Долгие прогулки. Практический подход к творчеству - Джулия Кэмерон

Мы сами сопротивляемся идее считать нашу работу чем-то серьезным и поэтому не можем убедить в этом других. Мы не говорим, что иногда отчаянно нуждаемся в тишине и одиночестве. Вклиниваем работу в промежутки между другими делами и выгадываем, кстати, довольно много времени. Это позволяет нормально жить и обогащает наше искусство. Но речь не о том, чтобы ускользнуть с семейного ложа и писать книгу в гостиной или рисовать с двух до четырех ночи. Или о том, чтобы сбежать из дома и работать над своим детективным романом в каком-нибудь дешевом грязноватом мотеле в выходные, украденные у семьи и юридической практики.

Пианист, готовящийся к концертному туру, может продолжать преподавать – и преподавать хорошо. Но он все же готовится к туру, голыми руками ловя мощные музыкальные волны, даже если при этом занимается со студентами в консерватории. Писатель, прислушивающийся к истории, которую нашептывает его книга, может пытаться одновременно слушать и своих детей, но книга не умолкает, и ему приходится держать ухо востро. Драматург, работающая над постановкой новой пьесы на сцене, озабочена тем, чтобы ее творческое дитя встало на ноги, и поэтому спит чутко, как всякая молодая мать, а «настоящие» дети обиженно жалуются друзьям: «Мама пишет».

Но иногда мамам и папам – независимо от того, насколько мы любим своих детей, – нужно писать. Внутри художника вне его воли поднимается волна вдохновения, напряжение и стремление высказаться нарастают, а сделать это можно, лишь занявшись творчеством: больше ничто не удовлетворит творческий зуд. Это нормально, даже если со стороны так не кажется.

Ваши руки принадлежат вам. Не знаю почему, но должно быть так.

Ребекка Уэст

– Что случилось, мама? – спрашивают дети, замечая ее отстраненность и невнимательность. Трудно контролировать себя, когда полностью поглощен уточнением сюжетной линии.

– Ничего. Маме нужно писать.

– Что случилось, дорогая? – спрашивает ваш любимый человек.

– Ничего, просто мне нужно рисовать.

В тот год, когда я много преподавала в Северо-Западном университете и Чикагской школе киноискусства, вела частные занятия по курсу «Путь художника» и несколько групп по курсу «Право писать», мне правда очень нужно было писать самой. Преподавание отнимало массу времени и энергии, а остальное забирала семья. Я устроила себе короткий побег в Таос и во время ожидания выхода на посадку услышала мужской голос, заговоривший в голове. Схватив ручку и блокнот, начала записывать. Я так долго ничего не писала, что слова скопились во мне и теперь хлынули бурным потоком, властно и безапелляционно: я просто не могла не записывать их. Я писала в самолете, пока летела из Чикаго в Альбукерке. Писала в автобусе по дороге из Альбукерке в Таос. Поселилась в мотель и продолжала писать, и потом каждое утро начинала писать и писала до обеда, уединившись за столиком на летней веранде кафе «Дори», столь любимого писателями. И каждый вечер раздавался телефонный звонок из дома, и мне задавали один и тот же горестный вопрос: «Когда ты вернешься?»

Свобода означает возможность выбора своего бремени.

Хефциба Менухин

«Не сейчас, – отвечала я. – Мне нужно закончить». Я провела в Таосе почти месяц, и черновик романа был почти готов. Неохотно вернувшись домой, начала сбегать в ближайшее кафе и там, сидя за дальним столиком, дописала его. Прошло несколько месяцев, прежде чем я вернулась в семью на ту роль, которой от меня с нетерпением ждали: матери и жены. Просто я накопила настолько большие долги перед внутренним писателем, что на какое-то время не могла не поставить его на первое место. Этот опыт научил меня с чуть большим вниманием относиться к нему. Близким легче подстроиться под вашу потребность писать каждый день, чем смириться с вашим отсутствием в течение нескольких месяцев. Им проще притихнуть на время, пока вы не завершите книгу и не закончится эта мучительная стадия «стеклянной горы», чем прожить в тысячах километров от вас. Стадия «стеклянной горы», когда все не так просто, потому что работы очень много, бывает у каждого проекта. Близким и друзьям лучше научиться определять ее и мириться с ней. И они смогут, если мы объясним все и дадим им шанс.

Мы так сильно стараемся быть «нормальными», потому что слишком много слышали о безумстве художников. Мы слышали слишком много историй о Шерли Джексон, и Энн Секстон, и Сильвии Плат, и Зельде Фицджеральд. Нежелание быть такими, как они, превратило нас в опытных лгунов – знаете, когда ложь во спасение. Женщины это умеют. Я опытный художник и отношусь к своей работе как к тайной беременности. Я всегда осознаю свое внутреннее состояние и необходимость его защищать. Прошу прощения, если эта метафора покажется вам сексистской. Мужчины-художники, которых я знала и с которыми жила, часто относились к своим творческим проектам как к военным кампаниям, со всей присущей им секретностью, стратегией и защитой информации – наверное, это еще одна сексистская мысль.

Поскольку нас обучили быть мамами и папами, преподавателями и банкирами, юристами и судьями и вообще ответственными людьми и поскольку запугали ужасными историями о художниках – безответственных монстрах, трудно ответственно относиться только к одному – своему творческому началу. Трудно защитить его, когда отчаянно пытаешься удержать равновесие и не выпустить из рук крупный проект, наконец-то готовый (или не готовый) принять окончательную форму. На этой деликатной и неустойчивой стадии, на скользком склоне стеклянной горы творческих сомнений мы оказываемся в одиночестве. На ледяной поверхности нужно отыскать ненадежные опоры для ног и все же вскарабкаться вверх, пройдя весь трудный путь от концепции до реализации – до рождения, до подъема на Эверест. «Я слышу это! Слышу! Но никак не могу сыграть!» – как-то жаловался мне приятель-пианист. «Я слышу это! Слышу! Но никак не могу на бумагу перенести!» – в свою очередь как-то жаловалась ему я, когда меня чуть не сбила с ног мощная волна музыки и я не успевала записывать ноты.

Только по-настоящему осознав, что наше время на Земле ограничено и нет никакого способа узнать, сколько его осталось, начинаем проживать каждый день в полную силу, как если бы он был единственным.

Элизабет Кюблер-Росс

Мы, художники, не любим рассуждать о ежедневной тревоге, связанной с творчеством, которая сильнее всего проявляется на стадии «стеклянной горы», но заметна и в остальное время. Большинство стараются держать при себе мысли о потребности заниматься творчеством, о цене этих занятий и еще более высокой цене отказа от них. Наша «стеклянная гора» – это наша «стеклянная гора» и, как большинство сказочных объектов, невидима для других, но вполне реальна для нас. Творчество – это призвание, зов, и если никто не слышит его, кроме нас, это не значит, что его нет, что мы его не слышим и что не должны отзываться на него.

Со временем и близкие, и друзья начинают все лучше распознавать симптомы, когда мы слышим его особенно явственно. «Тебе нужно писать?» или «Тебе нужно играть?» – спрашивают они. Большинство выбирают таких партнеров в жизни, которые любят в нас художника – особенно убедившись, что этот художник не намеревается их оставить. Жена писателя знает, что никакой ужин не сравнится с удачно написанной страницей. На краю письменного стола каким-то образом появляются бутерброды и куски пирога, которые мы с благодарностью поглощаем. Несомненно, в раю зарезервированы специальные места для тех, кто помогает нам в рождении творческих детей. Никакие благодарности в книгах не кажутся адекватной мерой признательности, которую мы чувствуем, когда нас понимают, и которая может сравниться лишь с ужасом, который мы чувствуем, когда нас не понимают. Так бывает, когда близкие ошибочно путают нашу потребность творить с эгоистичным желанием поставить себя выше остальных.

В молодости я очень дружила с Ником Кариелло, помешанным на политике. Как-то он пригласил меня пойти к его друзьям, помешанным на политике даже больше его. Я помню долгий вечер, много вина и их доводы, что художники ничем не отличаются от других людей. К ним не следует относиться по-особенному. Они должны выносить мусор точно так же, как и все остальные члены общества.

Мы все герои собственной истории.

Мэри Маккарти

«Да, мы тоже можем это делать, – согласилась я. – Но если вы заставите художника выносить мусор по 18 часов в день, он все равно будет заниматься творчеством. Это наше призвание». Да, это наше призвание. И да, мы выносим мусор. Но еще мы вынашиваем наши истории, симфонии, танцы и мечты. Мы вынашиваем их в обычной жизни, карабкаясь на «стеклянную гору» – свой Эверест.