Лев Толстой и его жена. История одной любви - Тихон Полнер

Бумага эта была предъявлена опытному адвокату, который признал ее юридически недостаточной.

Произошло несколько заседаний Черткова и его друзей. Вместе с тем же адвокатом они вырабатывали новую форму завещания.

При этом Чертков решил уклониться от положения юридического наследника и перенес всю тяжесть будущих конфликтов на младшую дочь Толстого — гр. Александру Львовну. Конечно, роль этой официальной наследницы должна была состоять только в том, чтобы, как пишет Чертков, «обеспечить мне возможность беспрепятственно распоряжаться литературным наследием Льва Николаевича, следуя данным им мне указаниям». Это последнее обстоятельство впоследствии было точно проговорено в особой объяснительной записке к завещанию, составленной Чертковым и подписанной Толстым.

На совещаниях Черткова и его друзей с адвокатом выработан текст формального завещания, который и представлен Толстому, — конечно, тайно от Софьи Андреевны.

Подписывая бумагу, Толстой сказал: «Тяжело мне все это дело. Да и не нужно это — обеспечивать распространение своих мыслей при помощи разных там мер. Вон Христос, хотя и странно это, что я как будто сравниваю себя с ним, — не заботился о том, чтобы кто-нибудь не присвоил в свою личную собственность его мыслей, да и не записывал сам своих мыслей, а высказывал их смело и пошел за них на крест. И мысли эти не пропали. Да и не может пропасть бесследно слово, если оно выражает истину и если человек, высказывающий это слово, глубоко верит в истинность его. А эти все внешние меры обеспечения только от неверия нашего в то, что мы высказывали».

Посланный Черткова возражал.

— Я не скрою от вас, — сказал он между прочим, — как нам, друзьям вашим, больно было выслушивать по вашему адресу те упреки, по которым выходило, что, вопреки своему отрицанию частной земельной собственности, вы все-таки взяли и перевели имение ваше на имя жены и детей. И точно также больно будет выслушивать и то, что вот, мол, несмотря на то, что Толстой наверно знал, что заявление его 1891 года никакой юридической силы не имеет, все-таки ничего не предпринял для осуществления своего желания, и тем самым снова сознательно поспособствовал переводу своей литературной собственности на своих семейных. Я не могу выразить, до чего больно будет друзьям вашим выслушивать это…

Аргумент попал в цель. Толстой давно уже писал и говорил, что раскаивается в передаче семье состояния: по его наблюдениям, некоторым членам семьи деньги принесли большой вред.

Обдумав на прогулке замечания Страхова, Толстой решил завещать Александре Львовне (т. е. в полное распоряжение Черткова) все свои произведения — даже и те, которые написаны были до 1881 года и издавались Софьей Андреевной в пользу семьи.

Это было больше, чем желал Чертков. Восторгаясь решительным поступком Толстого, он однако напоминал ему, что собственное поведение Льва Николаевича давало повод его семейным считать произведения, написанные до 1881 года, — их собственностью.

Толстой не обратил внимания на это напоминание. И, после нескольких неудачных попыток, 22 июля 1910 года переписал и подписал окончательное формальное завещание. Дело происходило тайно, в чаще леса. Свидетелями были: друг Черткова — пианист Гольденвейзер и двое служащих Черткова.

Отношения Софьи Андреевны с Чертковым часто обострялись. Лев Николаевич не уставал повторять, что это — «самый нужный, самый близкий ему человек». Нерасположение к приятелям мужа довольно обычное чувство у многих жен. Софья Андреевна всегда была особенно склонна к ревности. Ее историческая задача представлялась ей в том, чтобы быть на самом деле (и в особенности казаться современникам и потомству) доброй феей, охранявшей талант и здоровье гениального мужа. Появление «самого нужного человека» разрушало эти мечты. Характер ее с годами становился раздражительным, деспотичным, несдержанным. Порой она полагала, что доступ к душе мужа загражден для нее Чертковым, искусно втершимся в ее семейную жизнь. Казалось, он отнимал у нее мужа. Но порывы ревности проходили, и Софья Андреевна заставляла себя не проявлять скрытого недоброжелательства. Шли годы. Восьмилетнее вынужденное пребывание Черткова в Англии смягчило ревность графини. И еще в 1908 году на семейном юбилейном торжестве она пила за здоровье Черткова, провозгласив, что считает его «лучшим другом их семьи». В 1909 году она вместе с мужем гостила у Чертковых в Крекшине.

Но с некоторых пор она чувствовала вокруг себя какую-то конспирацию. У Льва Николаевича завелись тайны. Младшая дочь (гр. Александра Львовна) стала самостоятельным, взрослым человеком. Она обожала отца. По примеру старших сестер, она помогала ему в его занятиях и выучилась для этого стенографии. Александра Львовна проявляла с ранней молодости энергичный, полный инициативы, но несколько своенравный характер. Защищая интересы отца, она приняла по отношению к матери не вполне дружелюбный тон. Вместе с подругой своею, служившей ремингтонисткой в Ясной Поляне, гр. Александра Львовна составила как бы «партию Толстого». За ними на горизонте стояли Чертков, профессор консерватории Гольденвейзер и другие близкие приятели Льва Николаевича. Софья Андреевна осталась одна. Ее энергично поддерживали, правда, двое из младших сыновей, разделявшие ее отрицательное отношение к идеям Толстого, интерес к наследству и нерасположение к Черткову. Но они появлялись в Ясной Поляне лишь временами.

Около дряхлевшего и в высшей степени миролюбиво настроенного Толстого образовались два воюющих лагеря, которые разрывали его на части.

Софья Андреевна уверяла, что в последнее время все от нее скрывалось: разговоры, свидания, письма, тайная передача каких-то бумаг в сообществе дочери ее Саши и разных чертковских секретарей, чего прежде никогда не было в долгое время ее замужества. Если так усердно от нее скрывали, значит, есть что скрывать. Все вокруг графини возбуждало ее страх и подозрение.

Конечно, в этих душевных страданиях играли известную роль и материальные соображения. Семья, которую больше всего на свете любила Софья Андреевна, состояла уже (со всеми внуками) из 28 человек. Благосостояние этой семьи в значительной степени зависело от того, удастся ли устранить опасность нежелательного завещания Льва Николаевича. Миллион рублей висел на волоске. Вызывала постоянное беспокойство и судьба нового, начатого издания в 20 томах.

Наступил момент, когда здоровье графини не выдержало всех этих волнений. 22 июня 1910 года Толстой, гостивший у Черткова, получил от жены тревожную телеграмму и возвратился в Ясную. Он застал жену в ужасном состоянии. Несомненно, она была нервно больна. Наличность болезни до сих пор отрицается Чертковым. Но для этого нет никаких оснований. Софье Андреевне шел шестьдесят шестой год. Позади было 48 лет супружеской жизни (необычайно нервной и трудовой) и тринадцать родов. Уже в 1906 году профессор Снегирев не решался на операцию, между прочим, ввиду «истасканности» нервной системы графини. Наконец, в июне 1910 года двое приглашенных в Ясную врачей — психиатр профессор Россолимо и хороший врач Никитин, знавший Софью Андреевну давно, после двухдневных исследований и наблюдений, установили диагноз «дегенеративной двойной конституции: паранойяльной и истерической, с преобладанием первой». В данный момент они констатировали «эпизодическое обострение».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});