Выжженный край - Нгуен Тяу

Машины остановились в начале улицы у поворота к рынку. Тханг, видя, что бывший майор его не узнал, не стал его ни о чем спрашивать. Автоматчик и майор поблагодарили за то, что их подвезли, и пошли к перекрестку. Молодожены, как и все остальные, подсевшие по дороге, тоже сошли и тут же направились к одной из харчевен.

Едва бойцы спрыгнули на землю, как к ним, льстиво улыбаясь, подскочили девицы в ярких, кричащих одеждах. Они с любопытством поглядывали на крытые брезентом машины:

— Нет ли чего на продажу, ребята?

Командир — по званию он был капитан, но сейчас гимнастерка была без петлиц, — балагур и шутник, обивая о край тротуара присохшую к подошве брезентовых башмаков глину, оглядел предприимчивых девушек и добродушно сказал:

— Привет, милые! Как дела, как здоровьишко? Как торговля идет? Кстати, что покупаете-то?

— Что предложите, то и возьмем!

— А мы все уж распродали! Вот парней моих, ежеле пожелаете, могу вам продать, только они и остались! Рискните, дорого с вас не возьму!

Торговочки, державшие уже наготове крышки от круглых корзин, в какие здесь клали мелкий товар, прыснули. Командир взял у одной из них куклу:

— А может, сменяемся?

— Товар-то у вас какой? Чего таитесь!

— Да что вы, девчонки, не видите, что ли, что эти парни только из джунглей?

Какой-то мужчина лет под пятьдесят, с лицом, изборожденным морщинами, в старой, вконец изношенной одежде, когда-то бывшей защитного цвета, и его семья — довольно молодая жена и трое маленьких детей — подтащили кучу всякого багажа: коробок, картонок, свертков и узелков — и как ни в чем не бывало принялись все это наваливать на брезент, которым был затянут кузов первого «газа». Затем, велев своим караулить добро, мужчина нацепил на бок планшетку и подбежал к командиру:

— Помогите, прошу вас, войдите в мое положение, мы вот уже два дня ждем попутной машины, столько затрат, здесь такая дороговизна, а нас вон видите сколько…

Командир участливо посмотрел на его измученное, мокрое от пота лицо:

— Да мы тут недалеко едем, каких-нибудь пару километров еще…

— Вот и все так, лишь бы сказать! Да разве я не вижу, как у вас все аккуратно брезентом укрыто и завязано, разве не понимаю, что эти машины для долгой дороги снаряжены!

— Вам куда, собственно, нужно?

— Я семью перевожу в Дыкфо, в Куангнгае. Я тоже канбо[25], у меня и орден Сопротивления есть, все как положено. Если не верите, вот мои документы, смотрите сами. Да мы вас не стесним, в кабину проситься не будем, только что в кузове посидеть. Понятно, раз военные машины, значит, и груз военный везут. Мы ничего не тронем, не беспокойтесь…

Его монолог был прерван появлением двух военных из госбезопасности с красными нарукавными повязками. Поздоровавшись с командиром колонны, они отвели его в сторону и стали что-то говорить ему вполголоса. Командир внимательно их выслушал, потом они простились, пожав ему руку и извинившись, на что он громко сказал:

— Что вы, товарищи, вы абсолютно правы, все, что вы говорили, верно. — И тут же крикнул: — А ну, ребята, по машинам!

И «газы» один за другим потянулись к мосту на выезде из городка. Когда проезжали перекресток, Тханг заметил давешнего автоматчика и бывшего майора «коммандос»: они все еще сидели, по-видимому ждали кого-то, коротая время в чайной, где перед входом было натянуто полотнище белой материи. Оба помахали вслед машинам.

Взгляд, брошенный с моста назад, открывал облупившуюся, всю в грязи и трещинах заднюю стену рынка. К сваям домов, стоящих прямо в воде, прибились отбросы и мусор. Зато по обе стороны была полноводная и широкая река, на дне которой нашли свое последнее прибежище немало вражеских катеров, а сейчас она привольно несла вдаль свои солоноватые воды под высоким и чистым небом. Поодаль от моста, там, где начинались поля, виден был буйвол, тянущий плуг, и идущий за ним мужчина в трусах и соломенном ноне. По обоим берегам реки, тут и там, виднелись клочки полей, хотя берега были очень неровными, все в буграх, колдобинах и дыбящихся останках подбитых катеров.

На мосту было огромное множество машин, людей — навстречу друг другу тянулись их нескончаемые вереницы. «Газам» похоронной команды нужно было побыстрее покинуть город — этого требовали элементарные правила гигиены, — но развить скорость здесь было совершенно невозможно, и грузовики, затертые среди других машин, двигались сейчас еле-еле, тихо и плавно неся на себе над общей толчеей останки погибших бойцов. А вокруг в непрестанном движении бурлила, кипела неумирающая жизнь, пусть пока еще не устоявшаяся.

* * *

Дом матушки Эм был уже готов — над ним хорошо потрудились бойцы из К-1, Хьен и Линь. Через пару дней Линь уехал, и Кук сразу перебралась туда. Оу жила в общежитии для трактористов — так было намного удобнее: ведь работу начинали чуть свет, а возвращались за полночь — и приходила навестить Эм только в субботу вечером.

И зажили матушка Эм и Кук, точно одна семья — мать и дочь, настолько близки стали они друг другу после всех тревог и утрат, что выпали на их долю.

С ними жил Шинь. Матушка Эм ощущала острую необходимость в присутствии ребенка в доме — последние годы рядом с ней всегда была маленькая То. Теперь, когда То уехала к родителям, ее место занял Шинь. Матушка Эм привязывалась к нему все больше и больше. Она тревожилась, когда он подолгу где-то пропадал, играя с ребятами. Дом без него казался ей пустым и холодным. Если, вернувшись с поля, Эм не заставала Шипя, она садилась во дворе и ждала его, перебирая в памяти прошлое. Перед ней вставали лица близких, тех, кто не вернулся с войны, лишения и тревоги тех лет, и на лицо ложилась печать страдания. Кук, вернувшись домой, не раз заставала ее такой — одиноко сидящей у открытых дверей со скорбным лицом. Кук понимала, что матушка Эм не может и никогда не забудет прошлое, потому что никому не дано стереть из памяти подобные воспоминания. Кук и сама не могла ничего забыть и не забывала, но находила отдушину в работе, в которую уходила с головой.

А работы было много. Полмесяца назад, к примеру, не хватило рисовой рассады, и Кук вместе с Зи сбились с ног, пытаясь ее как-нибудь раздобыть. Потом началось нашествие мышей — они съели все высаженные семена бобовых. Кук ругалась, плакала, теряла надежду и потом вновь обретала ее, потому что не одна она со всем этим сражалась. В конце концов общими стараниями, после поездок в другие провинции, нашлись и семена, и рассада. И хотя все предельно устали, но долгожданная цель была уже близка — поле «Подножие облачков», столь дорогое сердцу и вскормившее много поколений, скоро обещало вновь зазеленеть, а потом и накормить людей досыта.

«Только бы сейчас не свалиться, — думала Кук, — только бы выстоять. Дальше будет немного легче. Надо держаться изо всех сил, поле боя не оставляют…»

* * *

Смеркалось, когда автоматчик и бывший майор «коммандос» вышли из Донгха и двинулись в южном направлении, поначалу держась шоссе номер один, а затем свернув на довольно широкую, усыпанную щебенкой дорогу, которая и вела к «железке».

Безликие постройки, унылые и мрачные — их было несколько десятков, — с плоскими, крытыми толем или рифленым железом крышами, тесно лепились одна к другой возле протестантского собора — высокого под зеленой крышей здания из обожженного кирпича, и все это было точно напоказ выставлено прямо среди голого поля. Над «железкой» поднималось электрическое зарево. Дорога у въезда была заасфальтирована, внутри тоже все было либо залито асфальтом, либо выложено теми же плитами, из которых были и сами строения.

Американцы ушли, бросив здесь эти склады, так и оставив их стоять посреди заброшенных, превратившихся в целину полей. А для местного сельского люда складская зона оказалась навсегда связанной с неприятными, трудно стирающимися из памяти впечатлениями от чуждого по самому своему духу и способного вызвать лишь гадливость образа жизни, культивируемого в этом обществе сверхизобилия, чьим детищем стали полчища агрессоров. Невозможно было забыть такое: совсем юные девушки, вьетнамки и филиппинки — обслуживающий персонал и проститутки, — с лицами, на которых написано было одно лишь бесстыдство; святые отцы-протестанты, раздающие детям у стен храма майки с намалеванными на них бородатыми патлатыми физиономиями в темных очках; устрашающе огромные паркинги «джипов», сверкающих белой краской, или громадных «доджей»; американские солдаты, излюбленной забавой которых было либо спустить портки и с диким ржанием выставить напоказ свои доблести, либо пугать детвору «трюками» со вставной челюстью, так и летавшей туда и обратно у гогочущего рта; деревенские дети, покалеченные или мертвые, с черепами, пробитыми банками консервов, которые солдатня, тоже ради забавы, знай себе расшвыривала во все стороны с «доджей», на бешеной скорости вылетавших из «железки».