Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Андре Кастело

1 8 марта со стороны Эвре появляется целая вереница экипажей: все «важные особы города» спешат за сутки раньше поздравить герцогиню Наваррскую с днем ее небесного патрона — святого Иосифа. Девушки — как полагается — в белом и с цветами в руках вносят бюст Жозефины, размещаются вокруг него и декламируют поздравительные стихи. Вечером чины маленького двора переодеваются нормандскими крестьянами обоего пола и нараспев читают:

Хвалой мы возгреметь должныВ честь Жозефины августейшей:Цветов, что ею взращены,Не портит шип самомалейший.Селит она любовь в сердцахБлагодеяньями своими.Так пусть прославлено в векахВезде ее пребудет имя.

Г-жа де Сепор и г-н де Вьей-Кастель, Колетта и Матюрен[156], заканчивают «Экспромт» куплетами, воспевающими «благодеяния» герцогини Наваррской.

Матюрен

Ею и холмы отнынеОзеленены навекИ разлиты по равнинеВоды новых рек.КолеттаДевушки Эвре владелиПрежде лишь веретеном,А при ней понаторелиВ ремесле любом.

Больше всего из подарков пришлась Жозефине по вкусу, несомненно, нарисованная Тюрпеном колода карт, фигуры которой изображали главных персонажей маленького двора. Сама она, естественно, предстала там дамой червей, а Ланселот — валетом бубен. Ланселот, сын маркиза и уже граф, только что получил от Наполеона титул барона империи.

Несколько позднее он доставит своей возлюбленной новую радость, поднеся ей в красной сафьяновой папке собрание своих рисунков времен поездки по Швейцарии и Савойе[157]. Жозефина найдет там Откомб, пересыхающий ключ, Ледяное море, старый замок в Эксе, беднягу Аскена и вложит в альбом букетик засохших цветов, которые Тюрпен подарил ей во время одной из прогулок по горам[158]. Она так рада, что просит милого Ланселота развернуть один из этих набросков в картину. Тюрпен соглашается. «Этот великолепный пейзаж был поднесен императрице, которая пришла от него в восторг, — рассказывает Жоржетта. — Дав полюбоваться картиной всем, кто приходил, она приблизилась к автору, отвела его в оконную нишу и сказала, вложив ему в руку банковские билеты, составлявшие условленный гонорар:

— Это для вас. А вот это для вашей матушки. Но если я не угадала ее вкус, скажите ей, пусть выменяет скромный залог моей дружбы на то, что ей подойдет, — я не буду в обиде. По крайней мере, она убедится, как хочется мне доказать ей, какую радость доставил мне труд ее сына».

А подарила она бриллиант стоимостью в триста луи.

Вечером 20 марта мэр по случаю дня святого Иосифа пригласил императрицу на обед, но Жозефина отказалась и послала вместо себя «свой двор». Она сидела вдвоем с г-жой д'Арбер, как вдруг услышала вдалеке пушечный выстрел и звон колоколов. Что происходит? Новые торжества в честь ее небесного патрона? Недоумение Жозефины рассеялось уже через несколько минут, когда в замок из Эвре явился городской почтмейстер в парадном мундире. К нему только что примчался курьер от Лавалета с известием о рождении Римского короля; почтмейстер велел немедленно запрягать и теперь следил за реакцией Жозефины. Он заметил, что лицо ее чуточку передернулось, но она тут же овладела собой. Разумеется, рождение ребенка придаст еще больше веса той, кто ее сменила; разумеется, экс-императрица еще глубже отойдет на второй план, но появление наследника великой империи доказывает, — она без устали будет повторять эту фразу, — «что ее жертва принесена не напрасно». И она принуждает себя улыбаться, когда отвечает:

— Император может не сомневаться в живом участии, которое я проявляю в столь радостных для него обстоятельствах; он знает, моя жизнь неотделима от его судьбы, и я всегда буду радоваться его счастью.

Маленькое огорчение: все чины двора — воздержался, может быть, только Тюрпен-Криссе — покинули обед у мэра, побежали доставать лошадей и помчались в Париж, дабы явиться с поздравлениями в Тюильри.

На следующее утро в душу Жозефины проливается капелька бальзама — приезжает принц Евгений, посланный к изгнаннице с отчетом о родах, Она тут же пишет Наполеону поздравительное письмо, и уже 22-го придверник докладывает: «От его величества», и паж Леблон де Сент-Илер, шатаясь от усталости, вручает ей ответ счастливого отца: «Получил твое письмо, дружок. Благодарю. Сынок у меня толстенький и здоровый. Надеюсь, таким и вырастет. Он — моя плоть, мои уста, мои очи. Надеюсь, он исполнит свое предназначение. Я по-прежнему очень доволен Евгением. Он никогда меня не огорчал». И молодой паж получает в награду за быструю езду бриллиантовую булавку стоимостью от двадцати до двадцати пяти тысяч наших франков.

Евгений развеселил мать, описав ей комедию, разыгранную Каролиной и Полиной, которые притворились, будто лишились чувств от волнения и счастья.

Сын Жозефины уезжает из замка до большого бала, устраиваемого матерью в честь рождения маленького короля. «Шум был страшный, все сбились с ног, — рассказывает Жоржетта, с любопытством наблюдавшая за приготовлениями. — Особенно неистово метались метрдотели, стараясь ничего не упустить; мы примеряли платья, наши мужчины — мундиры; многие из них уже разучились их носить, многие просто не умели. Г-н Пьерло очень нас рассмешил смущением, в которое был повергнут своим бархатным фраком с серебряным шитьем и током с перьями, нахлобученным на голову, подобно классическому ночному колпаку, столь осуждаемому теперь романтиками; огромный узел белого атласного шарфа приходился у него на самую середину груди, а шпага цеплялась за наши платья; словом, это была самая гротескная фигура, какую мне доводилось видеть.

Ее величество предложила мне одолжить для великого дня драгоценный убор, но я подумала, что не посмею даже пошевелиться, если на мне будет такая дорогая и не принадлежащая мне вещь; поэтому я отказалась и решила, хоть и не без сожаления, надеть лишь свое скромное жемчужное ожерелье, которое, по крайней мере, не помешает мне танцевать. М-ль де Макау и де Кастеллан, принявшие предложение императрицы, не раз в течение вечера откровенно завидовали мне. При каждом контрдансе они смотрели, на месте ли их драгоценности, и было заметно, что они боятся сделать лишнее движение — так им было страшно потерять даже ничтожную частицу своих богатых уборов».

Когда начинается бал, появляется Жозефина, усыпанная бриллиантами, как в Тюильри, и сопровождаемая своим двором. Она, «как на смотру», пропускает мимо себя приглашенных и садится в кресло, на этот раз слегка напоминающее трон.

На плиты пола в большом салоне был настелен паркет. То ли работы производились наспех, то ли танцоров оказалось больше, чем предусматривалось, но под г-ном Клермон-Тоннером — правда, изрядным толстяком — паркет провалился, и в самый разгар бала пришлось вызывать столяра, чтобы вызволить пострадавшего, Впрочем, ужин, достойный Тюильри, помог забыть о происшествии.

* * *

Деньги, конечно, исчезают, как в вихре вальса, и Жозефина продолжает делать долги. Размах у нее поистине императорский. Князь Монакский отказывается выезжать иначе как в карете о шести лошадях с посыльным и курьером впереди. Почти владетельный князь, обер-шталмейстер, он, чего и сам не отрицает, не брезгует под чужим именем поставлять фураж на 60 лошадей, хотя на самом деле их всего 50. Подобное нарушение заставляет Жозефину призадуматься, но для князя Монакского заканчивается лишь отправкой обратно в полк. Узнавая некоторые факты, Жозефина порой даже гневается, что ей не слишком свойственно. Так, однажды утром ее первый метрдотель заявляет ей, что в замке нельзя обойтись меньше чем двадцатью двумя столами для челяди, причем каждый стол должен обслуживаться отдельно.

— В низшем классе есть своя иерархия, еще более ощутимая, чем в салоне вашего величества.

Жозефина идет к г-же д'Арбер, которой нездоровится, и устраивает у ее постели настоящее совещание.

— Понимаете ли вы, сударыни, как меня обкрадывают? Подумать только! Повара не желают есть вместе с судомойками и поварятами! Полотеры с истопниками! Раз дамы-докладчицы не обедают со мной, ваши горничные отказываются обедать с их горничными; словом, этикет прихожей разоряет меня. Совершенно необходимо положить этому конец, госпожа д'Арбер.

Г-жа д'Арбер постаралась сократить число столов, но и ей удалось свести его только к шестнадцати, а это все равно страшно много, учитывая сообщение Жоржетты Дюкре, что «лакеи и конюхи питались вне замка».

Император отрядил туда Мольена[159] с задачей положить предел расточительству. Была установлена общая сумма долгов — 1 159 494 франка 65 сантимов. Было решено продать леса Наваррского замка и Мальмезона для частичного покрытия дефицита, потому что Наполеон заявил Мольену: