Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь. Книга первая - Ира Зима

— Девушку нашли? — я повернулась и всмотрелась в уставшие от каких-то натужных бед глаза.

— Куда там, но мы молимся, молимся, чтобы захоронить дитя, не дело это быть безымянной, может, найдуть? — она перекрестила фотографию.

— Так кто-то занимается поисками? Неужели «дело» официально завели? — во мне шевельнулась надежда.

— Да не знаю, но приезжали городские без формы, выспрашивали, так думаю — ищут, молюсь. И когда этот грех с нашей земли снимуть? Девки-то сколько лет теряются и все не найдуть никоих, говорят, мол, они сами сбегают, а ты это матери объясни, и вот как они лежать где-то утраченные без отпевания? Грех, грех, нет нам спасения…

— Давно теряются… — и земля под ногами у меня стынет.

— Так лет тридцать по слухам; Софья Ивановна, тетушка моя, царствие ей небесное, твердила, что проклята наша земля с тех пор, как каторжников привезли в наши края и они тут мерли вагонами, а потом и «святых» изгнали, — она внимательно всматривается в мое лицо и, помыслив что-то свое, вдруг крестит и меня, и прикладывает зачем-то еще и палец большой мне меж бровей, видимо для пущей надежности молитвы.

— Каких святых? Ваша Софья Ивановна их видела? — а у меня щемит сердце, словно я слышу весть из дома, но слишком поздно, дома-то уже нет.

— Ну да, конечно, мы веками соседствовали, а потом «белые» ушли, говорили, что всех, кто остался, чекисты перебили и добро их позабирали, а у них было что забирать: они на таких корнях жили — там и золото, и древние иконы… И наши попропадали в тот год, те, кто помогать «белым» ходил.

А с меня от этих слов словно семь потов волнами сошло, эта деревенская — первый посторонний человек, кто подтверждает существование староверов.

— «Белым»? Они так себя называли? Это было в пятьдесят четвертом, да? — Егор так долго искал свидетелей и никого не нашел…

— Да, еще Сталин помер тогда, нет, кажется чуть раньше… Эти «Белые» странные были, я помню одного, он заходил к отцу, высокий такой, бородатый, говорил: «Я служу Гелен Аму!», а я маленькая, мне было смешно, все тогда «Советскому Союзу» служили. «Что это значит?» — спрашиваю, а он отвечает: «Белой Матери значит», поэтому их «Белыми» и звали, а тетушка говорила, что они жили тут дольше, чем самые древние деревья растут, потом я в город учиться уехала, жила там какое-то время, а когда вернулась, их уже и след простыл.

— Вы знаете, мой друг очень давно их искал, спрашивал всех, но никогда еще никто не обмолвился о том, что знает их, словно это миф, словно их никогда не было, а вы мне так запросто рассказали…

— Так до сих пор все боятся, чистки из-за этих урановых рудников тогда начались поголовные, чтоб им пусто было этим рудникам, люди всего боятся и ничего чужим не расскажут, а ты… ты на них похожа, на девочек, и на этих «белых» тоже… — и она заковыляла под сумками в село; помогла бы я ей, да мне до темна в лагерь вернуться пора.

Нужно рассказать Егору, что местные жители про «Белых» знают, по крайней мере, старшее поколение; чужим не говорят; так от Егора еще и «ментовкой» за версту несет, а я селянку видимо зацепила внешним сходством, вот она и высказалась от души. И не знаю, каким богам молиться, хочу верить — «староверы» ушли, жить не смогу с мыслью, что они были истреблены… Разве можно сказать Тае, что ее родных возможно больше нет, некого искать, некого ждать? И сердце вдруг кольнула догадка, что Меркулов, дед Ромки, не просто знает все об этих событиях — он был их участником, разве может начальник прииска быть ни при чём? Что он знает про «белых»? Возвращаюсь в лагерь по набережной, закопченные баркасы медленно текут по реке с течением, думать о Меркулове плохо совсем невозможно. Почему от мысли о нем и тех событиях сжимается сердце? Кто я такая, чтобы судить его? Ничего я не знаю ни о нем, ни о том, что на самом деле тут происходит! Каждое упоминание о коренных жителях тайги отражается во мне странным эхом «дежавю», словно я сама все знаю о них, стоит только потянуть за нить памяти, но все ускользает и остается только света след, которым я и являюсь. Старая баржа, плывущая медленно по реке, дымит, и до меня доходит индустриальный дух сталелитейной копоти и топки, сколько народу полегло тут, сколько тел заключенных легли в основу всего этого благополучия? Это я хожу по трупам, это я плачу за грехи тех, что не стояли за ценой в служении каким-то, по сути, обесточенным идеям. И за что отдана такая цена? Сумка тяжелая и слезы текут рекой, я тащу груз, который мне не по плечу и не по размеру, и я даже не стремлюсь избежать этой не своей кары, только хочу успеть исправить как можно больше. Но как такое исправить? Служу я «Гелен Аму»? Служу я «Белой», сама того не ведая?

С сумерками зашла в корпус общежития, где разместили нашу многочисленную команду; за окнами праздничная суета, а я уже никуда не выйду — после нервной рвоты и думать о еде невозможно, так заодно и по темным углам шляться не смогу — сил ни на что у меня нет. Кто лишил меня семьи и моего дома тогда, в пятьдесят четвертом? Всегда считала «Тайгу» своим местом, но это лишь заменитель истины, мне нужны «они», те, кого я любила. И если бы мой дом так и стоял тут, как это длилось веками, разве было бы у меня столько вопросов без единого ответа, разве жила бы я так порвано? Все было бы иначе, абсолютно все! Мне нужно домой…

Присела на койку у окна, всюду навалены чьи-то вещи, непонятно, кто тут расположился. Комната огромная, и все вповалку так и будут спать: девочки, мальчики, но пока никого нет, и мне кажется, если кто и появится, то только под утро; и я решила обследовать сумку Алены. Собиралась она явно не в поход: туфли-лодочки, парочка откровенных платьев как корсетная резинка, мешок косметики, и даже дорогие украшения, в которых я, впрочем, совсем не разбираюсь; и у меня вдруг зародилась идея: если маньяк и есть парень Алены, он может быть вполне себе обычным начальником в костюме. Если двигаться вдоль этой версии, которая хоть как-то объясняет такое подготовленное убийство, тогда можно влиять на маньяка и через Алену!? Выведет ли его из строя соединение непересекающихся в жизни личностей, возможно, он убил Алену именно по этой причине, потому что она узнала, кто он на самом деле, например, когда он решил напасть на Олю. Вполне себе версия! Может, мне одеть завтра что-то из Алениных шмоток, тех, что он ей сам возможно и дарил, может, это как раз то, что даст мне лишний шанс вычислить маньяка? И если не получится остановить его, если он снова окажется удачливей, то я должна оставить «наследство», то, что приведет прямо к нему, а Аленин след пока все, что у меня есть; даже если я ошибаюсь, это все равно еще одна возможность повлиять на выродка. Спряталась за дверцей шкафа и нацепила платье Алены на себя, повернула дверцу к себе зеркалом: ну да, наверно в этом что-то есть, он должен узнать ее платье на мне, а если нет, то в любом случае этот контраст «девочка-женщина» вполне способен качнуть маньяка в нужную мне сторону, чтобы завтра он решился напасть на меня снова. Вытащила обе версии соблазна: черное и темно-кровяное платья и переложила их в свою сумку, а Аленину темно-синюю в ремнях все равно придется отдать Егору, передам ее вместе с материалами о жертвах: он опер, вдруг дело о маньяке все же раскачают.

Завтра обследую местный методический кабинет, соберу все, что смогу о пропавших девушках, стоит добыть побольше конкретных фактов, еще бы найти тех, кто готов написать заявление; нужны именно последние случаи и конкретные адреса пострадавших семей, может, тогда все зашевелятся? Вот если поверх этих материалов завтра уложить мой труп, тогда точно зашевелятся, но я надеюсь все же на иной исход. Натянула на себя спортивный костюм, в комнате шляться кто попало будет всю ночь, ну и вообще сегодня холодно, но, возможно, холодно только мне, и, уткнувшись в стену, тут же заснула. Проснулась, дико тесно и неудобно, в комнате темно, отовсюду сопение: устал народ и не добродил до утра, да и завтра такой ответственный день, «полуфинал», вот все и дрыхнут, не шляются по чужим лагерям, а бок мне кто-то подпирает — кому тут места не хватило? Пытаюсь повернуться, а Ромка шипит:

— Тише ты, сейчас грохнусь и всех разбужу, гвалт будет стоять до утра! Тихо! — и он покрепче подпер меня к стенке.

— Ты чего тут? — тесновато, но тепло и уютно, так что я перестала брыкаться.

— Мне так спокойнее. Где шлялась?

Ну вот, явно шефство опять установили, в лагере Ванька в нашей комнате ночевать стал как прежде, а теперь вот — новая новость.

— Спишь и спи, отчитываться точно не буду.

Он сложился в меня как пазл, я взяла его руку, положила у своего лица и заснула уже до утра — я дома.

Сегодня мне предстоит проблемное дело — и это не встреча с выродком, и не полуфинал, важнее всего откопать побольше фактов о жертвах, мне нужно доказать, что их много, и мы имеем дело с маньяком, чтобы, наконец, позакрывали тут все на хрен, чтобы предупредили всех, чтобы открыли дела и начали, в конце концов, искать несчастных девчонок! Для этого мне нужно попасть в архив «нижних» лагерей, а кто меня туда пустит? Это и есть проблема! После завтрака наша команда оккупировала актовый зал для последнего прогона программы, а у меня совсем нет на то времени, я бессовестно всех бросила и пошла к местной методистке. Что буду плести из вранья и сама не знаю, одно утешение: мне не придется в целях поиска информации исследовать библиотеки всех лагерей, архивы свели в одном здании — белокаменный портал пристроен как и положено к местной библиотеке и напоминает древнегреческий храм в миниатюре. Захожу в затхлое, немного смурное от отсутствия прямого света помещение, много плотных штор на окнах, видимо читальный зал часто используют для просмотра диафильмов. За библиотечной конторкой мирно что-то пишет типичная библиотекарша в очечках крупнооправных, с зализанным, неопределенного цвета волосом, воротничок рубашечки в мелко-рябой цветочек строго застегнут по горло; и стоит признаться, дети летом читают не часто — у нас в Сибири для этого долгие зимы есть, видимо, поэтому, она так быстро и приветливо отреагировала на мой приход: