Золотой песок для любимого - Вера Копейко

Хозяйка дала ей переодеться, тоже в мужское платье, в таком она ходила сама. Ее высокие сапоги похвалила – они из толстой кожи, поэтому можно не опасаться змей.

В углу на отдельной полке Шурочка заметила какие-то кости и усы.

– Что это? – Шурочка совсем осмелела.

– Амулеты, – объяснила хозяйка. – Вибриссы, когти, кости передних лап рыси. Если мужчина носит на себе вибрисс – волос из уса, то он получает власть над женщиной.

– А… чтобы над мужчиной?

– Носи при себе высушенный рысий глаз. Увидишь всех недругов и врагов. А если охранишь от них своего мужчину, то он твой.

– Как мне… заполучить его? Глаз?

– Это тебе будет кое-чего стоить, – засмеялась женщина.

– Чего же?

– Я люблю, когда мне рассказывают. Если услышу такое, чего никогда не слышала, ты получишь.

Шурочка засмеялась.

– Когда вы узнаете, что я придумала, вы отдадите мне сразу два глаза.

– Я уже отдаю тебе один, – засмеялась хозяйка. – Никогда не слышала такую самоуверенную девицу. Но если ты обещаешь удивить меня еще больше, получишь и второй.

Шурочка закрыла глаза, чувствуя, как хорошо ей становится от минуты к минуте. Она подумала – люди огорчаются несчастьями, с ними произошедшими. Но они не дают себе труда подумать – а ведь могло быть что-то еще более неприятное. Поэтому любая неприятность – спасение от другой. Если бы она не свалилась с обрыва, что сделали бы с ней похитители?

Она быстро открыла глаза, отыскивая Мун-Со. Она хотела улучить момент, когда женщина не видит, что за ней наблюдают. Но кажется, та ловила каждое движение, слышала даже шорох Шурочкиных ресниц.

Да женщина ли она? – взметнулась внезапная мысль. Такая сильная, что смогла вынести ее на руках. Но она не мужчина, у нее нет бороды, торопливо напомнила себе Шурочка. Хотя… бывают… евнухи – кастраты, которые наблюдают за восточным гаремом. А если она – он, то значит… Ах, ничего это не значит. Да, Мун-Со прикасался – прикасалась к ней везде. Как это делает доктор, спасающий жизнь страдальцу.

– Ты изучаешь меня? – В голосе не слышалось раздражения. Никакого недовольства, только вопрос. За которым последовал ответ: – Хочешь уловить то, что дано чутким людям…

Шурочка замерла. Это говорила другая Мун-Со. Совсем не та… Она заморгала. Эта говорила другим языком. Таким правильным, грамотным, каким говорят в городских домах. Как будто, пока она спала, ее перенесли на совиных крыльях ночи снова в Барнаул. И голос похож… На чей похож этот голос?

Но голос пропал, а Шурочка заснула…

Ей снился голос Мун-Со, которая давала ей цветы васильков и говорила, что их надо собирать в ясный солнечный день, в сухую погоду, после того, как высохнет роса.

Но роса никак не высыхала. Шурочка открыла глаза, чувствуя, что вся в поту.

30

Иногда Алексея посещала шальная мысль – а если подхватиться и бежать? Вместе с Шурочкой, куда-то, где летосчисление происходит по другому календарю. Где нет даты, назначенной отцом. Там они могли бы с Шурочкой остаться навсегда вместе.

Но горячность разума отзывалась не только быстрым биением сердца. Холодом в груди. Этот холод возникал от мысли, что тогда он предаст слово, данное даже не им, а отцом его.

Дата, обведенная золотым цветом в календаре, последняя. Или она останется золотой на всю его жизнь, или…

Или никогда более не видеть ему Шурочку. Не целовать ее мягкие губы, к которым она позволила ему прижаться во время последней встречи.

Другому будет дано ощущать эту нежность. Думая о золотой дате, как все чаще он называл главное число в его жизни, он представлял ее тело в золоте. Он покроет ее золотой пылью, которую найдет… Ох, тайга, ну почему не отдашь то, без чего не отдаст Шурочка ему того, чего он жаждет?

Он часто вспоминал детские игры с ней. В Стогово, в имении Галактионовых, огромное озеро, берега которого в высокой траве. Запахи кружили голову. Манили, звали к чему-то, о чем они тогда не знали оба. Их руки сплетались, хотелось чего-то еще, но чего, тогда они не знали. Зато теперь знает он. А знает ли она?..

Он вынул из кармана часы, которые дал ему перед отъездом отец.

– Не перепутай время, сын мой, – тихо сказал он.

Вечерами Алексей наблюдал замершую до утра природу. Ему казалось, что его душа, его сердце точно так же замирают, стоит ему подумать о Шурочке. Все чаще при мысли о ней его охватывала тоска. Может быть, он никогда не видел ее, быть может, она мираж, рожденный утомленным разумом?

Зачем он ей, все чаще спрашивал он себя, пытаясь вообразить ее нынешнюю жизнь. Она выучилась в Англии, она стала еще красивее, она видела многих мужчин, и многие – ее. Наверное, не одно сердце зашлось от той, кого он считает своей невестой. Дядя найдет ей хорошую партию. Михаил Александрович, конечно, не верит, что ему, Алеше, сказочно повезет. Что правильно. Значит, скоро Шурочка напишет ему письмо, в котором выскажет все то, о чем он сейчас думает.

Он думал о ней, воображая, как она живет в своей Англии. И все чаще ему казалось, что он теряет ее. Она делается другой в чужой стране, в которую отослал ее дядя Михаил Александрович. А если там она встретит лорда, который захватит в плен ее сердце?

Она писала ему, но редко приходили письма в этот край. Он почти не бывал в городе, хотя его партия располагалась не слишком далеко от Барнаула, где была за ним казенная квартира. Он писал ей тоже, но каков путь почтовой кареты от края земли до острова среди морей?

Вчера по дороге сюда он встретил промышленников, они возвращались с белковья. На эту картину ему всегда было удивительно смотреть. И завидно. Вот если бы ему было указано искать мягкое золото, то Шурочка давно оказалась бы в его объятиях. Мягкое золото на четырех ногах, оно скачет, имеет запах, голос, следы, помет, наконец. А то золото, которое ищет он, не ходит на четырех ногах. Множество ног к нему идут, но не всегда доходят.

Он поморщился – вчера снова случилась перестрелка на дальнем участке. Но его люди отогнали ловцов фарта.

Алеша поморщился. Пора ему навестить Мун-Со, привезти ей спирт для микстуры. Она обещала приготовить особенную для больного работника. Понадобится она и раненому партионному рабочему.

Алеша смотрел на высокие сосны, стволы которых в сумеречном свете потемнели. Они замерли, словно на полпути к небу. Завтра снова станут колебаться, скрипеть, спорить друг с другом. Но сейчас все согласно затихли. Но вряд ли спят. Потому что все живое, замирая, начинает особенно остро воспринимать происходящее вокруг иными чувствами. Как он сам, к примеру.

Недавно он был в Барнауле, говорил с Игнатовым. Как и прежде, он успокаивал его. Игнатов был возбужден – к нему приезжал известный ученый из Европы – Брем. Он был в полном восторге от этого человека. Была и другая причина для радости – ученый захотел издать его статьи на немецком языке. Игнатов написал много, не столько по геологии, сколько о другой своей страсти – об охоте.