Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

не скоро вспомнил, что на телеге привязана свинья.

- Какими судьбами? – доставая другую бутылку, спросил хозяин.

- Попутье было, – не желая отвлекаться от столь важного дела, уклончиво сказал Евтропий. Ветеринару и это пришлось по душе. Переговорив обо всём, что допустимо за столом, они запели.

Песни перемежались разговорами, которые были сперва неторопливы, а потом и невнятны.

- А кк-кролы... кролы мои... как? – костенея языком, спрашивал старик.

- Плодятся! – Евтропий ещё не заикался.

- Вооо... Наследство доброе до... досталось.

- В самый раз. Ох язви те! Я ведь к тебе с задельем! – спохватился Евтропий.

- Не егози. Сиди, пока сидится.

Эх, пить будем И гулять будем! А смерть придёт – Помирать будем!

- Свинья-то уж околела, поди?

- Какая свинья?

- Моя. Ноги у ей повело. Лечить привёз.

- Ты её кальцием.

- Кальцией! Эт-та можно!! – гаркнул Евтропий. – Звенел звонок нащееет поверкиии...

- Ланцов заддумал убеежааать! – подхватил старик.

К ночи они притомились и уснули прямо за столом, как засыпали все, кто приезжал к ветеринару в гости.

Когда рассвело, Евтропий поднял голову, слил в стакан остатки водки и тряхнул дядю.

- Чем, говоришь, свинью-то пользовать?

- Кальцием, – пробормотал ветеринар и снова запосвистывал носом.

- Кальцией, – повторил Евтропий, чтоб не забыть это мудрёное слово.

Свинья давно примирилась со своей долей.

- Тоскливо тебе, свинка?

Хавронья грустно повела пятачком: хоть бы покормил, но хозяин решил насыщать её пищей духовной.

- Ты не расстраивайся. Сейчас домой поедем. Петь будем!

Он был верен своему слову и пел всю дорогу, делая передышку лишь для того, чтобы уговорить свою печальную спутницу подтягивать ему. Она упрямилась.

- Не хошь? Так и петь сроду не научишься! Без песен какая жизнь, сама подумай?

Но свинье было не до песен. Перебитые ноги распухли, краснота поднималась к брюху.

- А я ишо ка...альцию тебе выхлопотал, – обиделся Евтропий. – Вот не куплю – и пропадёшь. Пропадёшь ведь?

Свинья обречённо хрюкнула: с тобой всё возможно.

- То-то, – удовлетворительно кивнул он. – Ладно, жив буду – куплю...

Ближе к Заярью он замолк, заскучал.

За околицей ждала Агнея. Будто и не заметив её, понужнул лошадь, проехал мимо.

- Не узнал, христовый? А ну, дыхни! – велела она, но тут же отпрянула. – Ой не могу! Сивухой разит!

- Не сивухой, а кальцией, – внушительно пояснил Евтропий.

- Кем?

- Кальцией, дура-баба! Лекарство такое. Свинью лечил и сам принял. Дядя от ревматизма присоветовал.

- И легче? – отнимая у мужа плётку, спрашивала Агнея.

- Это не сразу скажется. Велено покой блюсти. И чтоб никаких волнений! А с бабами, говорит, ни-ни... на одну плаху не становись! Придётся, как Панфилуше, в баню запереться, – искоса поглядывая на жену, вдохновенно врал Евтропий.

- Верно, что ли?

- Я тебя хоть раз обманывал?

- А нализался с чего?

- С горя. Мыслимо ли: от родной жены в бане прятаться!

- Я к тебе приходить буду.

- Дядя Лавр строго-настрого воспретил! Чтоб на одну плаху не ступал, говорит...

- Вот ужо придёт, старый колпак! Я ему такую плаху покажу... Сам износился и другим не велит... А ты, может, шутишь, Тропушко?

- До шуток мне! – страдальчески морщился Евтропий. – Раз покой прописан – точка. Блюсти надо. Он учёный, в этом деле собаку съел.

- О, господи, твоя воля! Неуж по-другому нельзя?

- Нельзя, Агнея. Свинье и той покой требуется... А мне подавно.

- Да пропади она пропадом, твоя свинья! – Евтропий ради этого и огород городил. – Заладил: свинья, свинья... Как я без тебя жить буду?

- Да уж и не знаю как. И помирать неохота, и тебя жалко, лапушка моя! Ты ведь не удержишься, пилить станешь...

- Чтоб у меня язык отсох!

- И самогону для растирания у тебя не выпросишь...

- А самогон-то разе дозволено?

- Эко сморозил! Первое средствие... – Евтропий не выдержал, рассмеялся и тут же получил звонкую затрещину. Но теперь и Агнея смеялась, и удары от этого теряли свою пробойную силу. Евтропий пошевеливал лопатками и направлял лошадь по ухабам, чтобы жену побольше трясло.

Глава 37

Гордей вздрогнул, увидев это странное широколобое лицо.

- А-а, старый знакомый! – следователь с улыбкою шёл навстречу, протягивая руку. – Не в обиде на меня?

- Кто старое помянет, тому глаз вон, – ответил Ямин, прикидывая в уме, что могло здесь понадобиться Раеву.

- Так и должно быть, – кивнул следователь. – Садись.

- Пущай Митя сидит, а я постою.

- Ха-ха-ха! А ты шутник! – следователь пошлёпал подушечками пальцев по бритому черепу и сказал: – В твоём совете нуждаюсь.

- Ты, однако, не в ту дверь стучишь. Я ведь из подкулачников.

- Перестань! Я знаю, что говорю. Науменко хорошо знаешь?

- Вместе робим – как не знать.

- Что он за человек?

- Худого не примечал.

- Ладишь с ним?

- Иначе нельзя.

- На него донос поступил. Написан явно изменённым почерком. Как думаешь, кто написал?

- Я не ворожея – угадывать.

- А ты мог бы написать?

- Ты вот что, гражданин хороший, говори, да не заговаривайся! А то я могу и по шапке...

- Но-но! – погрозил пальцем Раев. – Впрочем, прости. Знаю, что это не в твоём характере.

- Знаешь,