Семизвездное небо - Герай Фазли

- Я совсем не об этом, дядя Айхан, - виновато проговорил он. - Все знают, что вы - человек воздержанный...

- Погоди, погоди... - Айхан тоже, поняв, прервал его. - И я не об этом. Я говорю совершенно о другом. Я действительно не голоден. И знаешь почему? Потому что, когда ты ешь, я чувствую себя на твоем месте. Мне кажется, что и я ем вместе с тобой.

Мардан с глубокой благодарностью посмотрел на него, но слов для ответа не нашел.

- Но, сынок, пусть тебе не кажется, будто я сделал какое-то открытие. Эту прекрасную мудрость люди постигли давно, очень давно. А я только повторяю давным-давно сказанное ими.

- Нет, вы имели в виду что-то другое.

- Мне только хотелось напомнить, что теперь многие эту древнюю мудрость превратили в пустые слова. Между тем это не просто слова, это вполне, говоря ученым языком, материальная вещь, как вот этот кусок хлеба. То есть, если ты веришь этой мудрости, она вполне может насытить тебя, как вот этот кусок хлеба. Даже не знаю, удалось ли мне тебе все это объяснить?

- Я прекрасно вас понимаю, дядя Айхан, - отозвался Мардан, внимательно посмотрев ему в лицо, покрытое глубокими шрамами.

В пылу только что произнесенных слов, в сиянии красивых, смотревших на него со скрытой влюбленностью глаз эти черные рубцы на его лице выглядели словно раскаленные в печи железные прутья. В их ослепительном блеске так явственно проступало все существо Айхана. Человек, который в лагере военнопленных, в чужих краях, среди близких и далеких людей, только глядя на поедаемый другом кусок хлеба, мог быть сыт, был человеком необыкновенным, таких на своем веку Мардан еще не встречал. Внешне этот человек походил на обожженную головешку, а изнутри светился алым пламенем. Как можно было не верить его словам? И как не поверить в то, что самый большой памятник человеку - это его дела?

Ласковый голос Айхана отвлек Мардана:

- Как мама, Мардан, что-то давно я ее не видел.

- Мама на меня обиделась, - шутливо отозвался Мардан.

- Обиделась? Ты уже повзрослел, - наверное, поэтому.

- Я серьезно, дядя Айхан.

- Этого не может быть. За что же?

- Обиделась, что я оставляю ее, а сам еду учиться.

- Едешь учиться? А разве у тебя нет высшего образования?

- В Высшую партийную школу еду, на два года.

- Ах, вон оно что... Ну почему же доктор Салима должна на это обижаться?

- Эх, вы ее не знаете, дядя Айхан. - Голос его задрожал. - Если мы разлучаемся хотя бы на один день - она не заснет, если я скажу, что у меня чуть-чуть болит голова, она три дня не может в себя прийти.

- Она же мать!

- А разве, кроме нее, на свете нет других матерей?

- Ты у нее один-единственный, и за это обижаться на нее не следует.

- А я и не обижаюсь, я только немного жалуюсь на ее странности. Дядя Айхан, может быть, вы ей объясните... Все документы готовы... Ну, как, дядя Айхан, поговорите с моей мамой? Может быть, вас она послушает?

Айхан задумался. Такие серьезные вопросы не решают так поспешно. Конечно, хорошо, что Мардан едет учиться, очень хорошо, надо ему в этом деле помочь. Но как? Какое он имеет право учить уму-разуму такого видного человека, как доктор Салима? Разве можно ей сказать хоть слово по этому поводу?

В это время внизу, на дороге, ведущей к новому фруктовому саду, появилось несколько человек. Между председателем и Шахназ шел какой-то незнакомый человек. Видимо, это и был гость. Мардан пояснил:

- Это Раджабли. Художник Раджабли. Он приехал к нам по просьбе Шахназ-муэллимы.

"Раджабли? Так это и есть гость председателя?"

Айхан со скрытым интересом разглядывал того, кто написал картину "Шаг к вечности". С того дня как Насиб показал ему его картину, он постоянно думал о ней. Но вот самого Раджабли он никак не мог вспомнить. Да и видел ли он этого человека вообще? И знает ли он его? Может, здесь, на этой земле, что была их давней мечтой, на этом зеленом берегу, а не по ту сторону, где господствовала смерть, встретятся их взгляды, когда-то с тоской и отчаянием устремленные друг на друга в грязном бараке для военнопленных? В серебристом отблеске длинных волнистых волос сумеет ли он разглядеть знак тех мучительных дней?

Но Раджабли, естественно, не подозревал о его волнениях. После вкусного обеда и нахваливаемого Насибом вина он не отводил влюбленных глаз от гор, долин и гладил руками выстроившиеся на этой щебеночной груди Гаяалты деревца, играя с ними, словно ребенок.

- Молодец, Рамзи-муэллим! - говорил он. - Я побывал во многих местах, но таких красивых, с таким вкусом возделываемых садов нигде не видал. Будто это не фруктовый сад, а целое произведение искусства.

- Большое спасибо, товарищ Раджабли, - вытирая платком капли пота со лба, отвечал Рамзи. - Эти слова - лучшая оценка нашему хозяйству.

Когда они, расточая друг другу любезности, проходили мимо артезианской скважины, Шахназ вдруг остановилась.

- Ризван-муэллим, - сказала она, указывая на Айхана, - не хотите ли вы познакомиться с автором произведения искусства, о котором вы только что говорили? Этот сад в Чеменли, можно сказать, третье его произведение искусства. Давеча я вам показывала алею Айхана, только что вы пили воду из родника Айхана, а теперь вот этот сад...

- А почему вы не говорите, что этот сад тоже носит имя Айхана? - с гордостью заключил Мардан и подошел к уважаемому гостю, представляя ему Айхана.

Раджабли пожал шершавую крепкую руку.

- Ах, вот вы какой, очень рад с вами познакомиться. Сегодня, куда ни приду, только и слышу: сад Айхана, родник Айхана... Не много ли тяжести взвалено на одного человека? - засмеялся он.

- Тут нет никакой его вины, - как бы извиняясь, тихо произнесла Шахназ. - У нас такой обычай, кто своим дыханием согреет осколок камня, имя того должно быть запечатлено на нем.

Шахназ с интересом наблюдала за Раджабли и Айханом. Она хотела уловить тайный разговор их глаз, самый скрытый его смысл. Знакомы ли эти люди? Действительно ли отсутствует какая-либо связь между картиной "Шаг к вечности" и этим Айханом Мамедовым? Но Айхан и сам сейчас искал во взглядах гостя следы оставшихся далеко позади тех мучительных лет.

"Этот седовласый Ризван Раджабли почему-то обладает душой ребенка, подумалось ему. - Смотрите, как он ласково гладит молодые деревца!"

- Айхан амиоглу, ты, наверное, слышал имя нашего уважаемого гостя? отвлек его от его мыслей дрожащий от подобострастия голос. - Ризван Раджабли. Автор знаменитой картины "Шаг к вечности".

- Да, я слышал. И картину видел.

- Ну и как, вам она понравилась? - с присущей жрецам искусства нетерпеливостью поинтересовался Раджабли.

- Как вам сказать... Неплохо...

- То есть как это неплохо, Айхан амиоглу? - со странным беспокойством проговорил Рамзи, - Это ведь одна из жемчужин изобразительного искусства...

Айхан понял, что председатель провоцирует его. Ему надо, чтобы критика художника прозвучала из уст Айхана.

- Я не совсем согласен с таким суждением, - медленно начал Айхан и, обернувшись, испытующе посмотрел на Рамзи. "Видишь, председатель, как я прочитываю твои самые сокровенные мысли? Сейчас я буду критиковать работу художника, а ты наслаждайся". - Вы меня извините, но мне почему-то кажется, что вы скорее хотели воспроизвести, может быть, собственный портрет, чем портрет моего тезки...

Айхан волновался. А Раджабли, устремив взгляд в лицо Айхана, ждал, что тот еще скажет. Рамзи снова перебил Айхана:

- Говоришь, хотел создать свой портрет? Что ты имеешь в виду? Как говорит наш Толстяк Насиб, "в каком смысле"?

- Прошу вас, не мешайте ему. - Раджабли укоризненно посмотрел на Рамзи.

- Нам хотелось бы услышать горделивый возглас храбреца, бросившегося на электрический провод. Мы же слышим совсем иное: "О люди, взгляните, я держу в руке жар-птицу. Я принес вам освобождение, поклоняйтесь мне!"

- Чей же это голос? Автора?

- Да. Айхан Мамедов здесь больше похож на глашатая вашей идеи: "Я герой!", "Я бессмертен!".

- Что ты хочешь этим сказать, Айхан амиоглу? - опять вмещался Рамзи.

- Я хочу сказать, что тот, кто выбирает себе путь бессмертия, то есть идет на смерть, никогда не думает о своем бессмертии.

Воцарилась напряженная тишина.

Раджабли стоял, словно громом пораженный. Эта тяжелая тишина будто опустилась ему на плечи. Все, что было сказано, легло тяжелым обвинением против его самого любимого произведения. Художник внимательно посмотрел на садовника и увидел только его глаза, которые с тайной лаской были устремлены на него. Будто только они жили на лице Айхана, только одни глаза, а в них бездонная глубина. С расстояния лет они были далекими, как купол небес, и такими же чистыми, как небо. В черных зрачках горел такой выразительный свет, что художник зажмурился. Где он видел этот свет, где он видел эти глаза? Они были выразительнее слов: "Тот, кто выбирает себе путь бессмертия... никогда не думает о своем бессмертии".

- Айхан амиоглу, вот я тебя слушаю, и мне вспоминается одно высказывание Алмардана-киши, - раньше всех нарушил тишину Рамзи. - Он говорил: когда журавль опускается с неба на землю, он опирается о нее сначала одной ногой, вторую держит поджатой, не ставит на землю, боясь, что вес его возрастет вдвое и земля такой тяжести не выдержит.