Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

И только в самой Ялте, ступив из троллейбуса на пыльный асфальт, почувствовал, как пробило на воспоминания. Вдыхая неизменный, пахнущий йодом и цветами горячий воздух, глядя на изумрудную гладь воды, утыканную до самых буйков головами отдыхающих, щурясь под палящими лучами, Сережа не головой даже, телом вспомнил стародавние ощущения. Он вспомнил отдельные дома, повороты улиц к морю, фотографа на том же самом месте на набережной. А на рынке пронзительно вспыхнуло в мозгу виденье: он, семилетний, вместе с папой и мамой идет по этому же базару, весь перемазанный сладкой, подтаявшей «ватой», а папа подставляет маме корзинку, куда она складывает отборные фрукты. И все трое они заразительно смеются…

Сережа вышел на пляж, разделся, бросил вещи на расстеленное одеяло и побежал к воде. С разбегу кинулся в парную воду, рассекая ее сильными гребками, поплыл подальше от людской массы, за буйки, лег там на спину и, закрыв глаза, замер. Он лежал на воде и впервые за много лет разговаривал с отцом. Понадобилось очутиться здесь, чтобы решиться на такой важный разговор. Он вспоминал уроки плавания на этом пляже и призывал отца в свидетели того, что он, Сережа, научился все-таки плавать. А еще задавал отцу мучивший его вопрос:

– Что же ты, старый, ни разу за столько лет не захотел даже взглянуть на меня? Не помогать, не жить с нами вместе, а просто взглянуть. Поговорить. Неужели нам не о чем с тобой поговорить? Ведь я не сделал тебе ничего плохого, я обожал тебя больше всех на свете, гордился тобой. Твое слово было для меня законом. Что же такое могло произойти между тобой и мамой, что ты, именно ты, взял и вычеркнул меня из жизни? Неужели не было пустоты в том месте, которое раньше занимал я? Или я просто не занимал в твоей душе места? А как же походы в горы, лыжные прогулки вдвоем и многое другое, что связывало нас с тобой тогда, прежде?

Ответа не было и, лежа на спине в соленой воде, покачиваясь на волнах, ощущая, как стягивается высохшая под солнцем кожа на лице, Сережа уверенно подтвердил данное им в детстве слово никогда не жениться. Не жениться, чтобы ни при каких обстоятельствах не оставить брошенным у окна маленькое, родное существо, плоть от плоти его, Сережи.

Здесь, в Ялте, Сережа познакомился с Ниной, стюардессой из Киева, на несколько лет постарше его, тоже снимавшей комнату у Сережиной хозяйки. Нина отдыхала одна, и они красиво, бурно скрашивали друг другу одиночество.

Нина, летавшая на международных рейсах, к двадцати пяти годам повидала много стран и городов, захватывающе рассказывала о другом, потустороннем, запретном мире. Рассказывала об индийских коровах, египетских пирамидах, улочках и площадях старой Праги, о другой культуре, другом быте. Сережа слушал ее рассказы, раскрыв рот и затаив дыхание, как еженощные сказки Шахерезады, часто не веря и переспрашивая, заставляя ее убеждать себя, мечтая тоже когда-нибудь обязательно увидеть все это. Ведь можно же стать спортивным врачом, ездить с командой по миру, или окончить специальные курсы при Чудновке и сесть судовым врачом на торговое судно. Можно выехать в какую-нибудь развивающуюся страну, наконец, и оказывать там помощь местному населению. Непременно, обязательно все увижу, подумал Сережа.

Это был обычный курортный роман, в котором никто ни к кому не имел претензий. Они и притянулись друг к другу по воле случая, соседи по хлипкой, курортной сараюшке, вынужденные тесниться вместе с другими курортниками на утлой летней кухоньке с пожароопасной плиткой, искрящей по своему разумению. Другой, немаловажной причиной была взаимная опаска: она отчего-то считала, что от медика ничего не должна подцепить, а он точно знал, что все бортпроводницы регулярно обследуются у гинеколога.

У Нины был мягкий характер, хорошая, крепкая украинская фигура, крупные белоснежные зубы и роскошные длинные волосы. Она споро управлялась с плиткой, готовя типично южное овощное рагу с большим количеством «синеньких», вкуснейшую окрошку, свободно шутила на любые темы, умело пила молодое виноградное вино и не требовала обещаний.

Сережа провел с ней время легко и беззаботно и понял, что к таким и именно к таким отношениям он и готов. Он объяснял себе, что если не можешь схватить журавля за хвост, то и синица впору. Хотя сердце не замирало в сладостной истоме, не кружилась шальная голова, не прилипал язык к нёбу, а душа не падала в пятки. Да и пустое все это, одни эмоции, которые при желании просто объясняются законами нейрофизиологии.

Он проводил Нину в аэропорт и тем же вечером поездом уехал в Ленинград, перестав вспоминать о ней уже в средней полосе России.

Симферопольский аэропорт, кстати, не вызвал в нем ожидаемого чувства узнавания, не пробудил воспоминаний. Вспомнилась только клумба, разбитая на том же самом месте и по тем же канонам, что и много лет назад…

11

Осенью в Ленинград из своей суетной, продвинутой Москвы снова приехал Дима Новоселов. Был бодр и весел, говорил, что с наркотиками завязал, пустое. Но при этом отводил глаза и переключался на другую тему.

Пригласил Сережу на родительскую дачу на выходные, обещал хорошее общество, гитару и шашлык. Отчего же было не поехать. Сережа поменялся дежурством на «скорой», где подрабатывал, набивая руку, и с легким сердцем двинулся утром на вокзал, звеня сложенными в сумку бутылками спиртного и причитающимися с него харчами.

Еще только издали заметив Катю, он понял, что наваждение никуда не ушло, что она волнует ничуть не меньше, чем раньше, и что он снова робеет перед ней, как никогда и ни перед кем. Это было самое отвратительное – он, взрослый сильный парень, не робевший на своей «скорой» ни перед молодыми, хваткими фельдшерицами, ни перед трупами и полутрупами, он, на которого вдруг беспричинно начали вешаться и институтские девчонки, и довольно взрослые, самостоятельные тетки, он, научившийся в короткий срок разделываться с зазнобами, ну совершенно не знал, как вести себя с этой, по отзывам других, вполне тривиальной девчонкой. Он понял, что это его легкое согласие на выезд на дачу подспудно, безотчетно было вызвано именно нереальной, неправдоподобной, малюсенькой надеждой на встречу именно с ней.

С Катей были еще две девочки, такие же хорошенькие своей молодостью и малоискушенностью, и она жалась к ним в маленькую яркую стайку. В электричке места им хватило только в тамбуре, и он оказался почти вплотную прижатым к Кате шумной толпой дачников с корзинами и тележками. Сбоку от них вырос чахлый куст молодых малиновых саженцев, колющихся тонкими стволиками через грубую дерюжную обертку. Сережа смотрел на ее макушку, умильно разглядывая маленький, торчащий из хвостика вихор, именуемый в просторечии петухом, и, досадуя на робость, ловил себя на мысли, что в другой ситуации, с другой прижатой к нему девчонкой он точно знал бы, что делать и говорить. Ух, он бы тогда шутил, ну и шутил бы, в полушаге от пошлости, держал бы ее рукой за ровную спинку и прижимал к себе еще сильнее. Он был бы озорным, задорным, сыпал бы нехитрыми комплиментами и смеялся бы вместе с ней, привлекая к веселью дачников с саженцами. Он бы…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});