Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

В этот же вечер Сережа, набравшись смелости, пошел на переговоры к соседу, прорабу со стройки, и к концу разговора был принят временно подсобным рабочим на стройку. Орден Ленина был спасен.

Мама с бабушкой, конечно же, закатили истерику: виданное ли дело, вместо подготовки к экзаменам их мальчик целыми днями будет вкалывать в котловане. Их истерика стала еще сильней, когда сын и внук озвучил мотив своего поступка.

– Кому он нужен, ваш институт, если в него пойти не в чем?

Но это был второй шок. Первый пришел, когда мама с бабушкой узнали, что за вуз выбрало их драгоценное чадо. Вопреки их выбору технологического, в крайнем случае – кораблестроительного, Сережа подал документы в медицинский. Нет, мама с бабушкой не имели ничего против благородной профессии врача. Все дело было в том, что их Сережа с детства безумно, панически, до дрожи в коленях боялся вида крови. Что уж тут за врач! Не выдержит – и прямая дорога в армию.

Бабушка порывалась поехать в институт и забрать документы, но Сергей охладил ее порыв, спокойно предупредив, что в таком случае вообще не станет поступать, уйдет из дома, будет жить вместе с Питером в рабочем общежитии и вкалывать на стройке до самой старости. Пытаясь примирить женщин с неизбежностью, он даже выдумал рассказ про то, как великий Боткин тоже в юности боялся крови, что не помешало ему оказывать лечебную помощь даже царской семье.

Не то чтобы Сергей с младых ногтей восхищался деятельностью Боткина, Пастера, Филатова, Перке, Отто, – о некоторых из них он и не слышал, – не то чтобы спал и видел себя в белом крахмальном халате в окружении внемлющих учеников, не то чтобы представлял себя врачом «скорой», бойцом на передовой. Нет, выбрал он институт в знак протеста против собственной слабости, пытаясь пересилить самого себя. Он никогда ни с кем не обсуждал свои страхи и не предполагал даже, не знал, что боязнь крови, тем более собственной, не такой уж великий порок для мужчины. И откуда было ему знать, что эта черта у него наследственная, тесно роднившая его с отцом, который тоже всегда смертельно бледнел от вида порезанного пальца.

К осени все сложилось довольно удачно. То ли не зря прошли школьные олимпиады и занятия в «Юном химике», то ли мальчиков вправду охотнее, чем девочек, брали на учебу, но в институт он поступил легко. И отправился туда первого сентября в новых болгарских джинсах «Рила», дефицитных кроссовках «Адидас» и – тут уж постаралась мама – красивом сером однотонном свитере.

Приняли Сергея в институте на равных. Не дразнили, но и на шею не кидались. На все шесть лет попал он в ровную категорию статистов – не прим, не эпатажных выскочек, не последних в ряду, а крепких середняков.

Тесно сошелся он только с невысоким, коренастым, легким в общении балагуром Димой Новоселовым. Как притягиваются разные полюса магнита, так на годы слиплись и они, такие разные с виду.

Дима был, на Сережин взгляд, слишком увальнем и слишком говоруном, но зато открытым, беззлобным и прямодушным парнем. Они абсолютно не мешали друг другу, гармонично дополняя один другого, хотя выглядели слишком комично: высокий, широкоплечий, серьезный Сергей и катящийся рядом улыбчивый Димка-колобок. Тарапунька и Штепсель. Пат и Паташон.

Оба ценили в товарище то, что отношения их строились на принципах суверенитета и невмешательства. Каждый рассказывал о себе ровно столько, сколько считал нужным, и с досужими расспросами не лез.

Узнав, что Сережа подрабатывает на стройке сторожем, Димка сказал «Класс!» и тут же нанялся санитаром в клинику внутренних болезней. В деньгах Дима не нуждался, но очень нуждался в самостоятельности, которой был лишен с детства.

Ходили они, зевая от недосыпа и усталости, компенсируя недостаток сил возросшим чувством самостоятельности и собственной значимости. Даже сумели заслужить уважение старших товарищей, видавших виды бородатых и усатых парней, поступивших в институт после армии и выделяющихся на фоне зеленой молодежи весомостью фраз и значительностью оценок. Те два, три, четыре года, что отделяли их от салаг-вчерашних школьников, в этом возрасте стоили многого.

Отчего-то резко и сразу пропал страх крови, даже бороться не пришлось. Да никто и не тащил Сережу за руку к разверзнутой, влажной ране. Показывали постепенно: сначала белые сухие кости, потом кости с желтыми, неестественными, профармалиненными связками, потом обесцвеченные до темно-коричневого мышцы, больше похожие на мумии. И некогда было пугаться: дом, институт, стройка и так по кругу, с редкими отклонениями от привычного маршрута. Пивка попить, в кино сходить. И деньги наконец-то появились, свои, возвышающие в собственных глазах, но как по волшебству исчезло время. Регулярно хотелось спать.

Мама с бабушкой в целом были очень довольны, если бы не регулярные его зевки и сонная рассеянность. Бабушка, начавшая вдруг резко сдавать, все чаще торопила:

– Скорее бы уж ты, Сереженька, выучился. Хочу тебя доктором увидеть. Лечил бы меня, пока жива…

И постаревший, погрузневший Питер теперь все больше лежал у бабушкиных ног, ленясь бегать. Он чувствовал, что хозяин вырос и занят нынче чем-то более важным, чем игра в мяч. Только вечером, заслышав звук поворачивающегося в замке ключа, радостно спрыгивал с дивана, бежал, цокая по полу когтями, поскуливая и виляя огурчиком хвоста навстречу блудному хозяину, унюхивать многочисленные чужие и новые запахи, исходящие от его одежды.

7

Еще в начале осени, когда только-только начали облетать с кленов желто-красные листья, Сережа встретил на институтской аллее удивительную девочку. Встретил и понял, что пропал. Вот так с первого взгляда и понял, наблюдая с часто бьющимся сердцем за ее приближением. Девочка неслась вперед, как каравелла по волнам, легко, плавно и стремительно. Чуть распахивались полы ослепительно белого крахмального халата, обнажая восхитительные, округлые коленки, и недовольно волнились на ветру волосы, прижатые белой медицинской шапочкой, требуя свободы.

Два дня назад, в перерыве между лекциями, мужики обсуждали женские колени. Сережа участия в споре не принимал, только слушал, силясь понять, какой же должна быть та идеальная женская нога, от которой невозможно оторвать взгляд. Не острая, круглая, но не толстая, не плоская…

Целый день он упорно разглядывал девчоночьи колени, мелькающие из-под юбок. Кажется, круглые, не толстые, они не вызывали отчего-то особых эмоций. Фиксированные суставной сумкой две суставные поверхности, укрепленные сухожилиями, утолщенные мышцами, обтянутые кожей. Функционально, природой продумано, с эстетической точки зрения мило. Но при виде этой коленки, по-хозяйски приподнимающей в своем движении полу халата, до Сережи наконец дошел весь смысл спора. Эта коленка волновала и манила, настойчиво требовала прикоснуться и оглушительно притягивала к себе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});