На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Серко и Гнедко хорошо отдохнули за это время и дружно затрусили по комской улице домой в Кульчек. А я, как настоящий ямщик, сидел на облучке. Отец Петр, отец дьякон и Василий Елизарьевич весело поглядывали по сторонам на комские дома и о чем-то переговаривались между собою.

Но так было только поначалу, пока мы ехали по укатанной комской улице. А как только выехали за село, все сразу переменилось. Дорога оказалась переметенной снегом. И, ко всему, еще подул резкий встречный ветер. И настроение у отца Петра и у отца дьякона сразу испортилось. Они стали теплее укутываться в свои дохи и накрываться какими-то попонами.

А Василий Елизарьевич не захватил с собой никакой попоны. И доха была у него не собачья, как у отца Петра и у отца дьякона, а козлиная, во многих местах уж совсем проношенная. И сидел он в кошеве как-то сбоку припеку, весь на ветру и, конечно, стал быстро промерзать. И как только он стал промерзать, у него сразу же испортилось настроение, и он начал выражать недовольство тем, что я везу их только легкой рысцой, а иногда даже шагом, вместо того чтобы скакать галопом, как полагается настоящему ямщику на хорошей паре с колокольцами. А потом Василий Елизарьевич завел какой-то спор с отцом дьяконом. Поначалу мне было не ясно, о чем они спорят на ветру и на морозе, но потом я разобрался, что они не спорят, а ссорятся. Василий Елизарьевич упрекал в чем-то отца дьякона, а тот отвечал ему односложно и сердито. По мере того как Василий Елизарьевич промерзал все сильнее и сильнее, он все больше и больше распалялся. Так что начал прямо кричать на отца дьякона. А тот в свою очередь стал отвечать ему резко и грубо. Так что между ними началась настоящая грызня.

Василий Елизарьевич упрекал отца дьякона, что тот неизвестно по какому праву берет себе лишнюю муку, которую собирают с прихожан на содержание причта, отсчитывает себе больше, чем ему полагается, из выручки за крестины, за похороны, за поминки и другие церковные требы. А отец дьякон доказывал Василию Елизарьевичу, что он берет себе из церковных доходов то, что ему положено по сану. Внапоследок отец дьякон тоже начал кричать на Василия Елизарьевича. Так они спорили и ругались пятнадцать верст, пока мы не доехали до самого Безкиша.

Во время ссоры они перечисляли и подсчитывали все свои доходы. Но сколько они имеют с прихожан, я так и не понял. Зимой, особенно в великий пост, доход у них, видать, очень большой. А летом во время страды и сенокоса никакого. В такое время прихожан в церковь и калачом не заманишь. Даже умерших хоронят без отпевания.

А отец Петр в их спор не вмешивался. Он с головой накрылся своей попоной и притворился спящим. А может, и на самом деле спал.

Между тем наступила ночь. Опять повалил снег. Кругом все мело и крутило. Дороги от Безкиша уж никакой не было. Надо было ехать наугад убродом. Кони мои давно были в мыле. И править ими было уж не нужно. Они сами лучше моего знали дорогу и осторожно тащили кошевку. Отец дьякон и Василий Елизарьевич закончили свою ссору. А может быть, устали ругаться и теперь дружно набросились на меня за то, что я медленно везу их. Особенно сильно ругался Василий Елизарьевич, которого мы так любили в школе за доброту и обходительность. Он все время заставлял меня подгонять Серка и Гнедка и все время грозился взбучить кульчекского старосту за то, что он не нарядил за ними настоящего ямщика на справных лошадях, а послал какого-то подростка на заморенных конишках.

Поздно вечером я привез причт Комской приходской церкви и доставил их прямо к Точилковым, у которых они квартируют при наездах к нам в Кульчек.

На прощанье отец Петр, отец дьякон и Василий Елизарьевич не сказали мне ни слова. Ни пожурили, ни поругали меня за плохую езду, ни похвалили за то, что я двадцать с лишним верст проторчал для них на ветру, на морозе на своем облучке, продрог до костей, обморозил себе нос и щеки.

Отец встретил меня на дворе и прежде всего стал выспрашивать, почему я так сильно взмылил лошадей, почему мы так поздно приехали и довольны ли мною остались батюшка, отец дьякон и Василий Елизарьевич.

Тут я рассказал ему, какая плохая дорога была из Комы. А от Безкиша уж никакой дороги не было, что коней я не гнал, так как по такой дороге их не погонишь, что отец Петр, отец дьякон и Василий Елизарьевич остались мною очень недовольны и завтра будут жаловаться старосте на то, что меня послали за ними на плохих конях, вместо того чтобы нарядить настоящего ямщика.

Тут от обиды на все это я даже расплакался. А отец, не разобравшись, в чем дело, рассердился на меня, сказал, что надо было ехать побыстрее и что Серко и Гнедко кони у нас хорошие. На таких конях только начальство и возить.

— Сам видишь, кони в мыле, — вмешалась в наш разговор мама, — а говоришь, надо было ехать быстрее. Шуточное ли дело, от Безкиша семь верст тащить убродом целый воз. Один дьякон потянет пудов на шесть. Разъелись на мужицких хлебах, а потом над нами же изгиляются. Пусть спасибо скажут, что привезли.

Тут мама вспомнила, как наш сосед Илюша Павлов повез раз из Кульчека отца Михаила, который был раньше в Коме до отца Петра, и как тот стал выражать ему недовольство тихой ездой. Так Павлов высадил его в Крутом логу, поворотил лошадей да и уехал домой. Так что дальше отцу Михаилу пришлось топать уж пешком.

— И этих надо было высадить, — сказала мама, — попробовали бы пешком по пояс в снегу пройти семь верст, так узнали бы, как рысью и галопом ездить по такой дороге.

— Что верно, то верно, — согласился отец. — Не очень-то поскачешь по такой дороге. И так лошадей перетомил. Ладно уж. Пусть жалуются. Нам начихать на них. Очередь свою на гоньбу отвели — и хорошо. Надо только фиток получить у Ивана Адамовича. Рупь двадцать шесть копеек тоже деньги. За подать потом зачтут…

На другой день во время молебна в школе я все время вертелся около отца Петра, отца дьякона и Василия Елизарьевича. Но они меня не замечали. А если и видели, то не узнавали, как будто я был не их ученик, а какой-то незнакомый им кульчекский парнишка.

Это было мне очень обидно. Особенно со стороны отца Петра. В школе он относился ко мне всегда ласково и, бывая здесь в Кульчеке, выказывал мне свое расположение. А один раз на пасху, когда я был дома на каникулах, он даже пришел к нам в гости и целый вечер слушал рассказы отца про охоту на медведей, на маралов, на волков и соболей.

Я не стал дослушивать праздничный молебен архангелу Михаилу и вышел на школьный двор к ребятам, которые, вместо того чтобы молиться, гонялись здесь друг за другом и барахтались в снегу. Первым мне попался под руку Илька Точилков, и я закатил ему такую подножку, что он как подкошенный уткнулся носом в сугроб. Илька был у нас в школе парень в общем-то безобидный. Но тут он взъерепенился и схватил меня за вороток. Но я в два счета уложил его на землю. Потом таким же манером поборол еще несколько ребят. Недаром Конон и на пашне, и на покосе, и особенно на заимке учил меня в свободное время борьбе. Я так разошелся, что схватился бороться даже с Матвеем Гарасимовых. Но он сразу же уложил меня на лопатки. После этого у меня пропала охота бороться, и я отправился домой.

Дома я с горечью стал вспоминать, как мы до одурения зубрили уроки по «Краткому наставлению в законе божием», как отец дьякон мучил нас с этим законом божиим и как мы из-за этого не прошли у него полностью начатки геометрии и совсем не занимались природоведением. Припомнил я и то, что Василий Елизарьевич был пьяница, на что мы в школе почему-то не обращали внимания. Но вся Кома знала, что он пропивает все свое жалованье и держит впроголодь свою большую семью.

Еще на первом году обучения в двухклассном училище отец Петр заставил нас чистить церковную утварь в церкви. Все лампады, светильники, плащаницу и даже паникадила. Два месяца мы ходили туда после уроков и работали как угорелые. А Генка Толоконников чуть не оборвался с высоченной лестницы, отвинчивая подсвечники на паникадиле. Если бы упал, то наверняка бы убился. Мы сильно надеялись на то, что отец Петр велит церковному старосте заплатить нам сколько-нибудь за эту работу. Однако отец Петр только похвалил нас, но ни копейки не заплатил.

Мне еще хотелось припомнить что-нибудь обидное насчет отца Петра. Но я ничего не мог припомнить такого, кроме Комского общества трезвости.

Сразу же по приезде в Кому священником отец Петр решил повести в своем приходе борьбу с пьянством. И с этой целью организовал при церкви общество трезвости. Из всей Комы, в которой насчитывалось свыше трехсот домохозяев, в это общество вступило только четыре мужика. Над ними и над их обществом трезвости потешалось все село. Из Кульчека, Безкиша, Черной Комы и Ивановки, которые входили в Комский церковный приход, в общество не вступило ни одного человека.

После молебна в школе отец Петр с отцом дьяконом и Василием Елизарьевичем стали ходить с крестом и молитвой по деревне. Они заходили в каждый дом, пели несколько молитв, окропляли хозяев святой водой, давали им приложиться к кресту и спешили дальше. А за ними от дома к дому ходила подвода, и каждый хозяин должен был насыпать им по четыре ведра ржаного жита.