Размышления о жизни и счастье - Юрий Зверев

Друскин тоже мучается, думая о Самуиле Яковлевиче:

Он мне советы добрые даёт.Вернусь домой и стул к столу поставлю,Но ни одной строки не переправлю.Господь судья, но что-то восстаёт.

Да, что-то восстаёт и заставляет писать о неблаговидных поступках Маяковского, о жадности к деньгам Чайковского, о позорном отношении Михаила Булгакова к первой жене…

Не зависть, не злость движет пером, а любознательность. О том, кого любишь, хочется знать всё. Хрестоматийный Пушкин даже школьникам не нужен. Мы не перестаём уважать и любить поэта, несмотря на все его грехи. Именно таким он для нас живой. Мне думается, что и я помогаю оживить известных людей, стирая с них блестящий глянец. Допускаю, что широкой публике это не нужно, но литературоведы просто обязаны лезть глубоко. Высокое творчество всегда отмоет слегка испачканные ризы.

Хуже, когда автор пишет на потребу. Вот строчки из ещё "советского" Друскина:

Был росток согрет весны лучами —Мне на помощь партия пришла.

А вот строчка из его воспоминаний: "Когда я думаю об этой книжке, меня сжигает стыд". Ему было хуже, он вынужден был писать по "социальному" заказу. Но я не пишу по заказу, однако стыдливые сомнения не покидают: надо ли писать о "пятнах на солнце"? От обывателей я не раз слышал: "Ну, зачем об этом?", и только раз одобряющие слова от учёного-физика и доброго детского писателя Юрия Коптева, когда написал о малоизвестных и не слишком уважительных фактах из жизни Гоголя: "Я получил хороший поджопник, но этим доволен".

Когда-то писатели Григорьев, Голубева, Мирошниченко выступили на партийном собрании с заявлением, что Маршак — английский шпион. Валентин Катаев накатал два доноса на Зощенко. Терзали Ахматову, Пастернака, Бродского, Солженицына, Сахарова… Терзали всегда самых талантливых. Многих загрызали насмерть. Задумаешься тут: не похожи ли мои откровения на пляску на костях? И нет ответа.

Спасаюсь цитатой из того же честнейшего Друскина: "Неужели над моей душой будет вечно торчать внутренний цензор и долдонить: не упоминай, обидишь; это мы знаем и без тебя; этого никто не помнит, да и не нужно; это не интересно; а вот это, пожалуйста, — попробуй. Не хочу, не могу, не буду! Всю жизнь я ходил под чужим контролем и освобождаюсь от него неужели только для того, чтобы терпеть свой собственный?".

Существуют, конечно, этические запреты. Не принято, например, писать о творческих личностях как о психически больных. По крайней мере, до тех пор, пока они не попадают в сумасшедший дом. Есть в психологии такое понятие — шизоидность. Не секрет, что высокое творчество требует полной отдачи, превращается в идефикс, а подобное состояние всегда на грани болезни. Я как врач совершенно уверен, что Хлебников, Филонов, Хармс и многие другие были шизоидами, но нужно ли об этом говорить? Недосказанность о творцах и творчестве всегда оборачивается ложью. Ведь искусство движется только усилиями одержимых.

Говорят, Хармс, боясь ареста, "косил под сумасшедшего", но, судя по многим его стихам, всё же не только "косил".

И ещё один жуткий вопрос ставит передо мной "Спасённая книга" — об авторстве. Хармс и Маршак вместе сочинили детское стихотворение, ставшее весёлой песенкой: "Жили в квартире сорок четыре сорок четыре весёлых чижа…" По стилю стихотворение совершенно хармсовское, но Хармса упоминать запретили, и Маршак печатал эти стихи под своим именем.

В романе "Эксперимент" немало текстов моего друга, заводского шофёра Степана Караульного. Он мечтал написать большую книгу, но знал, что не сможет это сделать. Поэтому официально, через нотариуса, передал эту работу мне. Умирая, он на меня надеялся. Я книгу написал, но кто её автор?

Умный, уважаемый мною поэт Дмитрий Киршин уверяет, что подписать книгу я должен своим именем. Но разве только один я её автор? Я даже не уверен, что имею право поставить на обложке своё имя первым. Без записок Степана, без его рассказов о детстве, о войне, о заводе не родилась бы книга. Я только пытался осмыслить время и героев. Я донимал рассказчика провокационными вопросами, без них я не смог бы ничего написать. Рассказчика нередко надо было отрывать от бутылки.

Уже пять лет, как нет моего друга, а книга не издана. Хватит ли у меня на это денег и сил, не знаю.

Лев Друскин, глубоко чтивший Самуила Яковлевича, всё же пишет о его "трусливом подхалимаже", о честолюбии учителя. Правда, он вкладывает этот текст в уста жены, говоря, что у него самого рука бы не поднялась. Я не так деликатен. Приходится опираться на слова самого Маршака: "Человек должен быть суверенным, как держава. Никто не назначит вам цены. Только вы сами".

Эта внутренняя суверенность, несмотря на сомнения, и заставляет меня писать нелицеприятные тексты о великих. Пусть и обо мне напишут то, чего заслуживаю.

3 января 2005 г.

Роман "Эксперимент или ненаписанный роман" вышел в свет в издательстве "Европейский дом" в 2005 году тиражом в сто экземпляров. В 2006 году автор был удостоин звания Лауреата литературного фестиваля "Невский проспект".

Часть третья

Поиск религиозной истины

О вере и о Боге

Меня всегда интересовал вопрос — как люди становятся из атеистов верующими? Когда и как они "соскальзывают" из этого мира в "тот"? Тем более что я знаком с новообращенными, о ком никогда не подумал бы, что это с ними может случиться. Университетское образование, советское воспитание, никого верующих среди родных и вдруг — на тебе! Приобщился к церкви, благостное выражение лица, исчезла из поведения суета, и на лице полное удовлетворение жизнью.

"Где граница?" — думал я, и хотелось пощупать ее, побалансировать на ее острие.

Рассуждения знакомых монахов не удовлетворяли:

"Вы ищете в области рациональной, а Бог постигается душой. Умом его не постигнуть…"

Да, я привык постигать мир умом и ощущениями. Как и чем еще можно постигнуть непостижимое?

И вот сегодня я сам вдруг оказался у роковой черты. Вероятно, я не позволю себе соскользнуть в веру, но грань я ощутил.

Несложное размышление приводит на эту грань: наука прослеживает закономерности во всем, что создано вокруг нас. Иначе говоря, Вселенная создана весьма разумно. Но разумное не родится из хаоса, его создает только разум. Об этом говорит нам опыт человечеств. Этот вселенский разум и должен быть Богом.

Все на свете существует не само по себе, а для чего-то. Камень, дерево, дом, земля, Вселенная — все находится в причинной связи. Теснейшим образом сюда входит и человек.

Разумного человека должна была создать разумная природа, иначе мы должны были бы утверждать, что разумное создается неразумным. Если даже принимать за "неразумное" первичную материю, элементы Периодической системы, из которой образована живая клетка, то и тогда это будет большой натяжкой. Но и разумными считать первичные элементы наш разум отказывается. Из них по законам природы создано все живое и неживое, а эти законы постигаются разумом. Хаоса нет нигде, да, пожалуй, и быть не может. Всякий хаос относителен по отношению к более широкой упорядоченной системе. Итак, приходится признать, что звездные системы, галактики, Вселенная — все, что нами постигается — разумно и могло быть создано только каким-то всеобщим великим разумом. А как его назвать, вопрос уже второстепенный.

На убеждении в наличии первичного разума основаны все религии. Если даже отбросить придуманную людьми обрядовость, все равно остается первооснова: причинная связь явлений разумна и вряд ли могла быть создана неразумным "нечто" из "ничего".

Но если допустить, что всеобщий разум и есть Бог, то надо допускать и другие недоказуемые вещи: наличие ангелов, чертей и т. д. Тогда и церковные манипуляции принимают видимость необходимости: раз всеобщий разум, пронизывающий все и вся, объективен, то и мы должны с этой "объективностью" держать связь, искать ее, ей поклоняться — она же создала нас. Мы же поклоняемся тому, что нам кажется высоким и недостижимым: искусству, науке, природной гармонии, душевному совершенству. Но Бог должен быть выше, глубже и емче всего этого. Прекрасное создается людьми на его разумной канве: природе, земле, космосе.