Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

подойти к ней и попытался поцеловать.

Мерет отпрянула.

– Нет.

– Почему?

Она печально отвернулась.

– Я тебе не нравлюсь? – прошептал я.

– Нравишься, – зардевшись, ответила она.

– Тогда что?

– Я старая.

Я заключил ее в объятия и медленно, очень медленно прижался губами к ее рту. Нежный, восхитительный порыв соединил нас. Когда поцелуи приводят к столь властному возбуждению, требующему идти все дальше, оно рождает завершение, дивное, мощное, бескрайнее.

Когда мы оторвались друг от друга, Мерет прильнула головой к моей груди.

– Я не та женщина, которая тебе нужна, – шепнула она.

– Пожалуйста, позволь мне судить.

– Я не дам тебе потомства.

– Разве я желаю его? Мой единственный сын умер.

Она вздрогнула, внимательно посмотрела на меня, схватила за руку и поцеловала ее: мое признание сблизило нас.

– И ты тоже не желаешь?

– И я.

Именно она потребовала второго соития, которое восхитило меня еще больше. Целиком отдавшись радости происходящего, я не стал уточнять, что Хам умер от старости у меня на руках, но руки эти не постарели. Чтобы жить как все, мне следовало молча хранить свои тайны.

Наша любовь расцвела с силой очевидности. Уже давно созревшие друг для друга, мы тем самым совершили непостижимую ошибку, не заметив этого. В течение дня, когда мы заботились о крошечных сиротах, она – как спасительница, а я – как врач, и ночью в этом утлом домишке, который отныне я полюбил как семейное гнездо, наше взаимопонимание оказалось столь же напряженным, сколь и нежным.

Я сообщил Пакену, что в память о своем отце-целителе возвращаюсь к прежнему ремеслу.

– Угу, на самом-то деле только потому, что ты влюблен в Мерет.

– Мне жаль, но я больше не приду в лавку.

– Там я уже давным-давно на тебя не рассчитываю, – вздохнул он.

Пакен не обиделся. Его добрый нрав исключал горечь злопамятства, его отношение ко мне изменилось: я стал мужем его сестры, что в его представлении было совершенно естественно, и я ему за это был благодарен. По утрам мы вместе умывались в заводи среди тростника, я частенько вместе с ним отдавал дань лакомствам, после чего он бежал в парфюмерную лавку, чтобы услаждать дам.

Впрочем, как-то раз, воротившись домой, он тотчас крепко схватил меня за руку и потащил на берег. Ему надо было поговорить со мной, но не при Мерет.

– Катастрофа: тебя призывает Неферу.

– Соври, что нигде не смог меня найти.

– Ты шутишь!

– Или что я ушел из города.

Он пристально посмотрел на меня:

– Неферу легко вычислить, что ей солгали. Во дворце трудятся соглядатаи.

– Ладно, не стану увиливать: я с ней встречусь.

– Вот и славно! Принцесса в восторге от своего состояния. Недавно она демонстрировала свои округлившиеся бока, разгуливая по Мемфису в носилках. Мери-Узер-Ра хоть и болен, а вопит во все горло, что пребывает на вершине блаженства. Тем лучше для тебя! Она так ликует, что не станет слишком приставать…

После долгого отсутствия я совсем иначе воспринял дворец фараона: отныне он казался мне дворцом безразличия. Равнодушный к судьбе народа, к нищете, которая вынуждает семьи отказываться от своих отпрысков, к трудностям, которые стоят на пути простых египтян, дворец выставлял напоказ свою роскошь и великолепие. Даже в павильоне Неферу в глаза бросалось лишь несовершенство его достоинств – он был чересчур нарядным, чересчур прелестным, чересчур женственным.

Представ перед дочерью фараона, я поклонился – скорее с достоинством, нежели рабски.

– Принцесса, я должен кое в чем признаться тебе.

Я заговорил прежде нее; это так поразило Неферу, что она даже не сразу набросилась на меня. Я отметил, до какой степени она, увешанная амулетами с изображениями Туэрис и Бэс, которые оберегают от дурной участи, раздалась. Воспользовавшись этим предлогом, я объявил:

– Неферу, я, как и мой отец, целитель и решил вновь вернуться к своему искусству. Я покинул парфюмерную лавку, потому что люблю одну женщину и не стану ее обманывать.

Принцесса окаменела. Ее мозг обрабатывал полученные сведения. Какое для нее окажется самым важным?

– Целитель? Ты правда целитель?

Вот что ее интересовало. Я подтвердил и рассказал ей, что, прибыв в Мемфис, я предпочел удобства и «нанялся» к Фефи, о чем не жалею, но что тот период моей жизни завершен. Тут я рассыпался целой тирадой высокопарных и запутанных комплиментов, чтобы поблагодарить принцессу за все ее благодеяния, выразить, до какой степени мне дороги проведенные с ней бесценные моменты, уверить, что никогда я…

– Целитель! – повторила она, прервав мой поток. – Ты-то мне и нужен.

– Ты страдаешь?

– Как будущая мать! Тошнота, боли, это огромное брюхо, которое давит на поясницу.

– Чего ты хочешь?

– Убедиться.

– В чем?

– Что я действительно беременна.

Я не понимал. Ее вид свидетельствовал о позднем сроке беременности.

– Ты боишься родов?

– Я не об этом. Я использовала мешки с ячменем.

Она говорила о безошибочном тесте на беременность. Женщине предписывалось ежедневно мочиться на мешок со злаками – ячменем и пшеницей. Если в последующие дни росток прорывал оболочку ячменя, родится мальчик. Если росток давала пшеница – девочка. Если ничего не прорастало, женщина не была беременна[47].

– Ничего! – прорычала Неферу. – Ни одно зерно не проросло. Я и лук пробовала.

Мне рассказывали об этом методе, популярном среди египетских медиков, которые полагали, что зачатие требует превосходной циркуляции между верхом и низом тела. Поэтому женщина вводила себе во влагалище луковицу: если назавтра ее дыхание отдавало луком, значит она ждет ребенка[48].

– Тоже ничего! Судя по всем проведенным мною экспериментам, я не беременна.

– Да ты взгляни на себя, принцесса: какие могут быть сомнения?

Она затопала ногами и, побагровев от злости, взорвалась:

– Я умею считать! Откуда бы у меня взялся ребенок от фараона, если он ни разу не прикоснулся ко мне за все время, пока мы были у Великой Воды?

Тут она в ужасе взглянула на меня, осознав, что открыла мне постыдную тайну.

Я тотчас приступил к осмотру. Она подчинилась, как девочка, с горестными вздохами, но покорно.

Во время прослушивания я получил данные, которые, увы, подтверждали ее подозрения: никакая жизнь не теплилась в ее брюшной полости, хотя и раздутой; я не различил никакого сердцебиения, ничто не реагировало на пальпацию. Ее беременность сводилась к симптомам, однако зародыша не наблюдалось. Такая ложная беременность, впоследствии названная «истерической», встречалась исключительно у женщин или у собак. В соответствии с результатами проведенного обследования я подтвердил подозрения Неферу.

Она заплакала, одновременно от горя и от облегчения – потому что предпочитала знать. Затем, между двумя взрывами рыданий, вскричала:

– И чем же это закончится?

– Тем же,