Затея - Александр Зиновьев

Известно ли вам, говорил Забулдыга, что сонология (или снометрия) возникла сначала как хохма? В «Евангелии для Ивана», например, четко сформулирован принцип соответствия сновидений социальному статусу человека.

Я знаю, будете смеяться:Нам даже сны по рангам снятся.Пока не удостоен тыЗанять высокие посты,Пока к чинам не приобщился,То сколько бы во сне ни тщился,Ты не узришь себя царемИ партбюро секретарем.И потому, упившись в стельку,Ляг под забором, не в постельку,Пуская с храпом пузыри,Сны предуказанные зри.

А почему? А потому, что состояние опьянения есть самое блаженное для мыслящего существа: оно приобщает к Богу. А сам-то Он пил? — спросил я. А как же, сказал Забулдыга. Он даже воду превращал в вино перед тем, как пить. Но Он никогда не надирался до такого свинского состояния, как мы порой, сказал я. Ваше утверждение недоказуемо, сказал Забулдыга. И неопровержимо. Впрочем, у меня есть большое подозрение, что Новый Завет сочиняли забулдыги вроде нас, а они несколько романтизировали фактический ход жизни. Если хотите, я могу обосновать свое предположение более подробно. Не надо, сказал я. Я готов его принять на веру.

Мы сидим на подоконнике в незнакомом подъезде. Жильцы, проходя мимо, зло смотрят на нас, шипят проклятия, грозятся милицией, но мы их игнорируем. Мы знаем, что они нас боятся как огня. И молят судьбу, чтобы мы помочились и сделали по-большому не у их двери, а у двери соседей этажом выше или ниже.

Согласно теории Великого Сновидца, сказал Забулдыга, когда мы прикончили трапезу и аккуратно завернули ее неизбежные отходы в газету, только младшие научные сотрудники без степени остаются подобными детям до защиты диссертации. Я еще не кандидат, сказал я. И не будьте им, сказал Забулдыга. Став им, вы покинете Бога, а Он покинет вас. Но ведь Его же все равно нет, сказал я. Из того, что Его нет, логически не следует, что Он не покинет вас, сказал Забулдыга. Аминь!

Праздники, будни, изобилие

Я полный профан в музыке. Никогда не хожу на концерты. И больше десяти минут хорошую музыку вынести не могу. И это вовсе не потому, что у меня отсутствует музыкальный слух. Скорее, наоборот. В детстве у меня обнаружили какие-то незаурядные способности и хотели учить музыке. Но ничего не вышло: я начинал плакать и стремился убежать. Просто убежать куда-нибудь. Так и теперь. Как только я начинаю слушать хорошую музыку, во мне подымается звенящая тревога и тоска, и я убегаю. Музыка есть для меня самое высшее, что создали люди (а люди ли?), и я считаю для себя кощунством вообще говорить о ней. Если, конечно, это хорошая музыка, а не наша советская дребедень. Эту я могу слушать сколько угодно. Она на меня не действует. Она вообще не есть для меня музыка, и я не обращаю на нее внимания. А заговорил я о музыке потому, что сейчас праздник, юбилей какой-то. Повсюду грохочет… нет, не музыка, а песни советских композиторов. Сочинения, в общем. И я вспомнил Забулдыгу. Тогда тоже был какой-то юбилей. И тоже стоял грохот, ложно именуемый музыкой.

Что такое праздник, говорил Забулдыга. Для большинства населения праздник — это отдохновение от трудов, сытость, нарядность и развлечение. И как следствие — возвышенное состояние духа. Это состояние передается прочей части населения, праздной. Это по идее. А что мы имеем теперь? Работаем мы шаляй-валяй. Праздничная еда мало отличается от будничной. Одеваемся мы тоже примерно одинаково. Развлечения, как и еда и одежда, тоже дерьмо, но в изобилии. Мы их имеем ежедневно в избытке. Что получается? Ни праздников, ни будней. Сплошная однообразная серость и слякоть. Праздники теперь — лишь повод начальству потешить тщеславие, посидеть в президиумах, речи произнести. Понятие праздника в применении к нам утратило смысл. Так же, как понятие искусства — к этому идиотскому грохоту.

В общем так, сказал я. Но кое-что в праздниках все-таки есть. Например, общепринятая санкция на пьянство. Смотрите, сколько бухих, а в милицию не забирают. Компании собираются. Это подобие праздника, сказал он. Имитация, подделка. В этом нет возвышенности и одухотворенности, то есть главного. А теперь допустите на минуту, что на самом деле их принцип «каждому — по потребности» осуществится. Что будет? Кошмар! Серость и уныние возрастут во сто крат. Нет, это хорошо, что их принцип никогда не осуществится. Для человека всегда должно оставаться нечто труднодостижимое и желанное, достижение чего должно создавать праздник, причем это нечто должно быть общим для большинства населения.

Подшефный совхоз

Наш подшефный совхоз возник так. Коллективизация и вообще гениальная политика Партии в области сельского хозяйства, неуклонно проводившаяся в течение десятилетий, превратили этот некогда оживленный и зажиточный район в целину и труднопроходимые заросли. Когда еще более гениальная политика целинных земель в Казахстане и Алтайском крае провалилась, вспомнили, что под боком лежат пустые земли, когда-то дававшие Москве в изобилии овощи, фрукты, мясо. Устроили совхоз, согнав уцелевших жителей из уцелевших деревень в одно место. Дали машины, установки, планы. Дали десяток шефов — поставщиков «даровой» рабочей силы. Это — мы. Хотя мы обходимся государству в копеечку (нам платят зарплату на работе и здесь кормят), мы почему-то считаемся дешевой или почти бесплатной рабочей силой. Жизнь совхоза поставляла бы неистощимый материал для юмористов, если бы при этом не вставали волосы дыбом от нелепости и бессмысленности происходящего. Например, дорогие машины пропадают под открытым небом. Сеют и сажают намного больше, чем смогут убрать, и это известно заранее. Убирают намного больше, чем сохранят, и это тоже знают заранее. И иначе нельзя, ибо план, цифры, показатели, соцобязательства. Автоматические линии и установки работают гак, что народу с ними крутится больше, чем нужно было без них. Пьянство ни с чем не сравнимое. Встретить трезвого мужчину почти немыслимо. Без выпивки ни одна гайка не отвинчивается и не завинчивается. Всю грязную и трудоемкую работу сваливают на нас, городских. Молодежь любыми путями стремится удрать в город. Тучи бездельников ошиваются возле клуба и магазина. А нас почему-то считают паразитами, хотя мы все-таки как-то работаем. В общем, говорить на эту тему уже не хочется. Тошно. Но самое ужасное во всем этом — то, что местные жители в общем довольны своей жизнью. Старики и пожилые люди помнят, как было раньше, и рассматривают нынешнее положение как рай земной. Они не стремятся к лучшему. Они хотят одного: чтобы не было хуже. И боятся, что будет хуже, если… если диссиденты будут продолжать нападки на наш образ жизни и на власть.

О Западе

Пришлось мне однажды беседовать с группой иностранцев, рассказывал Забулдыга. Кагэбэшники не успели меня убрать и подсунуть своих «произвольно выбранных» граждан, и иностранцы вцепились в меня. Я им кое-что выдал о нашей житухе теперь, кое-что из истории. Ну, обычное — лагеря, репрессии, психушки и т. п. Слушали, кивали, но явно скучали. Им, очевидно, надоело все это добро. Случайно я упомянул об очередях за туалетной бумагой. Бог мой, что тут начало твориться! Загалдели все сразу, руками замахали. И представьте себе, не поверили, сволочи. Решили, что это — явная клевета на наш строй. Потом кагэбэшники даже документы у меня не проверили. Посмеялись только. А один даже по плечу похлопал, сказал, что хотя я и дурак, но молодец.

Что нам Запад, говорил Забулдыга, если мы сами не знаем, чего хотим. Благополучие? Вот вы, например, согласитесь сменять свою теперешнюю тоску на безмятежное существование в качестве академика? Нет? Я вам верю, не согласитесь. Так на кой нам Запад? Сможем мы скинуться на двоих или троих на Западе? Нет. Только у нас от этого можно получить удовлетворение.

Наш совхоз

Поселили нас в развалюхе, похожей на сарай. Сосед, парень из конструкторского бюро, начал заколачивать дыры. От крыс, объяснил он. Крыс тут тьма. Если бы этот совхоз превратили в крысосовхоз, через пару лет он стал бы крупнейшим поставщиком мяса и шкур. Чем кормить крыс? Ерунда! Например, такими специалистами по патентному делу с двумя иностранными языками, как ты (это — другому моему собеседнику). Или диссидентами. Благо их развелось не меньше, чем крыс. Забавная мы страна, говорит Патентчик. Люди создают комитет с намерением помочь властям выполнить их же собственные намерения, а их сажают в тюрьмы и сумасшедшие дома. Наша жизнь скорее смеха достойна, чем сочувствия, говорит солидный мужчина с завода авиационных приборов. Разберем вот, к примеру, такую историю. В Африке зашибутилось отсталое племя. Почему? А кто его знает? Мы вот тут к концу срока передеремся. И что, из этого мировую политику делать? Вернемся домой, соберемся, выпьем и с великой любовью вспомним эту драку. Это — наша жизнь. Посторонним лучше не соваться, морду набьем. Тем более Африка. Чего мы там не видали? Они там надрались банановой сивухи и начали друг другу морды бить. А морды у них дай боже! В наши морды уже после пол-литра попасть невозможно. Я лично каждый раз целюсь в нос, а попадаю в ухо или в стенку. Хватит трепаться, говорит Сосед. Ближе к делу. При чем тут Африка? И я говорю, при чем тут Африка, говорит Приборист. Так нет же, нам до всего есть дело. Мы сразу вой поднимаем: долой империализм! А сами, между прочим, половину Европы захапали. Посылаем мы в Африку своих людей. Танки, самолеты, ракеты. Обращаться с ними туземцы не умеют. Но это не играет роли: техника все равно устаревшая, а людям все равно делать нечего. Техника куда-то исчезает. Куда они ее девают? Пропивают, что ли? Просят еще танки, самолеты, ракеты. Мы им: переходите, мать вашу рас-так, на позиции коммунизма. Перейдете — мы вам синхро… тьфу!., в общем, трон построим. А что им этим синхрофазоциклобетатвоюматьтроном делать? Орехи расщеплять? Тогда дикари переметнулись к американцам и получили от них, что хотели: штаны и жевательную резинку. И демократию, заметил Патентчик. Это само собой, говорит Приборист, демократия без штанов и резинки немыслима. За хорошие штаны и мы бы побунтовали, сказал Сосед. И попросили бы танки и ракеты, добавил Очкарик, наш бригадир. Надев штаны, продолжает Приборист, эти идиоты сразу же переходят на позиции коммунизма. На другой день создают компартию. Ихний Генсек (он же Главком и Премьер) прибывает к нам с визитом. Нас гонят на Ленинский проспект изображать энтузиазм и интернационализм. Черножопый Генсек встречается с нашим… А знаете, что общего и в чем разница между гомосеком и генсеком? — перебивает Сосед. Погоди, говорит Очкарик. Дай человеку развить мысль до логического конца. Подписывают коммюнике, продолжает Приборист. Клянутся в вечной дружбе. Возлагают венки. Посещают образцовые предприятия. Нас опять гонят на Ленинский проспект, теперь — провожать. На другой день по возвращении домой этот друг советского народа вырезает вчерашних «коммунистов», поносит СССР за то, что мало дали. Что это? Мистика. От таких общений все же польза есть, говорит Очкарик. С Индией примерно то же самое было. Но все же благодаря прошлой дружбе русская культура обогатилась новым ругательством «йоп твою мать».