В сердце Антарктики - Эрнест Генри Шеклтон

Когда предпринимались экскурсии, то каждый из нас внимательно смотрел, не встретится ли какая-нибудь интересная горная порода или образчик флоры. Однажды Мёррей был страшно обрадован, когда мы принесли ему мох, найденный в одном хорошо укрытом месте за Задней бухтой, – это был единственный образчик мха, добытый по соседству с нашей зимовкой до наступления полярной ночи. Случалось, что мы натыкались на какой-нибудь крохотный лишайник или любопытного вида водоросли, растущие на вулканической почве, но этим и ограничивались все представители наземной растительности в этой широте. В северных полярных областях под соответствующими широтами находят до 18 видов различных цветковых растений; там имеется даже крохотное карликовое дерево – полярная ива.

Но если наземная растительность в Антарктике так бедна, то этого нельзя сказать о подводной растительности. Когда мы только что сюда прибыли, то, бродя по окрестностям, обнаружили на северном побережье мыса Ройдса довольно большое количество мелких озер. Позднее, когда эти озера замерзли, сквозь их прозрачный ледяной покров можно было различить огромное скопление ярко окрашенных водорослей и плесени. Изучение растительной жизни озер составляло одно из главных занятий Мёррея, Пристли и профессора Дэвида в течение зимних месяцев. Читатель легко может найти все места, упоминающиеся в этом рассказе, на плане нашей зимовки.

После возвращения группы с Эребуса на зимовке был установлен регулярный распорядок дня. Временно был освобожден от всяких обязанностей только Брокльхёрст, так как отмороженная нога совершенно не позволяла ему двигаться, и, как довольно вскоре по его возвращении установил Маршалл, ему предстояла ампутация, по крайней мере части большого пальца. Все остальные члены экспедиции, кроме своих научных обязанностей, выполняли еще и ряд работ хозяйственного порядка. С самого момента нашего прибытия мы установили ночные дежурства. Каждый из нас по очереди выполнял эту важную обязанность. От нее был освобожден только повар Робертс, поскольку он весь день был занят готовкой. Таким образом, большую часть зимы дежурства повторялись для каждого члена экспедиции через двенадцать ночей.

Первейшей обязанностью ночного дежурного были метеорологические наблюдения через каждые два часа. С 22 до 9 часов следующего дня он являлся ответственным за благополучие и порядок в доме, а также за лошадей и собак. Кроме того, он должен был поддерживать огонь в очаге и наблюдать за ацетиленовым освещением. Огонь поддерживался всю ночь, и горячая вода поспевала к раннему завтраку, когда в 7 часов 30 минут будили Робертса. Эти ночные дежурства были вовсе не такой уж неприятной обязанностью – они давали каждому из нас возможность, когда доходила до него очередь, постирать свое белье, поштопать носки, записать что-нибудь и сделать множество мелких дел, до которых днем обычно не доходили руки. Обычно мы использовали эти дежурства и для принятия ванны – раз в две недели или в месяц, в зависимости от индивидуальных склонностей.

Кое-кто из нашей экспедиции при несении ночного дежурства имел совершенно точно выработанную программу. Так, например, один из членов экспедиции, как только все остальные ложились спать, освобождал от всего лишнего маленький столик перед печкой, покрывал его скатертью и усаживался за какой-нибудь сложный пасьянс, вооружившись при этом запасом кофе, чтобы отгонять сон. После того как пасьянс был разложен определенное количество раз, вытаскивался портфель с бумагами, просматривались и приводились в порядок письма, документы и записи, писался дневник. По окончании и этих важных занятий, дежурный погружался в изучение цветистого исторического труда.

Из всей нашей одежды только носки постоянно требовали починки. Члены экспедиции применяли самые разнообразные методы штопки пяток, протиравшихся твердой обувью. То и дело приходилось латать в носках дыры, так как запас их, как и всех видов одежды у нас был очень ограниченный. Сколько же было этих заплат и из чего только мы их ни делали! Дырки заделывались то кожей, то холстом, то фланелью, и, конечно, никто их не штопал по-настоящему. Под конец зимы гардероб почти всех зимовщиков был украшен пестрыми заплатками.

В течение первых зимних месяцев ночной дежурный был очень занят из-за того, что лошади никак не могли привыкнуть к конюшне и часто пытались выбраться на свободу, поднимая при этом сильный шум. Этот внезапный шум часто заставлял дежурного выходить среди ночи. Когда же лошади, наконец, научились спокойно вести себя в конюшне, мы почувствовали большое облегчение.

Метеорологические наблюдения через каждые два часа, забота об огне и об ацетилене требовали постоянного внимания. Счастливым почитал себя тот, кому во время ночного дежурства доставался мешок хорошего крупного угля, так как в этом случае нетрудно было поддерживать в доме температуру до 40° F [+4,4° C], но, надо сказать, что уголь у нас был большей частью мелкий и ночью при топке это доставляло много хлопот. Чтобы помочь этому делу, мы прибегали к тюленьему жиру. Перед тем как приступить к исполнению своих обязанностей, ночной дежурный обыкновенно сам запасался этим жиром. Куски жира, положенные на горячий уголь, превосходно разгорались в печи. Приятно было думать, что при легкости, с какой в этих широтах можно добывать тюлений жир, никакая экспедиция не должна страшиться нехватки топлива, так как на крайний случай всегда существует этот заменитель. Заметного запаха жир не давал, хотя над ним обычно подымался дымок из-за оставшихся на нем кусочков шкуры. Толщина слоя тюленьего жира колеблется от пяти до десяти сантиметров.

Некоторые дежурные не испытывали желания заниматься чем-нибудь, кроме чтения и необходимых наблюдений. Я тоже принадлежал к их числу, потому что, хотя я часто строил планы, принимал решения заняться чем-нибудь вроде стирки и тому подобных дел, но когда наступало время дежурства, все эти планы обычно шли прахом. Исключение я делал только для мытья.

К середине зимы кое-кто из зимовщиков стал ложиться позже, чем прежде, когда было больше работ вне дома, и постепенно у нас вошло в привычку позднее чаепитие под названием «одиннадцатичасового чая». Профессор особенно был привязан к своей чашке чая и обычно брал на себя приготовление чая для всех, кто еще не ложился. Другие предпочитали чашку горячего молока, которое без труда приготовлялось из превосходного молочного порошка, имевшегося у нас в большом количестве. Однако к часу ночи уже почти все обитатели дома были погружены в глубокий и более или менее шумный сон. Кое-кто имел обыкновение разговаривать во сне. Эти прерывистые фразы тщательно фиксировались ночным дежурным, который сообщал о них на следующее утро за завтраком. Иногда кто-нибудь принимался рассказывать свой сон, причем, если не аудитория, то во всяком случае сам рассказчик получал большое удовольствие.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});