; я поѣду и сдѣлаю все, что отъ меня зависѣть будетъ, для того, чтобы остановить ея вредныя для васъ дѣйствія; но и съ вашей стороны уступки необходимы. Писать все мудрено: надо видѣться. Я постараюсь оттянуть поѣздку, ради того, чтобы переговорить съ вами».

Сомнѣваться въ искренности расположенія ко мнѣ г-жи Y. я тогда еще не имѣлъ основаній и ея странную просьбу, чтобъ я отступился отъ своихъ показаній, объяснялъ себѣ просто тѣмъ, что она, возбуждаемая и разстроиваемая письмами Блаватской и г-жи X., просто не отдаетъ себѣ отчета въ словахъ своихъ. Поэтому я написалъ ей, еще разъ повторяя, что ровно ничего не предпринимаю и совершенно отстранился отъ всякой «теософщины». Умолчать же о томъ, что мнѣ извѣстно, передъ заинтересованными въ дѣлѣ лицами я не имѣлъ никакого нравственнаго права. Я сдѣлалъ, по моимъ понятіямъ, должное и просить меня отступиться отъ моихъ показаній и запугивать меня распространеніемъ на мой счетъ всякихъ сплетень и клеветъ, — совсѣмъ не подобаетъ. Я сожалѣлъ, что она, г-жа Y., не сообразила сущности своей просьбы, и находилъ, что самое лучшее для нея, если и она отстранится отъ этого дѣла, а меня со всѣмъ этимъ оставятъ въ покоѣ.

На это получаю новый варіантъ на ту же тэму:

«Получивъ ваше вчерашнее письмо, я еще больше убѣдилась, что слѣдующее мое не будетъ принято въ духѣ кротости, такъ какъ вы убѣждены, что ничего не дѣлаете въ ущербъ Еленѣ. Но какимъ же образомъ мнѣ-то дѣйствовать, какъ могу я не предупреждать васъ, когда то и дѣло получаю письма изъ Парижа, изъ Германіи, изъ Англіи (не отъ Елены, а отъ стороннихъ лицъ), въ которыхъ мнѣ пишутъ, что вы, именно вы, виновны во всѣхъ нареканіяхъ и бѣдахъ Елены?.. Потомъ я васъ Бога ради умоляю совершенно оставить въ сторонѣ X. и не упоминать о ней ни слова, никогда… Я знаю, какъ много у нихъ сильныхъ и вліятельныхъ сторонниковъ, которые всѣ на васъ возстанутъ за добродѣтель и честь X…. Пріѣзжайте скорѣй.»

Я и такъ былъ наканунѣ окончательнаго моего возвращенія въ Россію. Черезъ нѣсколько дней, въ концѣ мая, въ Петербургѣ, я увидѣлся съ г-жей Y., уже совсѣмъ собравшейся въ Эльберфельдъ «прощаться» съ Еленой Петровной Блаватской.

— Увѣряю васъ, — говорилъ я ей, — что Елена Петровна вовсе не собирается умирать, а выписываетъ васъ для того, чтобы вы, ради родственныхъ чувствъ и ея болѣзни, дали теософамъ «уничтожающія» меня показанія. Вѣдь вотъ вы ужь находитесь подъ ея вліяніемъ и, подъ ея диктовку, отъ своего имени просите меня сдѣлать то, чего никакъ нельзя сдѣлать — взять назадъ мои показанія и объявить себя лгуномъ и клеветникомъ!

— Я ѣду единственно для того, чтобы выгородить васъ изъ этого дѣла, чтобы снять съ васъ всѣ ихъ ложныя обвиненія и возстановить истину! — горячо воскликнула она.

— Не знаю какъ и благодарить васъ, но дѣло въ томъ, что это неисполнимая задача. Еленѣ Петровнѣ истина ни на что не нужна, а ужь особенно въ теперешнихъ обстоятельствахъ; за истину она васъ не поблагодаритъ, и вы окажетесь передъ нею «неблагодарной». Вы будете поставлены въ безвыходное положеніе — имѣя съ одной стороны истину и невозможность клеветать на меня, а съ другой стороны — Елену Петровну, ея цѣли, ея болѣзнь и родственныя чувства. Это дѣло весьма серьезное, и я совѣтую вамъ пожалѣть себя и не ѣхать.

Но эта заграничная поѣздка, очевидно, очень интересовала ее, особенно же ей хотѣлось доставить удовольствіе одной изъ своихъ дочерей, которую Блаватская, съ большой предусмотрительностью, тоже пригласила въ гостепріимный домъ Гебгарда.