Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Зоя Ольденбург

Остается только спрашивать себя, зачем Бланке Кастильской понадобилось выставлять своего родича, и так уже претерпевшего достаточно унижений, на такое страшное бесчестье безо всякой на то необходимости. Раймон VI в тот день, когда его секли в Сен-Жиле, был, по крайней мере, заподозрен в тяжком преступлении, совершенном на его земле, за которое он в любом случае отвечал как глава государства. Он понес наказание на собственной территории, это было внутреннее дело Церкви, и никто из чужеземных сюзеренов не присутствовал при его унижении. Париж не был единственным местом, где Церковь могла явить свою силу.

Раймона VII не обвиняли в убийстве легата, и его приверженность католицизму ни у кого не вызывала сомнений. То, что он поднял оружие против Симона де Монфора, было настолько законно, что, даже одержав над ним победу, неприятель не мог отказать ему в титуле графа Тулузского. Кроме того, он сдался по доброй воле, уступив всем требованиям своих недругов. В такой ситуации Церкви следовало бы не бичевать его, а отдать дань уважения его доброй воле. А посему подобное публичное оскорбление знатного южного вельможи можно расценить скорее как торжество королевской политики, где Церковь оказалась лишь орудием унижения.

Бланка Кастильская с еще большей дерзостью, чем ее свекор Филипп Август, ориентировала капетингскую монархию на настоящий культ королевской персоны, который четыре века спустя приведет почти к обожествлению Людовика XIV. Приняв папство в качестве модели, королева поставила дело так, что любое нарушение королевской воли воспринималось как святотатство. И у нее были на это достаточно веские основания: упрямство и непрестанные интриги баронов создавали опасную ситуацию в королевстве, и без того находящегося почти целый век под угрозой английского вторжения, а малолетний Людовик IX был пока не способен напугать противника. Следовательно, надо было не только призвать к порядку непокорного и опасного вассала, каковым являлся граф Тулузский, но так унизить его, чтобы эта грозная манифестация королевской власти потрясла все умы. Розги в руке Романа де Сент-Анжа символизировали будущую победу монархии над феодализмом.

После печальной церемонии святого четверга 1229 года граф Тулузский еще шесть месяцев оставался пленником Лувра, настолько ему не доверяли и боялись, что его присутствие помешает выполнению статей договора. Он не должен был возвращаться в свой город, пока не зашлют туда королевских эмиссаров и не разрушат городские стены.

С апреля по сентябрь Раймон VII со всеми тулузскими баронами и нотаблями, составлявшими его свиту, был заточен в Лувре. Королевская грамота гласила, что он «остался по собственной просьбе». В действительности же королева и легат полагали, что если его оставить на свободе, он нарушит договор и захлопнет перед ними двери Тулузы, приготовившись стоять насмерть. В договоре предусматривалась выдача заложников, но вовсе не было оговорено, что в заложники попадет сам граф.

Пока граф сидел в одной из башен Лувра, комиссары королевы – Матье де Марли и Пьер де Кольмье, вице-легат Галлии, – отправились в Лангедок, чтобы принять под свое начало земли, ныне принадлежащие королю, и проследить за оккупацией Нарбоннского замка и разрушением стен Тулузы и остальных крепостей, указанных в договоре. Им не оказали никакого сопротивления: мир был подписан, граф сидел в заложниках, и все, что делали посланцы короля, было скреплено его подписью. Обе арагонские инфанты, Элеонора и Санси, теща и супруга Раймона VII, были выдворены из своей резиденции в Нарбоннском замке, чтобы освободить место королевскому сенешалю, а маленькую Жанну отобрали у матери (которую она не должна была больше видеть), чтобы препроводить во Францию.

Вассалы графа Тулузского вынуждены были присягнуть эмиссарам короля. Граф Фуа поначалу отказался покориться, ибо договор оказался вовсе не тем, на который он давал предварительное согласие. Однако собственные вассалы убедили его заключить мир, и в июле он согласился на встречу в местечке Сен-Жан де Верж на севере графства Фуа. У этого южного сюзерена была, по крайней мере, возможность сдаться по всем правилам военной чести на собственной территории и в окружении своих вассалов и солдат. Он пообещал выполнить все, что от него требовали: церковные свободы, восстановление десятины, преследование отлученных, изгнание рутьеров и т. д. Потребовать от него более точных обязательств по поводу преследования еретиков никто не осмелился: его принадлежность к катарской вере была широко известна, и своей отвагой и мужеством он заставил всех это уважать. По подписании мирного договора он сам отправился в Париж на аудиенцию к королеве.

В это время граф Тулузский, все еще находясь под арестом, сопровождал Бланку Кастильскую и юного короля, которые отправились получить с рук на руки у сенешаля Каркассона маленькую Жанну. Теперь дочь графа Тулузского не должна будет знать другой матери, кроме суровой регентши, а отец за двадцать лет увидит ее всего дважды. Как только драгоценная заложница была выдана, ее отец получил полусвободу, и юный король произвел его в рыцари (считалось, что отлученный автоматически лишается рыцарского звания). Сомнительная честь для испытанного воина, героя Бокэра и Тулузы, – получить ритуальный поцелуй посвящения в рыцари от четырнадцатилетнего мальчишки. С точки зрения рыцарского канона логичнее было бы наоборот: самый скромный из рыцарей считался старшим в сравнении с неопытным мальчиком, будь он даже и король. Уж не начали ли особы королевской крови ощущать себя «божьими детьми», как говорил Лабрюиер? Как бы там ни было, граф с достоинством принял эту сомнительную почесть, он их немало повидал.

Прибыв в Париж ратифицировать соглашение, подписанное в Сен-Жан де Верж, граф Фуа понял, что вести переговоры на чужой территории труднее, чем на своей, поскольку королеве удалось вынудить его согласиться на королевское правление в замке Фуа в течение пяти лет. После этого она назначила ему пенсию в тысячу турских ливров с доходов от конфискованных наследственных доменов графа Фуа в Каркассоне.

Получив присягу от последнего непокорного барона Лангедока, королева отпустила обоих графов восвояси.

ГЛАВА IX

СПОКОЙСТВИЕ РИМСКОЙ ЦЕРКВИ

1. Церковь и ересь

В конце XII – начале XIII века католическая Церковь могла претендовать на титул католической, то есть универсальной, только в плане теоретическом или мистическом. На самом деле она представляла собой одну из религий западного мира, которая, желая получить признание главной и единственной, шаг за шагом становилась скорее мощно организованной сектой, чем духовной колыбелью человечества.

Великие ереси начальных веков христианства глубоко укоренили в ней дух нетерпимости. Великие вторжения и массовые обращения варваров (в том числе и очень поздние, как в случаях с саксонцами, скандинавами и славянами) обогатили христианство множеством полуязыческих народов, которые, поклоняясь Христу и святым, плохо отличали их от своих древних богов. Ислам завоевал северную Африку, средиземноморский Восток и огромную часть Испании и вовсе не собирался отказываться от своих завоеваний. Он обладал той же воинственностью и тем же духом прозелитизма, что и христианство, и крестовые походы в Святую Землю были оборонительными войнами христианства против неприятеля, стремящегося ничтоже сумняшеся насаждать свою веру с помощью оружия. Греческая Церковь, уже давно стоящая в духовной оппозиции к Римской, подчинила себе страны Восточной Европы, покорившиеся Византии или находящиеся под влиянием ее культуры, такие как Болгария и Россия, и оспаривала у римской Церкви другие славянские территории, привязанные к своему языку и плохо воспринимавшие латынь, которую папство вменяло им в качестве церковного языка.

Италия, Испания (все еще находящаяся частично во власти мавров), Франция, Англия, Германия, Польша, скандинавские страны, Венгрия, Богемия, Босния были католическими, хотя и в разных стадиях – в зависимости от их удаленности от Рима и от давности их обращении в христианство. Такие страны, как Венгрия или Босния, пребывали наполовину в язычестве, и во влиянии над ними с католиками соперничали евреи и мусульмане. Юг России был целиком языческим, и вождь куманов дал себя окрестить только в 1227 году. Страны Балтии оставались языческими, несмотря на совместные усилия поляков, немцев и скандинавов обратить их по доброй воле или силой. В Германии и Англии население приняло католицизм как государственную религию, но светские власти постоянно не ладили с Римом. Император был самым грозным политическим противником папы, и север Италии под его влиянием долго и ожесточенно сопротивлялся авторитету Церкви. Испания, вынужденная бороться за веру с исламом, отличалась особым религиозным пылом, ибо там католицизм противопоставлялся вере чужеземного завоевателя как религия национальная. Но беда в том, что, пребывая в постоянной войне за независимость, Испания сама непрестанно подпадала под угрозу ислама.