Дядя самых честных правил 4 (СИ) - Горбов Александр Михайлович

— Увы, Калиста Михайловна, при всём моём желании.

— Тогда нож дай или саблю свою.

Она требовательно протянула ко мне руку. Марать свою шпагу я не собирался и протянул ей топор, забытый кем-то на леднике.

Громко хекнув, ведьма подняла колун над головой и со всего размаху обрушила на мертвеца. Одного удара хватило, чтобы голова отделилась от тела и покатилась со стуком по полу.

Захохотав, старуха прытко кинулась за ней. Поймала, схватила за волосы и подняла на вытянутой руке перед собой. Другой рукой отверзла веки покойника и заглянула в мёртвые глаза.

— Проклинаю тебя, — пропела она неожиданно сильным голосом, — проклинаю тебя и род твой, раб божий Гаврила. Чтоб твоё семя сдохло, увяло, усохло! Пусть твой род сдохнет, могилу захлопнет. На гроб тебе плюну, Гаврила, чтоб до Ирия тебе не дойти да черти в ад уволокли!

Голова распахнула рот в беззвучном крике. Глаза мертвеца обуглились и превратились в два чёрных уголька. У меня по спине побежали мурашки: Талант ведьмы была сродни моей, но служила не Смерти, а другим силам. Проклятие, я ни на секунду не сомневался, сбудется.

Бросив голову, ведьма осунулась и тяжело оперлась на клюку.

— Выведи меня отсюда, Урусов, — скрипуче проговорила она, растеряв силы, — душно тут. Этого, — она мотнула головой в сторону трупа лже-Еропкина, — забирать не буду. Делай с ним, что хочешь, мне он без надобности.

Едва мы вышли с ледника, ко мне подбежал запыхавшийся Тришка.

— Барин! Надворный Судья приехал, Михаил Карлович. В гостиной сидит, с Марьей Алексевной. Просит вас немедленно явиться для разбирательства.

Глава 38

Судья и колдовство

В гостиную я вошёл под руку с Еропкиной. Старая ведьма улыбалась, что в её исполнении выглядело жутковато. Таким «приветливым» лицом детей от заикания можно лечить, ну, или взрослых до икоты доводить. Вот и Шарцберг отреагировал на старушку несколько несдержанно: пристально уставился на неё, закашлялся и слегка побагровел.

— Калиста Михайлофна, — выдавил он, поднялся и подошёл, чтобы поцеловать ей руку, — не ожидал фстретить фас снова. Сколько лет мы с фами не виделись?

— Ах, оставьте, Михаил Карлович, — она усмехнулась, — крайне невежливо с вашей стороны напоминать женщине о её возрасте.

— Надеюсь, — Шарцберг нацепил на лицо официальную улыбку, — теперь наши фстречи будут происходить при более приятных обстоятельстфах.

— А почему, собственно, нет? — Еропкина посмотрела на него с лёгким кокетством. — Обожаю, когда за мной гоняются такие статные мужчины, как вы, Михаил Карлович.

Шарцберг сделал надменное непроницаемое лицо.

— Не будем отходить от темы моего сегодняшнего физита. Присаживайтесь, Калиста Михайлофна, и фы тоже, Константин Платонофич.

Я усадил старуху в кресло, а сам устроился на диване чуть в стороне от неё. Кроме нас в комнате находились Марья Алексевна и молодой Еропкин. Паренёк забился в дальний угол, робея перед Надворным Судьёй. А вот княгиня явно наслаждалась таким необычным сборищем. В глазах у неё плясали весёлые искорки, а раскрытый веер прятал улыбку.

— Я получил изфестия, — Шарцберг прошёлся по гостиной, искоса поглядывая на старую ведьму, — что между Урусофым и Еропкиными произойти большая драка. Ф том числе иметь убитые, а это есть нарушение Уложений. Што фы можете сказать об этом?

Взгляд судьи остановился на мне.

— Думаю, вы в курсе, Михаил Карлович, что я только что вернулся с военной службы. Подъехав к усадьбе, я обнаружил, что её атакуют какие-то люди. Не дав и шанса выяснить, что происходит, они напали меня.

— Фы их фсех убили, Константин Платонофич?

В голосе Надворного Судьи прозвучала угроза, а тяжёлый взгляд не сулил ничего хорошего. У меня сложилось стойкое впечатление, что Шарцберг приехал не устанавливать истину, а назначать виноватых.

— Исключительно для самозащиты! — я поднял руки перед собой. — Если не верите — я готов показать вам мою память.

Судья скривил губы.

— Слишком много фремени прошло, чтобы уфидеть реальную картину. Но я и так узнаю, что здесь произошло.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я ничем не рисковал, предлагая залезть мне в голову. Во время войны в Пруссии я слышал много интересного от офицеров. В том числе и некоторые подробности работы Судей: они хорошо читают по горячим следам. А стоит пройти паре дней, и разобраться в воспоминаниях могут только владельцы сильных Талантов. Шарцберг, к счастью, был более чем средним магом.

— Это были фаши люди? — Шарцберг повернулся к ведьме.

— Увы, да, — старуха Еропкина сделала печальное лицо. — В нашей семье, Михаил Карлович, случилось настоящее несчастье. Глава рода Гаврила Акакиевич, земля ему пухом, месяц назад помешался.

— Шта⁈

Лицо Судьи приняло удивлённо-глупое выражение.

— Вы себе не представляете, как мне печально говорить об этом. От перенапряжения, полагаю, — дела семьи легли на его неопытные плечи, вот и не выдержал, бедняга. В таком сумасшедшем состоянии он заблудился с отрядом опричников и принял Злобино за усадьбу Золотарёвых. Вы же знаете, какие у нас с ними отношения, а он был в помрачённом сознании. — Старая ведьма вытащила платочек и промокнула глаза. — В результате произошло это досадное недоразумение.

— Недоразумение⁈ Это есть не недоразумение. Это есть самый глупый ферсия, что я слышать за свой служба!

— Увы, Михаил Карлович, но жизнь временами неожиданней любых выдумок.

— Фы думать, я поферю ф этот сказка?

— Какие сказки, Михаил Карлович? — вмешался я в разговор. — На меня напали, и я вынужден был защищаться. Разве это нарушение Уложений? А Гаврила Акакиевич, к моему большому сожалению, мёртв, и с ним ничего сделать уже нельзя.

Шарцберг обвёл всех присутствующих тяжёлым взглядом. Я сидел с каменным выражением лица, а Еропкина изображала глубокую скорбь и смотрела куда угодно, только не на Судью.

— У фас, Константин Платонофич, есть претензии к роду Еропкиных?

— Нет, Михаил Карлович. Я глубоко опечален случившемся и выражаю Калисте Михайловне моё искреннее сочувствие.

— А у фас, — Шарцберг обратился к молодому Еропкину, — есть претензии к Урусову?

— Нет, — вместо юноши проскрипела старая ведьма, — ни единой. И я попросила бы вас, Михаил Карлович, не выносить на всеобщее обозрение горе нашей семьи. Сами понимаете, помешательство главы рода плохо отразится на репутации. Начнутся пересуды…

— Перестаньте, Калиста Михайлофна, — Шарцберг нервно дёрнул головой, — не думаете ли фы, что я фоспринял ф серьез фаши россказни?

— Вы обвиняете меня во лжи?

Старая ведьма прищурилась и с гневом вперилась в Судью. Эфир вздрогнул от призванного Еропкиной Таланта, и по комнате пронёсся холодный сквозняк.

— Нет, — Шарцберг насупился, но вызов принимать не стал. — У меня нет обфинений ни к кому из присутствующих. Но я настоятельно рекомендую больше не устраивать фойну на моей территории. Или кое-кто может поехать любофаться фаш знаменитый Сибирь. А теперь я фынужден откланяться.

— Михаил Карлович, — княгиня порывисто встала, подошла к Судье и проворковала со всей возможной любезностью, — а как же отобедать с нами? У нас сегодня замечательная осетрина. Наисвежайшая! Не откажите, попробуйте хотя бы кусочек.

Михаил Карлович немного повредничал для приличия, но согласился. Во время обеда Марья Алексевна тихонько шепнула мне:

— В таких случаях положено преподнести подарок.

— Шарцбергу?

— Конечно. Он же ездил, потратил время, да и копать глубоко не стал. Надобно отблагодарить.

— Это взятка, что ли?

— Костя, ты меня удивляешь. Обычное дело, когда Судье оплачивают понесённые расходы и беспокойство. А то в следующий раз он может и не приехать.

Я вздохнул: ну да, совсем забыл, что чиновники «кормятся» не только скромным жалованьем.

— Сколько?

— Рублей сто будет достаточно.

Впрочем, когда я вручил Шарцбергу кошелёк с серебром, он заметно повеселел и даже пошутил, что «наш случай фесьма забафный». И расстались мы с ним вполне на дружеской ноте.