Закат Америки. Уже скоро - Чарльз А. Капхен

Причин столь неожиданного вторжения Америки в мировую политику существовало несколько. Во второй половине девятнадцатого века экономика США росла быстрыми темпами. За период с 1860 по 1900 год численность американцев выросла более чем вдвое. Общая протяженность железных дорог увеличилась с 31 тысячи до 250 тысяч миль, в то время как производство пшеницы утроилось, угля — увеличилось восьмикратно, а добыча нефти возросла более чем на две тысячи процентов. Рост производства железа и стали вывел американскую экономику на одно из первых мест в мире.[246] К концу 1890-х годов Соединенные Штаты, с одной стороны, нуждавшиеся в новых рынках сбыта, а с другой — обладавшие впечатляющей экономической мощью, испытывали крайнюю необходимость и острое желание проводить более экспансионистскую политику.

Некоторые историки утверждают, что имперские замашки у Америки появились вследствие как неудачных экономических обстоятельств, так и вновь Достигнутого изобилия. Между 1893 и 1895 годами американская экономика испытывала резкий спад. Он совпал с обнародованием заявления Фредерика Джексона Тернера о том, что остановка расширения западных границ душит динамику развития страны.[247] Тернер считал, что после освоения континента Соединенные Штаты будут вынуждены обратить взоры за океан, чтобы восстановить свою экономическую жизнеспособность. Как пишет Уолтер Ла Фебер: «Американское коммерческое сообщество считало, что расширение торговли за океан возродит американскую экономику». Захват Гавайских и Филиппинских островов, возможно, и усилил стратегические позиции Соединенных Штатов в Тихом океане, но коммерческие интересы все же были первостепенными. Согласно тому же Ла Феберу, «Соединенные Штаты захватили эти территории не с целью осуществления колониальной политики, а ради приобретения рынков сбыта излишков продукции высокомеханизированных заводов и фермерских хозяйств».[248] Несомненно, поиски новых рынков сбыта способствовали формированию в 1890-е годы более амбициозной внешней политики. Однако коммерческие причины не дают полного объяснения произошедшим стратегическим метаморфозам. И раньше Соединенные Штаты врывались на зарубежные рынки, поддерживая свои экономические интересы военно-морскими силами. Но теперь для защиты торгового флота страна строила отнюдь не легкие крейсеры, а линкоры. За океаном она не просто защищала права своих коммерсантов, а захватывала колонии. Как сказал Джон Бассетт Мур, помощник государственного секретаря в конце девяностых годов, Соединенные Штаты сменили «позицию сравнительной свободы от затруднительных обстоятельств на так называемую позицию мировой державы… Там, где у нас когда-то были только коммерческие интересы, теперь присутствуют также интересы территориальные и политические».[249] Мур справедливо отметил, что Америка испытывала на прочность новую большую стратегию, с помощью которой она намеревалась не только защищать свои глобальные коммерческие интересы, но также влиять на равновесие сил далеко за пределами своего региона.

Для объяснения изменения курса необходимо привлечь два дополнительных фактора: изменение региональной расстановки сил и влияние кулуарной политики на американские правительственные институты. Расходящиеся экономические интересы различных регионов страны в девяностые годы снова выдвинулись на передний план.[250] Однако в это время Юг и Север парадоксальным образом поменялись ролями. Юг, первоначально выступавший за политику интервенции и экспансии, занял негативную позицию по отношению к глобальной роли Америки. Север, долгое время выступавший за политику изоляции и ненападения, стал главным проводником новых внешнеполитических амбиций страны.

Север, продолжавший развивать свою промышленность, уже определился относительно большой стратегии. Экономические интересы оказались более весомыми, чем региональная идеология, поскольку политическая инициатива перешла от плантаторов к промышленникам и финансистам. Северные производители и банкиры приветствовали как новые заказы, пришедшие с решением строить крупный военный флот, так и новые рынки, появившиеся в результате американской экспансии в Тихом океане и открытия Панамского канала. Кроме того, ведущая партия северян, республиканская, вступила в политический альянс с западными республиканцами. (В девятнадцатом веке федералистская партия северян сначала называлась партией вигов, а затем республиканской партией, а республиканская партия южан переименовалась в демократическую партию).[251] Несмотря на в основном аграрный уклад Запада, там приветствовали экспансионистскую внешнюю политику, открывавшую новые рынки в Латинской Америке и в бассейне Тихого океана. Кроме того, западные фермеры поддерживали предлагаемые Севером протекционистские тарифы, видя в них инструмент для скорейшего проникновения за рубеж.

Между тем южные демократы опасались, что империалистическая экспансия и соответствующие тарифы повлекут за собой ответные меры со стороны Европы, основного потребителя американского хлопка и другой продукции. Страх перед тем, что милитаристская политика усилит центр в ущерб правам штатов и их граждан, также не способствовал принятию Югом растущих амбиций страны. Однако коалиция северных и западных республиканцев доминировала над оставшимися в меньшинстве южными демократами, что обеспечило принятие в Конгрессе новой концепции глобальной роли Соединенных Штатов.

Подковерная борьба повлияла как на расстановку сил в Конгрессе, так и на внешнюю политику. В результате экономического кризиса в начале девяностых годов популярность демократов резко снизилась. Когда после выборов 1896 года республиканцы получили большинство как в законодательной, так и в исполнительной ветвях власти, президент Уильям Маккинли воспользовался слабостью своих оппонентов, чтобы усилить собственные позиции во внешней политике, а также обеспечить преимущество исполнительной ветви власти в непрекращающейся игре «сдержек и противовесов» с Конгрессом. За счет отдельных штатов, что отвечало установившейся со времен Гражданской войны практике, укрепились позиции федерального правительства. Оба этих шага облегчили руководителям государства реализацию более жесткой внешней политики, что требовало большей централизации и мобилизации средств. Таким образом, возникновение имперских амбиций одновременно с появлением имперского президентства не было случайным.

Решение Маккинли развязать войну с Испанией также обусловливалось партийной политикой. Кроме того, президент искал, чем ответить на обвинение демократов в отсутствии смелости повести за собой страну на поле брани. Нагнетаемая истерия в Конгрессе и шовинистская пресса подливали масла в огонь. Маккинли уже убеждали не только выгнать испанцев с Кубы, но и занять стратегические позиции в Тихом океане.[252]

Риторика вкупе с действиями, нацеленными на то, чтобы привить американцам новую форму национализма, убеждали народ: стране пора входить в высшее общество. Соединенные Штаты создали мощную экономику и должны обладать соответствующим голосом. Известный сенатор от штата Массачусетс Генри Лодж заявил, что Америка должна занять место, «присущее великой мировой державе».[253] Согласно Джорджу Кеннану, американскому дипломату, ставшему историком, многим влиятельным американцам понравился «запах империи, они ощутили желание встать в один ряд с современными колониальными державами, увидеть наш флаг, развевающийся над отдаленными тропическими островами, насладиться приключениями и влиянием за рубежом, погреться в лучах славы от факта признания нас великой мировой империей».[254]

Таким образом, США встретили двадцатый век в новой глобальной роли, разработав новую большую стратегию. Однако оставалось, что называется, подать рукой до кануна Первой мировой войны, которая подвергла испытаниям амбициозные замыслы американских политиков и определила ответственность, ступающую вслед их широким возможностям.

Первая мировая война и поражение Лиги наций

С началом Первой мировой войны Америка вернулась к доктрине, существовавшей еще в годы становления государства. США объявили о строгом нейтралитете и намерении продолжать торговые отношения с воюющими странами. Американская общественность была настроена резко против вступления в войну. Президент Вудро Вильсон и его советники также стремились воздержаться от участия в военных действиях. Однако в 1917 году, когда немецкие подводные лодки начали нападать на американские торговые суда, курсировавшие через Атлантику, эти] настроения изменились. 6 апреля по указанию Вильсона Конгресс объявил войну Германии, и Соединенные Штаты оказались втянутыми в конфликт того рода, против которого отцы-основатели с такой убежденностью и единодушием предостерегали.