Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

облегчило жизнь!

Я поднялся и склонился перед ней.

– Принцесса, ты беременна.

Неферу покачнулась, сделала несколько неуверенных шагов и ухватилась за колонну; после чего, ошеломленная, забилась в глубокое кресло.

– Я?..

Она так усиленно соображала, что глаза вылезали из орбит. Что это? Ужас? Радость? Определить мне не удавалось. Она наверняка испытывала сильнейшее потрясение.

Я же, догадываясь о личности виновника, пребывал в нерешительности относительно своих чувств. С точки зрения обычного человека, ребенок был зачат в результате акта, противного природе, и инцест шокировал меня. Однако под углом династических соображений это оборачивалось нечаянной удачей: при слиянии крови фараона с кровью его собственной дочери ребенок одновременно получал сущности, идущие от Ра.

Внезапно засияв, Неферу вскочила, бросилась ко мне и крепко обняла:

– Спасибо, спасибо, спасибо.

Спутав весть и вестника, она плакала от благодарности у меня на груди.

– Какое счастье!

Затем она отстранилась и принялась растирать живот ладонями. Мне показалось, что ее живот увеличился. Быть может, приняв то, что происходит внутри ее, принцесса расслабилась.

– Ты была права, принцесса, когда сравнила себя с Туэрис. Великая богиня способствует плодородию и руководит родами. Она будет сопровождать тебя на твоем пути.

С этими словами я удалился, оставив Неферу в полном упоении.

Зато теперь я с каждым днем все больше раздражал Мерет, которая с трудом терпела перемены в моем поведении, мои улыбки, стремление услужить, беспрестанное внимание, цветы, благовония и лакомства, которые я приносил в дом. Чем более любезным я делался, тем решительнее она ставила меня на место.

Пакен заметил мое отчаяние.

– Да брось ты, – посоветовал он мне. – Мерет не желает иметь любовника.

– Она не любит мужчин?

– Она была слишком помешана на своем Аджиде. Они поженились, когда им было семнадцать. В двадцать два года Аджид умер. С тех пор она прикрыла лавочку.

– Прикрыла лавочку?

Вместо объяснения Пакен жестом указал на низ живота. Меня, совершенно околдованного чувственными чарами Мерет, от гибкого тела которой исходило смутное сладострастие, это уточнение не убедило. Но я воспользовался им, чтобы выведать то, что меня донимало:

– У них не было детей?

– Моей сестрице это никогда не удавалось. Всякий раз на третьем месяце – шлеп! – она теряла ребенка. Мастерица выкидышей. У нее не влагалище, а сточная труба: не успеет зародыш уцепиться, как уже выскальзывает.

То, что он так открыто делится со мной самыми сокровенными подробностями жизни моего кумира, ошеломило меня. На мгновение я онемел, а затем задумчиво заключил:

– Так вот почему она занимается…

– Чем же?

– Этими темными делишками.

– Знать ничего не хочу! – бросил Пакен и удрал.

Я надолго погрузился в размышления. Уж не мстит ли за себя Мерет, способствуя преждевременным родам? Та, кому было отказано в ребенке, забирает его у других, делает с ними то, что судьба заставила перенести ее. Логики в образе Мерет становилось все меньше и меньше: она представлялась мне светящейся, но при этом резко и жестоко орудующей во тьме. В кого я влюбился? Несомненно, любить – не значит знать, потому что меня покорила загадочная женщина.

Как-то вечером я задумался, не обольстила ли меня сама тайна. То, что ускользает от нас, вызывает гораздо более длительное влечение, нежели то, что легко дается. Мы бесконечно потакаем беспомощному существу, приписываем ему неопровержимые вымышленные достоинства. Неведение становится прибежищем любви. Так что, когда я вновь и вновь вспоминал сцену, с которой все началось, – ту картину в раме окна, явившую мне играющую и поющую Мерет, – возникала очевидность, но не сокрытая тайна. То, что было выставлено напоказ, значило больше того, что оставалось невидимым. За долгие недели размышлений о подлинной Мерет я приохотился возвращаться к этому воспоминанию как к истоку, к струйке звуков и света, которая подпитывала мое доверие, в то время как реальность до крайности усложнялась.

– Ну ты и попал, старик! – воскликнул однажды утром Пакен, когда мы встретились на берегу Нила.

Он уже приступил к омовению, и его совершенное тело отбрасывало тень на переливающуюся поверхность реки.

Небо и вода сияли всепобеждающей чистотой. Просыпаясь, что-то бормотали окрестные поля, с противоположного берега смутно доносилось тихое пение. Я стянул одежду, придавил ее к земле большим камнем и с наслаждением погрузился в воду. Я, словно невесомая ветка, лежал на ее поверхности, нежная сила волны удерживала мое тело.

– Ты меня понял, Ноам?

– Как хорошо.

– Сестра требует, чтобы я поговорил с тобой: она хочет, чтобы ты нашел себе другое жилье.

Я мгновенно нащупал ногой дно и встал.

Как же я не предвидел такой реакции? Несмотря на то что я был искренним, мое поведение казалось Мерет слащавым и лицемерным.

Пакен продолжал:

– Ты сделался ей отвратителен. Ей уже невмоготу, что ты живешь с ней под одной крышей.

– Спасибо, я понял. А ты не объяснил ей, что я был искренен?

– Нет.

– Вот так друг!

– Я промолчал, потому что с ее характером она все равно не изменит своего отношения к тебе.

– Ну что же, отлично. Я уйду. Передай ей. И еще. Передай в лавке, что я отлучился.

– Что?

Это известие по-настоящему сразило Пакена.

– На тебя нельзя положиться, так же как на Энеба или Икемувереджа! – воскликнул он. – С тех пор как ты втюрился в мою сестру, ты почти ничего не делаешь.

– О, не волнуйся! С завтрашнего дня ты увидишь, что я как никогда внимательно обслуживаю этих дамочек. Но только не сегодня.

Когда Пакен исчез, я еще немного поплескался, пребывая скорее в ошеломлении, нежели в печали или гневе. Растерянный, озадаченный, я не понимал, как дошел до этого и что предпринять. Мне была необходима передышка. Постепенно возникло решение: плыть! Плыть, чтобы не думать. Плыть до полного изнеможения, если потребуется. На берегу я подхватил одежду, поместил как тюрбан на голову, чтобы не замочить, и вновь вошел в воду – так я смогу плыть сколько угодно, не рискуя выйти на берег голым.

Весь день я физически изнурял себя. Поначалу, чтобы снять мышечное напряжение, я сражался с течением, удаляясь от Мемфиса по направлению к Верхнему Египту. Лодки караваном двигались по Нилу, то под парусами, используя силу ветра, то на буксире – тогда их тащили люди, налегая грудью на бечеву.

После многочасовой битвы со стихией я передохнул на песчаном откосе. Поблизости мальчишки полными сачками таскали из реки рыбу. Вскоре я снова поплыл. На этот раз волны сами понесли меня. Я двигался так быстро, что вообразил, будто у меня появились плавники. Я миновал берег, где долгие месяцы мы мылись вместе с Пакеном, заметил