Мировой кризис - Андрей Мартьянов

— По мне, так лучше австрияки, — бормотал граф, наблюдая за происходящим. — Хоть десять эскадронов, хоть дивизия, хоть корпус — один против всех выйду, слово чести…

Дух Разрушения занимался тем, к чему и был предназначен извечно — убивал. Изощренно, методично и стремительно. Однако и приведенное слово — «убивал» — тут малоуместно, ибо нельзя обвинить в предумышленном убийстве слепую стихию. Никто не обвинит в таком преступлении человека, прихлопнувшего надоевшую и мешающую козявку…

Обычный дракон из чудесных сказок, атакуя противника, должен бить лапами и хвостом, дышать пламенем, хватать противника зубами — как и всякое живое существо. Фафнир живым не был — мыслить и сознавать свое бытие еще не означает быть по-настоящему живым, — он действовал иначе. Змей воздействовал на разум и человеческую плоть своей таинственной силой, заставляя людей уничтожать самих себя.

Острие хвоста мимолетно коснулось драгунского ротмистра, и так уже скатывающегося к безумию. Ротмистр вытянулся, будто на строевом смотре, уставился невидящими глазами в небо с черным солнцем, выхватил саблю, взялся обеими руками за лезвие и медленно-медленно перерезал себе горло справа, еще успел почувствовать, как на смертном холоде пальцы оросились горячим — кровью из артерии…

Рядовой Стеклы из Градца-Кралове взорвался изнутри, будто снаряд проглотив. Его разметало в клочья, от человека осталось лишь мокрое алое пятно, кости обратились в слизистую взвесь.

Обер-лейтенант фон Баттен, недавно ходивший к русским парламентером, увидел перед собой золотую оскаленную морду невиданного монстра, сказал по-немецки: «Да, я это сделаю…» и застрелился последней пулей, предварительно убив семерых сослуживцев, не оказавших никакого сопротивления.

Вахмистр Мариан Халевский из Лемберга подобрал валявшийся у ног острый камень, выколол им себе оба глаза и умер через несколько минут от болевого шока.

Рядового Штудента в единый миг охватило холодное белое пламя, сохранившаяся искра разума подсказала ему, что следует упасть на землю и попытаться сбить огонь. От Штудента остались только жирный серый пепел, немедля подхваченный ветром, несколько оплавившихся пуговиц и деформированные страшным жаром металлические части карабина.

Рядовой Фолькер вспорол себе живот.

Рядовой Хайнеге умер мгновенно, от разрыва аорты.

Рядового Лукача ударом невероятной мощи отбросило в Днестр и он утонул, пускай и умел плавать: были сломаны все ребра, ключица и позвоночник.

Капитана Валишевского увлекло в странный водоворот, бешеный серый вихрь. Очнулся он живым и здоровым на каменистой равнине и увидел два заходящих солнца: багровое и золотистое. В воздухе сильно пахло нашатырным спиртом. Дальнейшая судьба Валишевского неизвестна.

Кошмар продолжался совсем недолго — от силы десять минут, растянувшиеся для наблюдателей на часы; перед глазами Евы, графа Баркова и прочих концессионеров всё происходило медленно-медленно, Фафнир будто приостановил течение времени, давая своим давним противникам возможность насладиться зрелищем.

Что и говорить, спектакль произвел неизгладимое впечатление. Дух Разрушения наглядно продемонстрировал свою необозримую мощь. Наслаждайтесь, господа.

Закончив расправу золотой дракон потоптался на поле и вдруг улегся, обернувшись хвостом, в точности уподобившись кошке. Затих. Всем кроме Баркова и Евы казалось, что неподалеку от Траянова вала на землю спустилось облако причудливой формы, напоминавшее огромного крылатого змея.

— Мне чудится, или это приглашение к разговору? — первым сообразил Джералд. — Бояться нечего, пожелай Фафнир немедленно убить нас, он бы это давно сделал. Граф прикажите всем не двигаться с места и желательно даже не шевелиться. Я пойду к нему.

— Мы все должны пойти, — отозвалась Ева. — Вы придумали хорошее слово для обозначения нашей компании, милорд, — «концессия». Хорошее, однако неправильное. Мы семья. Гунтер, Гернот, Гихзельхер, Кримхильда. Зигфрид. Хаген. Фафнир. Сага о Нибелунгах не завершена, последние строфы не написаны. Идем. Я его не боюсь.

— Поручик? — угрожающе произнес Барков. — Сидите здесь тише мышей, незаметнее блох! Чтоб ни шороха!

У белого как полотно Львова хватило сил только согласно прикрыть веки.

— А вот и Хаген, — вытянула руку Евангелина, спустившись с вала. — И Тимоти с мсье Вершковым… Будет тихая семейная встреча, вам не кажется? Бургундцы и их фамильное проклятие. Наше проклятие.

— С виду он не такой и страшный, — пробурчал Робер, не выпускавший из руки пистолет. — Так, клочок тумана. Морок.

— Ты не видишь истинной сущности.

— И вовсе не жажду. Если мы против ожиданий останемся в живых, поеду на целый год в Люцерн или Карлсбад, в санаторий для нервических больных. Причем лечение обойдется в целое состояние.

— Раз ты способен шутить, значит, не всё потеряно.

Грязные, оборванные и взъерошенные концессионеры выглядели не ахти — лорд Вулси, при любых обстоятельствах поддерживавший лоск истинного джентльмена, и тот ныне походил на бродягу из сомнительных кварталов пролетарского Ист-Энда.

Блистал один только Хаген из Тронье — высокий, соломенноволосый, с бездонно-голубыми спокойными глазами, окладистой короткой бородой и королевской осанкой. Одет он был конечно же в прежний «колониальный» костюм Ойгена Реннера, песочные брюки и курточку-френч с карманами, но поверх нее сияла испещренным тонкой гравировкой металлом лорика Вёлунда, а в левой руке был круглый щит, от которого волнами исходило тепло…

Тепло и ярко-алое свечение, в противовес льдисто-лазурному мерцанию Фафнира.

— Живы-здоровы? — искренне обрадовался Тимоти, ничуть не обращая внимания на дракона. — Видели, тут такое было?!

— Помолчи, — веско сказал Хаген. — Не время пустословить. Он позвал нас.

Нависавший над «бургундской семьей» вязкий сгусток марева начал уплотняться и съеживаться, принимая видимую глазу форму — на этот раз дракон решил обойтись без изысков и ненужных реприз, выбрав для телесного воплощения любимый им облик карлика-дверга Альбриха, еще одного загадочного героя «Саги о Нибелунгах», связанного с сокровищами мистическими узами…

Маленький, в половину человеческого роста, но, что называется, «поперек себя шире». Не толстый, не дородный, а именно очень широкий. Плечи вполне соотносились с ростом существа — фантастически коренастый крошка, в темно-зеленой одежде, с черной бородищей до пупа, в руках тяжеленный двулезвийный топор-лабрис.

На седеющих жестких волосах красуется остроконечный колпак, украшенный золотым символом — пылающий древнескандинавский дракар, Нагльфар — корабль мертвых, который однажды придет из Нифельхейма с огненными великанами на борту, чтобы начать Последнюю Битву и повергнуть богов…

Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как два сапфировых осколка. Взгляд бесстрастный и ничего не выражающий. Не-живой.

— Хайлс, — низко сказал карлик, глядя только на Хагена.

— Сигис хайлс, Фафнир-драки, — с исключительной вежливостью ответил бургундец, но традиционного поклона не последовало, лишь кивок. Знак уважения к противнику и не более. — Эк'эмн Хаген-ярл эйн Тронье-фюльк…

— Эк кенна…

— Ничего не понимаю, — прикрыв губы ладонью, сказал Барков Евангелине. — Что это за язык?

— Наречие наших предков. Так говорили в эпоху Аттилы и бургундских королей, какой-то диалект готского… Фафнир не желает учить языки современности, они ему не интересны. Дракон живет только прошлым, не веря, что его времена давно миновали…

— Ошибаешься, женщина, — вдруг сказал карлик, метнув взгляд на Евангелину. Расслышал. Говорил он теперь не на готском или бургундском, а употреблял совсем иное наречие, понятное всем. Древнейшее, изначальное, первоязык. Тот, что унаследован каждым живым, и достаточно услышать первые звуки, чтобы вспомнить. — Я был всегда, Кримхильд, и останусь навсегда. Я вне времени. Я не помню, когда родился, и не знаю, когда умру. Ты слышала, Кримхильд?

— Тогда почему ты преследуешь нас?

— Это вы меня преследуете. Это вы хотите моей гибели. Это вы. Не я. Вы. Вы. Вёлунд. Вы. Кримхильд. Вёлунд.

Карлик говорил все более отрывисто. Обвиняя. Обличая. Жалуясь.

— Уйдите, уйдите прочь смертные, не нужно… — гудело в головах концессионеров. — Уйдите!

— А что ты предложишь взамен? — громко перебил стенания Хаген. — Я знаю, драконы держат слово! Всегда! Предложи выкуп!

* * *

— …Да что ж тут случилось-то? — потрясенно сказал сам себе подъесаул Федор Ванников, командовавший казачьей полусотней, отправленной из

Ярмолинц к югу, прояснить текущую обстановку в районе Каменца.