Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Андре Кастело

Жозефина соглашается на сделку, хотя последняя не приносит ей сумм, необходимых для перестройки. Однако в Лэкен она никогда не поедет: дамы и чины ее двора взвыли так, как умеют придворные — почище, чем при семейной сцене… Как, Жозефина в изгнании? За тридцать семь почтовых станций от Парижа? Нет, это уж прямое тиранство!

Короче, Мальмезон останется, каким был, и это бесконечно радует тех, кто жаждет встретить там тень его владелицы.

* * *

До знакомства с Марией Луизой Наполеон не без наивности полагал, что обе его жены могли бы встречаться. Он отказался от своего замысла, убедившись, — не без удовлетворения, — что эрцгерцогиня не менее ревнива, чем экс-виконтесса. При одном имени Жозефины, произнесенном в ее присутствии, Мария Луиза устраивала сцену, а ведь она думала, что «бывшей императрице восемьдесят лет!» Однажды, выехав из Сен-Клу через поворотный мост и добравшись до развилки, где начинается дорога на Мальмезон, император предложил Марии Луизе съездить осмотреть резиденцию Жозефины, находившейся тогда в Наваррском замке.

— Там приятный сад.

Вместо ответа «Новая» разрыдалась. Император успокоил ее:

— Я просто предложил вам прогуляться. Не хотите — не будем больше говорить об этом. А вот плакать из-за этого не стоит.

Тем временем изгнанная императрица изменила мнение и охотно познакомилась бы теперь с нежной эрцгерцогиней. Император отсоветовал Жозефине:

— Ты не права. Сегодня она считает тебя старухой и не думает о тебе. Если же она увидит тебя во всей твоей грациозности, ты можешь встревожить ее, и она потребует, чтобы я тебя удалил, а мне придется подчиниться. Ты — молодец, вот ни о чем и не беспокойся.

Польщенная Жозефина не стала настаивать. Тем не менее как-то раз, когда Наполеон тайком от «Новой» навестил бывшую жену, та попросила дозволения увидеть маленького короля. Император уклоняется от ответа, но потом объясняет г-же де Монтескьу, воспитательнице Римского короля:

— Это причинило бы столько огорчения императрице, что я никак не решусь приказать вам отважиться на такую встречу.

— Положитесь на меня, государь, — ответила мама Кьу. — От вас требуется лишь одобрить то, что я сделаю.

— Согласен, но, смотрите, не погубите себя.

Тогда через обер-шталмейстера Римского короля барона де Канизи воспитательница дала знать Жозефине, что в следующее воскресенье пойдет с ребенком гулять в Багатель[169].

«Чтобы никто не догадался о нашей тайне, я уговорилась с г-ном де Канизи сказать, когда буду садиться в экипаж, что предоставляю ему самому выбрать маршрут прогулки. Вскоре я опять позвала его и добавила, что, если ребенку потребуется остановиться, надо будет завернуть в Багатель. Мы в самом деле заехали туда. Когда мы оказались во дворе, г-н де Канизи с удивленным видом объявил мне, что во дворце находится императрица Жозефина. Я ответила:

— Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать; это было бы неприлично.

Она ждала в маленьком кабинете в глубине здания. Нас впустили без промедления. Она — опустилась перед ребенком на колени, залилась слезами и поцеловала ему ручонку, сказав:

— Милый малыш, когда-нибудь ты узнаешь, какую жертву я тебе принесла, а пока пусть ее оценит твоя воспитательница.

Проведя час со мной и ребенком, она пожелала видеть весь штат, сопровождавший в ту минуту юного короля. Как всегда, была любезна со всеми, а уж с кормилицею так приветлива, что та сказала, садясь в экипаж:

— Ах ты Господи, до чего же она ласковая! Она мне за четверть часа полюбилась больше, чем „Другая“ за полгода».

«Бедная Жозефина!..»

Наполеон. Май 1812.

Великая Империя — в зените, но цел только фасад здания, по которому уже пробежали трещины. Близится «начало конца»[170]. А покуда карточный домик еще не рухнул, слава Наполеона пылает последним пламенем. В Дрездене перед походом на Россию целая толпа более или менее суверенных королей, герцогов и князей окружает две императорские четы — французскую и австрийскую. Когда садятся за стол, Наполеон не снимает шляпу, хотя у всех головной убор в руке, даже у императора Франца. Правда, он ведет к столу свою дочь Марию Луизу.

Евгений, заехавший в Париж перед тем как возглавить IV корпус Великой армии, добился, чтобы его мать отправилась наконец в Милан. Она же столько раз обещала ему это. Августа вновь в тягости. Почему бы бабке не заменить отца, который будет далеко? Жозефина соглашается без особого восторга. В Мальмезоне ей так уютно, а в Милане, во дворце вице-короля та же скука, что при любом дворе, тем более иноземном. Она ставит одно условие — путешествовать под чужим именем, и Евгений предупреждает жену:

«Она прибудет инкогнито, затем примет всех представленных ко двору: сначала власти, затем дам с их мужьями. Власти будут допущены к ней так же, как ты принимаешь их по обычным воскресеньям. Поэтому ни Сенату, ни Государственному совету, ни Суду нет нужды представляться в полном составе: всех представят и назовут тебе и императрице, как это делается у тебя по воскресеньям. Тем самым удастся избежать речей. Словом, ты поняла: всем приглашенным передают, когда им прибыть, сперва впускают министров, потом председателя суда, остальных — партиями по десять-двенадцать человек…»

После тяжелой двенадцатидневной поездки Жозефина под именем г-жи д'Арбер вечером 27 июля 1812 добирается до Милана и располагается на вилле «Бонапарт» в апартаментах, обычно занимаемых Евгением. Она находит невестку «отменно выглядящей», внучат — «очаровательными», о чем и сообщает сыну: «На свете нет более прелестных и ласковых детей». Август Наполеон, будущий герцог Лейхтенбергский, который со временем женится на Марии II, королеве Португальской, — «не ребенок, а „Геркулес“». Жозефина, старшая из внучек и крестница императрицы, та самая, что в 1823 выйдет за Оскара I, будущего короля Швеции и Норвегии, — «настоящая красавица», а «живое и одухотворенное лицо» младшей, Евгении, будущей владетельной княгини Гогенцоллерн-Хехинген, — отрада бабушки.

3 1 июля, хотя и не без трудностей, Августа производит на свет маленькую Амалию, «котенка», как ее называет Евгений, которая, в свой день, станет императрицей Бразилии, а пока что «вселяет самые радужные надежды в смысле красоты лица и здоровья». «Твои дети все больше очаровывают меня, — добавляет Жозефина к письму, адресованному Евгению. — Твой сынок крепыш, весельчак и сама нежность. Мы с ним прекрасно ладим. Вчера, закончив вечернее письмо к тебе, я отдала конверт ему для передачи шталмейстеру и сказала, что это для папы; он поцеловал письмо и отнес его. Жозефина на днях выказала тронувшую меня чувствительность: когда она попросила пустить ее к матери и ей отказали, девочка расплакалась; чтобы утешить ее, пришлось ей уступить».

Несмотря на радость от встречи с внучатами, Жозефина не задерживается в Милане: придворная жизнь не привлекает ее. Конечно, Августа «очаровательна, мила и свежа», но миланский июль чересчур зноен. Короче, месяц спустя маленькая Жозефина плачет, слыша стук отъезжающей бабушкиной кареты, а экс-императрица вновь пускается в путь, переваливает через Альпы и прибывает в Экс-ле-Бен. Там она получает письмо от Августы и умиляется, узнав, что сын Евгения по вечерам молится за родителей и «за другую маму». «Это очаровательно, — отвечает Жозефина. — Я не могу больше поцеловать ни мальчика, ни его сестер, но часто думаю о них».

Она находит, что Экс в этом году очень скучен, и жалеет, что не поехала в Пломбьер. Каждое утро она купается и принимает душ в водолечебнице. Теперь речь идет об исцелении не от бесплодия, а от воображаемых недугов. Там она встречает обеих сестер Клари — королеву Юлию, «как обычно, добрую и приветливую», и принцессу Дезире, «выглядящую превосходно». Затем бывшая императрица проводит три недели в Преньи, жилище, купленном в прошлом году. Дом полон цветов, но «меблирован наспех». Расположиться приходится как попало, а это удобный предлог на каждом шагу вольничать с этикетом. Жозефина разрешает садиться при ней; в парке, как раньше в Мальмезоне, играют в жмурки и в жгуты. Из Женевы наезжают толпы визитеров, и все находят хозяйку «очаровательно учтивой и предупредительной». «Ее присутствие нисколько не связывает», — добавляют гости, восхищаясь ее простотой. «Обедают там в половине седьмого, — не без наивности рассказывает один простодушный женевец. — В половине восьмого возвращаются в гостиную, часок болтают, после чего она садится за вист, но играет только для развлечения; составляются и другие партии; остальное общество забавляется детскими играми — в хлопки, в колечко и т. д. В половине одиннадцатого она желает всем доброй ночи и удаляется. Этим собраниям чужды стеснения и натянутость, нужно только потщательней одеться; здесь стараются понравиться и выказать хороший тон; одним словом, это хорошее общество».