Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Слава Бродский

Начальные этапы репетиции пьесы – чтение и разводка – прошли без меня и без Васи. Я был пока не нужен, а Васю тогда еще не нашли. К тому времени, когда мы оба влились в труппу, спектакль был в цейтноте. До премьеры оставалась всего одна репетиция. Актеры нервничали. Грызунов психовал. Вася Козлов не успел выучить свою роль, поэтому вся надежда была на суфлера, то есть на меня.

На репетиции я показал себя с хорошей стороны. Я правильно шептал тексты, как раз так, чтобы меня хорошо слышали актеры, но не слышала публика. Сложнее обстояло дело с Васей, игравшим обманутого мужа. Будучи красивым синеглазым блондином, он никак не мог войти в эту унизительную для него роль. Ему бы больше подошла роль любовника, но эта вышеупомянутая роль козла уже была отдана Мишке, двоюродному брату режиссера. Мишка, наоборот, был маленький, плюгавый мужичок, мало похожий на любовника. Что поделаешь, любовь зла, как извещало название пьесы. Кроме того, жена Мишки была на сносях, и он каждую минуту бросался к телефону, чтобы узнать, не начала ли она рожать.

Сюжет пьесы был примитивен, как сказка про курочку Рябу. В основе его лежал любовный треугольник. В последнем акте муж возвращался домой из командировки и находил в своем доме любовника жены. Это была кульминация. Разыгрывалась трагическая сцена, которая заканчивалась двойным убийством. Зрительской массе русского театра, состоявшей из иммигрантов первой и второй волн, нравились любовные драмы. Особенно им нравилось, когда дело кончалось убийством, так что билеты на спектакль были раскуплены.

Наступил день спектакля. Актеры нервничали. Грызунов дрожал от страха, опасаясь провала. Как ни странно, меньше всех волновался Вася Козлов. Перед началом спектакля он для храбрости принял двести пятьдесят, запил пивком, порозовел и теперь умиротворенно ждал своего выхода.

Первые два акта прошли гладко. Я шептал, актеры старательно выкрикивали за мной свои роли, а зрители терпеливо дожидались трагической развязки, предвкушая убийство. Настал третий акт. Муж, то есть Вася Козлов, вернулся из командировки и постучал в дверь своего дома. На самом деле постучал режиссер Грызунов, который всегда лично исполнял закулисные звуки. Героиня заметалась по сцене.

– О Боже, это мой муж, – прошептал я.

– О Боже! Это мой муж! – закричала героиня, заламывая руки.

Грызунов постучал еще раз, вкладывая в стук максимум трагизма.

 – Ах, он убьет меня, – прошептал я.

– Ах! Он убьет меня! – прокричала героиня еще громче.

Я бы на ее месте не стал кричать так громко, из опасения, что мужу за дверью все может быть слышно. Но давать героине советы не входило в мои обязанности. Я прошептал:

– Скорей сюда, в шкаф.

– Скорей! Сюда! В шкаф! – заорала героиня благим матом.

Настало время появления мужа.

– Вася, выходи, – прошептал Грызунов.

– Куда? – спросил Вася.

– Куда, куда – на сцену!

Васин выход был встречен аплодисментами. Публика оценила его яркую внешность и нетвердую походку. Видно было, как замечательно этот актер играет человека, уставшего с дороги. Вася остановился недалеко от меня и стал вглядываться в темный зал, пытаясь увидеть знакомые лица. Я выдержал положенную паузу и прошептал:

– Ты почему так долго не открывала.

– Ну ты, почему, бёнть, так долго не открывала? – членораздельно повторил Вася, продолжая глядеть в зал.

Грызунов подскочил ко мне и с мольбой прошептал мне в ухо:

– Зачем он говорит «бёнть»?

Это был шепот отчаяния, можно сказать, крик души перед ужасом надвигавшейся катастрофы. Но я в тот момент был парализован чувством ответственности и воспринял шепот Грызунова как инструкцию.

– Вася, – прошептал я, – зачем ты говоришь «бёнть»?

Вася перестал вглядываться в зал и повернулся ко мне.

– А чего ж она, бёнть, не открывала? – сказал он с явной обидой. – Оглохла, что ли?

– Вася, – сказал я звенящим шепотом, – не отвлекайся от роли. Повторяй только то, что я говорю.

– А я что делаю? – еще больше обиделся Вася.

Спектакль явно начинал сходить с рельсов. Я в растерянности оглянулся на Грызунова, не зная, что мне делать дальше. Но Грызунова не было. Позже выяснилось, что он, предвидя провал и опасаясь мести разгневанных зрителей, бежал из театра и уехал к своему тестю в Редондо-Бич, где его не могли найти. Но тогда мне некогда было размышлять над тем, куда он делся. Я оставался один на один с пьяным Васей.

– Ты здесь кого-то прячешь, – прошептал я.

– Ты здесь кого-то прячешь, – монотонно повторил Вася, не глядя на героиню. Его игра мне не понравилась.

– Неправильно, – прошипел я. – Говори с выражением! Вот так.

И добавил, наполняя свой шепот театральной страстью:

 – Ты здесь кого-то прячешь!

 – Понятно! Ты здесь, бёнть, кого-то прячешь! – громогласно повторил Вася. На этот раз голос его звучал угрожающе. Он явно начинал входить в образ.

      – Ах нет, милый. Здесь никого нет, – прошептал я.

Реплика относилась к героине, и она ее старательно выкрикнула. Но Вася не знал, кто что должен говорить, и добросовестно повторял все, что я нашептывал. В результате они оба прокричали в унисон:

– Ах, нет, милый! Здесь никого нет!

Это прозвучало бессмысленно, но весьма эффектно, как тщательно отрепетированный сценический прием. Я прошептал:

– Я знаю, он где-то здесь. Он где-то здесь.

– Слышу, можешь не повторять, – огрызнулся Вася. – Он, бёнть, где-то здесь!

Голос его звучал вполне трагично, но при этом Вася продолжал стоять на месте, глядя в зал.

– Ищи его, – прошипел я. – Он в шкафу.

Вася начал кружить по сцене, но далеко от меня не уходил, боясь не расслышать текста. И тут я понял просчет постановщика. Шкаф находился на противоположном, максимально удаленном от меня краю сцены, куда Вася не забредал. Положение становилось критическим. Время шло. Пора было убивать любовника, а Вася не мог его найти, и было ясно, что уже никогда не найдет.

Я с тоской подумал о двадцати долларах. Грызунов по-прежнему не появлялся, и тогда я решил взять спасение спектакля в свои руки. Я бросил тетрадь с текстом, который уже знал наизусть, выскочил на сцену, схватил Васю за рукав и подтащил его к шкафу.

– Наверно, он в шкафу, – прошептал я в Васино ухо. – Говори.

– Ага! Наверно, он, бёнть, в шкафу! – с облегчением заорал Вася, совершенно не удивляясь такому неожиданному повороту событий.

Он широким театральным движением распахнул шкаф и сделал зверское лицо, чтобы немедленно убить негодяя Мишку.

Но в шкафу никого не было. Он был предательски пуст. В нем не было даже задней стенки, вместо которой в полумраке закулисья виднелось какое-то безобразное нагромождение старых декораций. Случилось самое ужасное: когда Мишка сидел в шкафу, ему сказали, что только что позвонила его жена и что из нее потекла вода. И Мишка сломя голову помчался домой, бросив на произвол судьбы тонущий спектакль и не дожидаясь своей преждевременной гибели от рук разгневанного Васи.

Еще не успев осознать всю нелепость сложившейся ситуации, я по инерции прошептал:

– Ага, вот ты где.

– Ага, вот ты где, падла! – заорал Вася.

Он начал оглядываться по сторонам, пытаясь понять, к кому он обращается. Не найдя никого более подходящего, он схватил меня за шиворот и стал трясти, продолжая орать, что он меня сейчас убьет. Эту часть своей роли он то ли помнил, то ли импровизировал.

Тут я сообразил, что я уже не суфлер, а, наоборот, действующее лицо, притом одно из главных, и почувствовал, как в меня вселяется творческое вдохновение. Я закричал, заламывая руки:

– О, пощади меня!

Героиня тоже проявила сообразительность и заорала:

– О, пощади его!

– Я тебя, бёнть, пощадю! – сказал Вася и убил меня какой-то блестящей штуковиной, заранее припрятанной у него в кармане.

Я картинно упал, ударившись головой об пол. Но боли я не почувствовал – так я был захвачен своей трагической ролью. Расставаться с ней было жалко, и я от себя добавил то, чего не было в пьесе:

– Прощай, моя любимая! Я уже умираю!

Вася презрительно покосился на меня, и не мешкая более, прирезал героиню тоже.

Дали занавес. Зал разразился бешеными овациями. Мы втроем, всем любовным треугольником, вышли на авансцену и раскланялись. А зал продолжал реветь. И мы много раз выходили и кланялись, выходили и кланялись. И я чувствовал, что летаю в облаках.

На этом закончилась моя артистическая карьера. Она была, как видите, непродолжительной, но успешной. Вместо обещанных двадцати долларов Грызунов заплатил мне сорок: двадцать за меня и двадцать за предателя Мишку. Правда, играть в театре он меня больше не приглашал.

А Васина карьера, как ни странно, только началась. Оказалось, что на наш спектакль пришел – в качестве чьего-то мужа или свекра – какой-то мелкий голливудский продюсер. По-русски он не понимал, но ему понравилась Васина внешность и неподдельно страстная игра, особенно то, с каким энтузиазмом он пришил меня и героиню. Продюсер представил его своим коллегам, и Васю стали снимать в кино в роли советского шпиона или подполковника советской армии.