Похититель душ - Энн Бенсон

Жан де Малеструа казался суровым и невозмутимым, но я слишком хорошо его знала, чтобы верить бесстрастному выражению его лица. Он слегка наклонился вперед, чтобы лучше все слышать, но взгляд его выдавал, что епископ взволнован. Милорд Жиль также держался совершенно спокойно, даже напустил на себя равнодушный, скучающий вид, словно его совсем не волновала буря, которая вот-вот его поглотит.

– Понять не могу, почему он держится с таким безразличием, – шепнул мне брат Демьен.

– Я тоже, – ответила я.

Возможно, адвокат или еще кто-нибудь сказал ему, что благородное поведение будет хорошо выглядеть в суде и поможет завоевать расположение судей. Перед нами был отнюдь не раскаявшийся в грехах человек, которого мы видели во время Прощеного воскресенья, человек, на лице которого заботы проложили глубокие морщины, и не злобное чудовище, разрубившее пополам кота, а нечто промежуточное. Я наблюдала за этим человеком, боясь отвести глаза, словно сама моя жизнь зависела именно от того, удастся ли мне установить с ним связь. Он ни разу не взглянул на меня прямо, лишь молча выслушал обвинения, зачитанные Шапейоном, в том, что он напал на Сент-Этьен и захватил в плен священника. А затем, словно прокурор вспомнил об этом в самый последний момент, в жестоких убийствах огромного количества невинных детей.

Писцы старательно выполняли свою работу:

В понедельник, после праздника Воздвижения Животворящего Креста, на суде в присутствии его высокопреосвященства, епископа Нанта, выступающего в роли судьи в большом зале Ла Тур-Нёв в Нанте, перед судом появились, с одной стороны, почтенный Гийом Шапейон, прокурор названного суда, который представил вызов на слушания в связи с исполнительным ордером, и названный ранее милорд Жиль, рыцарь и барон, обвиняемый, – с другой.

– Вы готовы признаться в грехе ереси? – спросил Шапейон.

Я переглянулась с братом Демьеном в надежде, что милорд ответит утвердительно и спасет нас всех от необходимости принять участие в мучительно длинном и сложном процессе.

Однако Жиль де Ре не признал своей вины.

– Нет, ваша светлость, – ответил он с удивившей всех убежденностью в голосе. – Я не признаю своей вины по этому обвинению. А также по всем остальным, предъявленным мне. Я по собственной воле предстал лично перед вами, ваше преосвященство, перед судьями и следователями, определяющими наличие ереси в поступках того или иного человека, чтобы снять с себя фальшивые обвинения, которые выдвинуты против меня.

Перья, как безумные, носились по листам пергамента, а непонятные слова метались под сводами часовни.

На что милорд Жиль, рыцарь и барон, после многочисленных обвинений со стороны вышеназванного прокурора против вышеназванного милорда Жиля, требующих признания в ереси, кою вышеназванный прокурор подтвердил, высказал желание предстать лично перед вышеназванным его преосвященством, милордом епископом Нанта, а также перед другими представителями Церкви и перед следователями, выявляющими еретиков, чтобы снять с себя вышеназванные обвинения.

Его слова являлись таким же не вызывающим сомнений объявлением войны бретонским и французским судьям, каким когда-то стал поднятый над головой меч, угрожавший англичанам у Орлеана. История может назвать совсем немного сражений, исход которых был бы так же очевиден и предрешен, как то, в которое бросился Жиль де Ре. Но он никогда не отличался трусостью, и нам не следовало удивляться его словам, которые застали нас врасплох. Брошенный им вызов пронесся по залу, и единственным звуком, нарушавшим тишину в течение нескольких секунд, был лишь шорох пергамента с обвинениями, выпавшего из рук удивленного Шапейона. Он тоже оказался не готов к такому повороту событий.

Когда заговорил епископ, его голос звучал твердо, хотя и очень тихо:

– Как пожелаете, лорд Жиль. Это ваше право, и оно будет вам даровано.

Они обменялись обжигающими взглядами, исполненными неприкрытого презрения. В них не было даже намека на учтивость и любезность, которая потом появится на страницах официальных отчетов. Вне всякого сомнения, никому из писцов не захочется запечатлеть на бумаге гневные слова Жана де Малеструа.

– Жиль де Ре, барон и рыцарь, – провозгласил епископ, – вам велено явиться в этот суд двадцать восьмого числа настоящего месяца сентября, тысяча четыреста сорокового года, где передо мной и святым отцом Жаном Блуином вы ответите за все преступления и злодеяния, перечисленные в заявлении Гийома Шапейона, которому мы поручаем и впредь исполнять роль прокурора, с коей он справляется весьма успешно. Именем Господа нашего и закона вы ответите за все свои прегрешения. – Он помолчал немного, а потом добавил: – И да смилуется над вами Бог, если на то будет Его воля.

Я сидела на каменной скамье, стоящей перед комнатой, в которой прежде встречали гостей аббатства. И хотя в здании нашлось бы множество замечательных мест, где можно было оставаться незаметной для посторонних глаз, это я любила больше остальных. Отсюда я могла наблюдать за посетителями и просителями, коробейниками, кредиторами – за всеми, у кого имелись здесь дела, включая представителей аристократии.

Впрочем, сейчас я погрузилась в свой собственный крошечный мирок и не заметила бы даже самого Папу, если бы он здесь появился. Когда стало ясно, что зрителей не пустят на заседание, толпа, собравшаяся на площади утром, разошлась, оставив кучи мусора, чтобы уборщикам было чем заняться. С самым искренним возмущением я пыталась понять, зачем нужно устраивать на площади помойку, когда за стенами и без того столько грязи.

Погода была на удивление чудесной, и, будь у меня другое настроение, я бы до слез обрадовалась летнему дню перед наступлением холодов. Около меня стояла корзинка с побитыми яблоками, а на коленях я держала большую миску. Маленьким ножом из слоновой кости я чистила яблоки, чтобы потом из них сварили варенье: его нежный вкус будет испорчен, если в него случайно попадут кусочки кожи или подпорченная мякоть.

Я орудовала ножом, шкурки падали… снова и снова. Затем я выбросила обрезки, потому что их ни для чего нельзя было использовать. Пепел к пеплу, прах к праху; все, что вышло из земли, в конце концов уйдет в нее.

Как мой сын, который вышел из нее и вернулся слишком рано – так я считала.

Снова и снова я вымещала на невинных фруктах боль, которая раздирала меня изнутри. Если бы мои чувства попали в наше варенье, оно обрело бы горький, несъедобный вкус. Истины, которые я считала неопровержимыми, рассыпались одна за другой. Я всегда пыталась верить в то, что я лишилась сына по воле Бога, но Жиль де Ре был с ним в тот день – по правде говоря, он видел его последним. Так же как его слуги были последними, с кем видели пропавших детей.

В тот страшный день я находилась в высокой башне в Шантосе, проветривая белье, когда снаружи поднялся шум. Я бросилась к окну и увидела, что смотритель замка поспешно отдает своим людям приказ поднять решетки. Когда такое происходит, в голове, естественно, рождаются мысли о нападении, а мой сын был где-то в лесу Шантосе с милордом, может быть, на пути врага. Но когда я увидела, что юный Жиль промчался в ворота один, мое беспокойство превратилось в панику. Я уронила аккуратно сложенное белье и, задрав юбки, помчалась вниз по лестнице.

Милорд, который стоял тогда на пороге взросления, был угловат и неловок. Он замер на месте, упираясь руками в колени и опустив голову. Он тяжело дышал, видимо, после долгого бега. Вокруг него собрались слуги, готовые броситься выполнять его приказы, и я видела, что они удивлены и пытаются выяснить, что случилось.

Я знала, что со мной он будет говорить: я ведь заменила ему мать, он будет говорить.

– Милорд, где Мишель? – крикнула я.

Он сделал глубокий вдох, еще один. А потом у него на лице появилось выражение неприкрытого ужаса.

– Мадам, кабан… Мы случайно на него наткнулись… Я помчался изо всех сил, я думал, Мишель бежит за мной, но, когда обернулся, его нигде не было…

Я вскрикнула и покачнулась, и смотритель замка меня подхватил.

– Где вы его видели в последний раз? – спросил у него Марсель.

– Не знаю… – задыхаясь, выдавил из себя он. Смотритель встряхнул его за плечи.

– Вспоминайте… Где вы видели его в последний раз?

Жиль испуганно пролепетал:

– К западу от дубовой рощи, примерно в пятидесяти шагах, в ущелье, которое ведет к реке.

– Мишель пострадал?

– Я… не знаю.

Смотритель знаком показал, чтобы ему привели лошадь, и я в отчаянии схватила его за руку.

– Повитуха… Если Мишель ранен, она поможет.

Он взглянул на одного из слуг и осторожно высвободился из моих рук.

– Найди мадам Катрин и приведи ее сюда, – приказал он.

Я повернулась и зашагала в сторону конюшни. Теперь он схватил меня за руку.

– Нет, вы не должны, – сказал он.

– Он мой сын! – взмолилась я.