Искупление: Повесть о Петре Кропоткине - Алексей Шеметов

…Предварилка жила шумно. На железных балконах непрестанно гремели шаги. В камерах ни на минуту не прекращался гулкий перестук. Арестанты перекликались через раковины и канализационные трубы. То одного заключенного, то другого вызывали на свидания. Жить тут можно было легче, чем в крепости. Но Кропоткин стал быстро сникать. Именно здесь и теперь, с наступлением весны, на него навалилась всей тяжестью цинга, в течение двух лет крадучись к нему подбиравшаяся в темном и мрачном каземате. День ото дня он терял силы, а с потерей сил падал и духом. Тосковал по Платоновой и Анатолию, с которыми его разлучили. Угнетали его и вести о следственном деле. Оказывается, готовился грандиозный Большой процесс, объединяющий всех арестованных народных пропагандистов. К дознанию привлечено уже больше тысячи свидетелей и не меньше четырехсот обвиняемых. За два года многие арестанты умерли или сошли с ума. Умер в тюремной больнице Гриша Крылов, схваченный в Нижнем Новгороде. Не далась ему судьба Шовеля, не дожил он до Учредительного собрания.

Кропоткин все меньше шагал по тесной камере — кружилась голова, слабели ноги.

Сестра пришла в ужас, увидев его в комнате свиданий. «Боже мой, что от тебя осталось, Петя! Тень. Погибаешь ведь. Нет, я не дам тебя погубить. Выхлопочу, чтоб тебя отпустили по болезни на поруки».

Через неделю она пришла на свидание в слезах. Была у прокурора Шубина, умоляла, просила, но тот с гадкой своей усмешкой сказал ей: «Достаньте свидетельство от врача, что брат ваш на днях умрет, тогда я выпущу его».

Лена продолжала хлопотать, к ней присоединились Сашины свояченицы — Соня Лаврова (как с неба упала!) и Людмила, жена адвоката. Они хлопотали, а Кропоткин терял последние силы. Он уже едва поднимался по железной лестнице, возвращаясь с тюремного двора, с прогулок. Приходилось несколько раз отдыхать, добираясь до второго балконного яруса.

Лена и ее помощницы добились разрешения приносить ему домашнюю пищу (тюремные щи и кашу его желудок вовсе теперь не принимал). Потом Лена упросила начальство, чтоб позволили знакомому ей доктору осмотреть больного. Явился врач, ассистент Сеченова. Освидетельствовал. «Все, что вам нужно, — это воздух, — заключил он. — Впрочем, что там толковать! Вы не можете оставаться здесь. Доложу, может быть, переведут куда-нибудь».

Дней десять спустя Кропоткина увезли в Николаевский госпиталь, вернее, в госпитальную тюрьму, в которой лежали больные офицеры и солдаты, находившиеся под следствием.

Его поместили в нижнем этаже, в просторной комнате с огромным зарешеченным окном.

Окно это, выходящее на юг, днем не закрывалось, и арестант, два года живший во мраке и духоте, теперь мог купаться в солнечных лучах, дышать чистейшим воздухом, видеть перед собой зеленые липы госпитального бульварчика и слышать нежный шелест молодой листвы. Как много человеку дано!

Но его не обделили и охраной. Мало того, что поселили у самой караульни, так еще поставили перед его дверью особого часового — по указанию, конечно, прокурора и Третьего отделения. Перед окном, чуть в стороне, стояла полосатая будка, и около нее шагал взад и вперед солдат, вооруженный винтовкой со штыком.

На прогулку его не выводили. Пищу давали почти такую же, какой кормили в предварилке. Но он несколько дней совсем ничего не мог есть. Тогда по просьбе доктора смотритель позволил родным больного приносить ему обеды.

Обеды приносили Лена, Соня и Людмила — поочередно. Видеться с ними арестанту не разрешали, и он, опростав домашнюю посуду, отдавал ее часовому, подходил к окну и смотрел, как уходили по дорожке бульварчика его родные попечительницы. Лена и Людмила, уходя, не оглядывались, а Соня Лаврова, бывшая верховодка цюрихской эмигрантской молодежи, ныне земская акушерка, народница, удалялась от часового, скрывалась от него за толстым стволом липы и, глядя на окно арестанта, пыталась с ним поговорить жестами рук. Сперва он ее не понимал, потом разгадал, что его друзья предлагают ему побег. Значит, еще живет общество! — возликовал он. Товарищи действуют!.. Да, хорошо было бы вырваться из этой тюрьмы, но отсюда ведь никак не сбежишь.

Немного оправившись, он взялся за работу. Книги и рукописи у него не отнимали ни в предварилке, ни здесь. Стало быть, ученые, продолжая ходатайствовать, ждали его «Исследование». Понимая, что суд положит конец работе, он решил изложить содержание второго тома кратко, в тезисах. Вскоре работа его увлекла, как в былые дни.

Один из часовых, стоявших у двери, проникся уважением и сочувствием к пишущему арестанту. Однажды он открыл дверное окошко и сказал шепотом: «Господин, при вашей умственной работе надобен отдых, проситесь на прогулки через доктора».

И арестант поговорил с доктором. Тот согласился передать просьбу смотрителю. «Знаете, у нас главный врач весьма строг. Придется обратиться к полковнику. Он, кажется, тайно к вам благоволит».

Назавтра Кропоткина вывели на прогулку, но не на бульварчик, где иногда сиживали на скамейках больные, а в другую сторону, во двор арестантского отделения. Он спустился с крылечка и затрепетал, увидев открытые ворота, а за ними — улицу!

Двор, поросший густой низкой травой, был довольно просторный. Но гулять пришлось вдоль тюремного здания, в обоих концах которого стояли полосатые будки и прохаживались вооруженные солдаты. Кропоткин, заложив руки за спину, силясь не выдать своего волнения, медленно шагал в длинном халате по тропе, протоптанной военными арестантами. Шагал и украдкой поглядывал на ворота. Почему они открыты?.. Ага, вот въезжают подводы с дровами. Идет заготовка дров на зиму. Долго будут возить, поленница у забора еще совсем мала, только что заложена. Есть ли там, на улице, часовой? Наверное, стоит, раз ворота не закрываются. Прошла мимо ворот дама с розовым зонтиком. Проехала извозчичья пролетка. Надо немедленно передать друзьям записку. Но как передать? Сегодня обед принесет Соня. Дежурит у двери этот славный сочувствующий солдатик. Он не станет заглядывать в опорожненную домашнюю посуду. Рискнуть? Но ведь можно лишиться прогулок. Ничего, игра стоит свеч. Надо сейчас же написать записку. Успеешь ли? Соня придет в пять дня. Скорее бы кончилась эта прогулка.

Прогулка кончилась. Арестант едва сдержал себя, чтоб не сорваться на быстрый шаг. Медленно взошел на крыльцо, медленно, как тяжелобольной, пробрел по коридору, медленно вошел в камеру и тут кинулся к столу.

Рука его дрожала, перо просто прыгало по бумаге. Лихорадочно трепеща, он набрасывал план побега. «К воротам двора подъезжает дама в открытой пролетке. Она выходит, идет в госпиталь, а экипаж остается на улице. Меня выведут гулять в четыре часа, я буду держать шляпу в руках, этим даю знать, что в тюрьме все благополучно. Вы должны мне ответить сигналом: „Улица свободна“. Сигнал можно подать звуком или светом. Лучше, если кто-нибудь будет петь, покуда улица свободна. Если вам удастся снять серенькую дачу, которую я вижу со двора, тогда можно подать сигнал из окна. На улице я прыгну в пролетку, и мы помчимся во весь опор».

Он начал было переводить записку на шифр, но в этот момент часовой подал ему в дверное окошко обед. Кропоткин принял закрытую супницу, пару яиц и теплую сдобную булочку. Суп он перелил в тюремную миску. Записку смял в крохотный комочек, облепил его мякишем хлеба и положил в супницу. Отдав домашнюю посуду часовому, он подошел к окну. Соня вышла с ивовой корзинкой на бульвар. На этот раз она не пошла за толстый ствол липы, только оглянулась и махнула рукой — все в порядке. И ее зеленое платье растворилось в листве садовых деревьев.

Арестанту теперь оставалось лишь ждать вести от друзей. Чтоб не терзать себя ожиданием, он принялся за свои тезисы. В три дня он закончил их и попросил смотрителя передать Географическому обществу. Работу над вторым томом прекратил. Кипа рукописей попадет в архивы Третьего отделения. Печально. Прощай, многолетний труд! Когда-нибудь монах трудолюбивый… Ждать ответа друзей, не работая, было мучительно. Но вскоре он получил шифрованную записку. План побега друзья приняли, а сигнал они решили подать красным детским шаром, который поднимется над улицей за тюремным забором. Побег назначался на завтра. На день Петра и Павла. Знаменательно!

Надо было спешно готовиться. Прежде всего, научиться моментально сбрасывать с себя длиннущий халат. Арестант стал упражняться. Это забавляло его и отвлекало от тревожных дум. Покончив с халатом, он принялся бегать в чулках (чтоб не стучать) по своей просторной камере. Да, в госпитале он хорошо поправился и бегал теперь легко, не задыхался. Пулей пролетит завтра по двору.

Двадцать девятого июня, в день Петра и Павла, в чудный солнечный день, он спустился с крыльца в расстегнутом халате. Медленно, как настоящий больной, он дошагал до одного часового, повернулся и пошел в обратную сторону, к другому часовому. Дойдя до середины тропы, снял шляпу. Вскоре услышал, как ко двору подкатил легкий экипаж.