Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

— Вот идея, — цинично сказал Стэникэ. — Потребуем для него опеки, как для неспособного отдавать отчет в своих действиях. Только, видите ли, нет налицо прямых наследников, имуществу которых грозила бы опасность. К тому же дядя Костаке не кричит, никого не бьет и не проигрывает деньги в карты. Люди, которые подтвердят все что угодно, найдутся всегда, как не найтись, но вы-то, его сестра, можете пойти и объявить, что ваш брат — сума­сшедший?

— Могу! — в бешенстве сказала Аглае.

— Вы пойдете, но вам не поверят! Явится Отилия, явится Феликс, явится Паскалопол и так далее, и тому подобное и докажут, что вы клевещете. Это годится для глупых баб, а не для дяди Костаке, он хитрее, чем мы по­лагали. Вы станете всеобщим посмешищем, а он разозлится и ничего не оставит вам по завещанию.

— Он пишет завещание? — усомнилась Аглае.

— Должно быть, пишет! Если он все продаст, то у вас не останется другого выхода, как наладить хорошие отно­шения с ним и в особенности с Отилией!

— С Отилией? Никогда!

— Что ж, дело ваше!

— И при чем здесь Отилия, скажи пожалуйста, что это — имущество Отилии? Ты думаешь, что Отилия отка­жется от денег? Тогда зачем же она к нему льнет?

— Вот в этом и заключается ваша тактическая ошибка. Отилия строит глазки Паскалополу, а Паскалопол — Отилии? Ну и что? Почему вы разгневались, скажите на милость, почему начали прохаживаться на их счет? Вы что, сами хотели выйти за Паскалопола? Если нет, то ка­кое вам дело, за кого выйдет Отилия? Как человек с широ­ким кругозором, как защитник ваших интересов, я в вос­торге от этой перспективы. Паскалопол стар, он снимет с себя последнюю рубашку, чтобы заполучить Отилию. А она гонится за деньгами — ведь он-то богат. Дядя Костаке скряга, он будет в свою очередь доволен, что не придется ничего давать девушке. Он будет сидеть на деньгах, пока в один прекрасный день — бац! — ведь мы все не вечны. И тогда вы остаетесь единственной наследницей! А вы что натворили? Поссорились с дядей Костаке, все добива­лись от него чего-то, вот он вам и мстит. Мы видывали скупердяев, которые умирали на рогоже и оставляли все имущество на приюты, государству!

Аглае внезапно побледнела.

— Да, да, государству!

— Для этого надо быть сумасшедшим!

— Ну, это единственная форма безумия, за которую государство не сажает тебя в сумасшедший дом.

Аргументы Стэникэ произвели сильное впечатление на членов семейного совета. Укрощенная Аглае повесила го­лову.

— Мама, пожалуй, он прав, — лениво сказала Олимпия. — В этих делах он не дурак!

— Я прав, уважаемые, — громко заверил Стэникэ, рас­хаживая большими шагами по комнате, — разве я когда-нибудь бываю неправ?

— Что же, по-вашему, мне надо теперь делать? — на­смешливо спросила Аглае. — Упасть на колени перед Отилией и просить у нее прощенья?

— Будет вам! Отилия не злопамятна. Вы сделаете вид, что не сердитесь, что все забыли, и пойдете к дяде Костаке, ведь он вам брат! А главное — никаких колкостей по ад­ресу Паскалопола. Наоборот, надо поощрять его намере­ние жениться на Отилии, приносить ему поздравления. Паскалопол вас расцелует, когда услышит, что вы хва­лите Отилию, и дядя Костаке тоже будет рад такой ком­бинации.

Стэникэ еще несколько раз прошелся по комнате. Его осенила новая идея.

— Знаете что? У меня великолепная мысль. Адрес Отилии в Париже нам известен. Напишем ей открытку, словно ничего не случилось, сообщим что дядя Костаке болен. Она девушка чувствительная.

— Пишите сами! Я не буду писать!

— Мы напишем, но и вы подпишетесь. Стэникэ и вправду составил следующее послание:

Дорогая наша Отилия!

Мы чрезвычайно обрадовались, узнав, что ты в Париже. Ты имеешь полное право веселиться, пока молода. Мы сильно скучаем по тебе и домнулу Паскалополу. Нам тебя очень недостает. Если кто-ни­будь из нас случайно тебя обидел, не обращай на это внимания, старики всегда раздражительны. Дя­дя Костаке страдает без тебя, хотя и не говорит этого. Феликс развлекается — он забывает скорее, как и все юноши. Нас очень огорчает здоровье Симиона, он все еще болен. Да со стариками нельзя и рассчитывать на что-нибудь другое. Приезжайте, вас с нетерпением ждут ваши

Стэник э, Аглае, Олимпия, Аурика, Тити.

Стэникэ заставил всех подписаться. Он умышленно, же­лая еще теснее связать Отилию с Паскалополом, намекнул на равнодушие Феликса и постарался заронить в душу де­вушки тревогу за дядю Костаке. На открытке он надпи­сал: «Домнишоаре Отилии Паскалопол».

— А она не рассердится? — спросила Аурика.

— Ну вот еще! Назовите меня: «Стэникэ Рациу, де­путат» — и увидите, как я рассержусь. Надо быть психо­логом.

Стэникэ взял открытку и вышел, чтобы отправиться в город. В прихожей он заметил, что на улице дождь. Поло­жив открытку на столик, он вернулся за зонтом. В это время Симион подкрался к столику, осмотрел письмо с обе­их сторон, затем сунул палец в рот, послюнил место возле подписей и химическим карандашом размашисто подпи­сался: «Иисус Христос». Стэникэ, больше ни разу не взглянул на открытку, сунул ее в карман, а потом опустил в почтовый ящик.

XIV

Что больше всего огорчало Феликса, порождая в нем даже некоторую мизантропию, так это всеобщее, не исклю­чая и его университетских коллег, безразличие ко всему отвлеченному, ко всему возвышенному, не имеющему непо­средственной земной цели. Еще в Яссах, в интернате, он горячо обсуждал с товарищами, порой даже лежа в по­стели, после того как гасили свет, проблемы, в которых никто из них толком не разбирался, но которые волновали их и заставляли гордиться своей причастностью к фило­софии. Проблемы эти чаще всего ставились в форме во­проса (что такое жизнь? что такое смерть?), то есть так, как они встречались в брошюрах. Один из учеников как-то задал вопрос: «Что такое женщина?» Каждый постарался ответить наиболее экстравагантно, но никто не допустил ни малейшей непристойной шутки, даже намека на про­блему пола. Были среди учеников и такие, кто брал жур­налы, выискивал в них проблемы, неведомые другим, с тем чтобы разрешить их опять-таки с помощью журналов, изумляя остальных участников спора, жаждавших узнать, откуда позаимствованы эти мысли. Однажды ночью рас­суждали о боге. Дождь лил как из ведра, громыхал гром; более пугливые и менее ярые спорщики вздрагивали и даже крестились под одеялом, будучи уверены, что подоб­ный разговор в такое время может навлечь на них беду. Говорили по очереди, припоминая заплесневевшие поло­жения из учебника (в последнем классе они немножко изу­чали историю философии): бог это есть первопричина и конечная цель всего, в нем объяснение всему, что превос­ходит возможности нашего познания, в нем смысл жизни. Один ученик, сын священника, заявил, что «бог — это дог­ма, не подлежащая обсуждению» и что «все мы должны верить в то, что выше нашего понимания», но тот, кто затеял весь этот спор, только пренебрежительно скривил губы.

— Объясни сам, если ты такой умный! — обиделся попович. — Тоже нашелся, задирает нос, словно что-то знает!

— Что ж,— ответил философ,— бог — это я, ты, земля, небо, — все, что существует в мире. Все является частицей бога, хотя мы и ограничены местом и сроком жизни (это называется пространством и временем), тогда как бог бес­конечен!

Это упрощенное определение ни у кого не вызвало смеха, все были взволнованы. За окном сверкали молнии. Только один из подростков недоверчиво спросил:

— Откуда ты это взял, ведь не сам же придумал? Попович сделал замечание, которое многим показалось весьма обоснованным:

— Хорошо. Мы считаем, что бог, будучи бесконечной благостью, противостоит злу, то есть дьяволу, который яв­ляется бунтовщиком, не признающим нашего небесного отца. Если бог — это весь мир, тогда, значит, и убийца — частица бога и то, что он делает, он делает по воле божьей. Разве это возможно? Ты просто «еретик».

Сын теолога произнес все это с безграничным высоко­мерием, а его противник откровенно сознался в своем не­вежестве:

— Видишь ли, сам я как-то и не подумал. Но в этом есть свой смысл. И в книжке, которую я читал, такая философия называлась пантеизмом.

Тогда все решили обратиться к преподавателю Думбравэ, которому доверяли больше, чем кому бы то ни было, потому что он был разговорчив, ласков и склонен ко вся­ким высоким материям. Старик с черными как смоль воло­сами, он говорил с резким молдавским акцентом и носил бородку лопаточкой, как у Майореску [15].

— Господин Думбравэ, — как-то на уроке поднялся один из подростков (они тогда учились в шестом клас­се), — мои товарищи обращаются к вам через меня с прось­бой объяснить, что такое бог.

Думбравэ остолбенел и забормотал:

— Да вы что, рехнулись, что ли? Ай-яй-яй! Потерпите вы хоть годик, пока поумнеете. Вы чего хотите? Чтобы я со священником воевал?