Одиссей Полихроніадесъ - Константин Леонтьев

Полагая, что Корбетъ де-Леси (особенно въ политическомъ смыслѣ) близокъ къ Портѣ и что дружба съ нимъ епископа послужитъ на пользу общую и отвратитъ вѣчныя подозрѣнія въ руссофильствѣ, владыка искалъ подружиться со старымъ причудникомъ; но Леси ему не вѣрилъ и, между прочимъ, однажды вотъ что́ сдѣлалъ съ нимъ. Въ нашемъ домѣ, который нанималъ англійскій консулъ, была небольшая и прекрасная турецкая баня (въ Эпирѣ это встрѣчается гораздо рѣже, чѣмъ въ восточныхъ областяхъ Турціи; у насъ народъ турецкихъ бань не любитъ и думаетъ, что мѵро святое отъ нихъ выходитъ изъ тѣла). Однажды святый53 янинскій жаловался, что здѣсь нѣтъ такихъ хорошихъ бань, какъ въ Царьградѣ и Адріанополѣ; Леси велѣлъ истопить свою, приказалъ нарочно нанять двухъ банщиковъ, ловкихъ ребятъ, и пригласилъ митрополита. Митрополитъ съ радостью поѣхалъ и вымылся; но въ ту минуту, когда, лежа въ предбанникѣ на хорошей постели, весь окутанный и съ чубукомъ въ рукѣ, онъ сбирался насладиться въ мирѣ этою земною радостью, вдругъ двери растворились, и предсталъ смѣясь самъ красный выбритый и сѣдой Корбетъ де-Леси; а за нимъ стояли гг. Благовъ, Бакѣевъ, Бостанджи-Оглу и англійскій драгоманъ, очень злой и насмѣшливый человѣкъ. Что́ хотѣлъ этимъ доказать капризный старикъ? Не хотѣлъ ли онъ унизить епископа или доказать Благову, что митрополитъ англофилъ и больше ему другъ, чѣмъ Благову? Какъ бы то ни было, Благовъ вышелъ изъ этого, по обыкновенію, хорошо; онъ поцѣловалъ руку у владыки, сѣлъ около него на ложе и началъ говорить съ нимъ и расхваливать турецкія бани, потомъ самъ поправилъ ему одѣяла на ногахъ и съ поспѣшностью принялъ изъ рукъ его чубукъ, не давъ времени прислужнику взять его, когда владыка сдѣлалъ одно лишь движеніе…

Корбетъ де-Леси надоѣло стоять въ жару, и онъ вышелъ; тогда, взглянувъ значительно на его спину, владыка простеръ руки къ Благову и умилительно прошепталъ: «Сынъ мой! Что́ дѣлать!.. Знаешь!» «Знаю, знаю!» сказалъ Благовъ, опять поцѣловалъ его десницу и вышелъ.

И опятъ это все тотчасъ же разнеслось по городу; друзья архіерея хвалили его тонкую дипломатію, враги пожимали плечами и восклицали: «Этотъ человѣкъ не уважаетъ своего сана… Если бъ я былъ патріархъ, я бы его банщикомъ въ наказаніе въ Царьградѣ сдѣлалъ. Въ былыя времена такъ дѣлали съ монахами виновными…»

Такъ было трудно и скучно иногда митрополиту, а тутъ еще отъ попа Ко́сты покоя нѣтъ. Вздохнетъ владыка и скажетъ себѣ: «Слава Тебѣ, Господи, кончились главныя дѣла!.. Сіи на колесницахъ, сіи на конѣхъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ».

Но нѣтъ, самое главное дѣло еще впереди. Попъ Ко́ста не дремлетъ: то дѣвушку-христіанку изъ деревни трое турокъ похитили и везутъ на мулѣ въ городъ, чтобы потурчить ее (съ ея согласія, такъ какъ ей одинъ изъ этихъ турокъ понравился и обѣщалъ ей много денегъ). Попъ Ко́ста одинъ нападетъ на турокъ при въѣздѣ въ городъ, отбиваетъ дѣвушку, стыдитъ ее, ведетъ въ митрополію, шумитъ… Правда, онъ поклонится прежде въ ноги владыкѣ, но вставъ онъ говоритъ почти повелительно: «Дѣлай свой долгъ; святый янинскій, я свой кончилъ!»

То случается такъ, что маленькій сынъ попа Ко́сты ссорится съ сосѣднимъ турчонкомъ; турчонокъ его бьетъ; мальчикъ бѣжитъ домой, турчонокъ за нимъ; попадья выходитъ изъ дверей и бьетъ маленькаго турка; мать турчонка вступается и бьетъ попадью, срываетъ съ нея платочекъ, треплетъ ей косы; возвращается домой попъ Ко́ста и говоритъ: «Хорошо!» Идетъ къ турчанкѣ на дворъ, вызываетъ ее, внезапно припираетъ калитку — «око за око, зубъ за зубъ!» — срываетъ съ нея покрывало; треплетъ ея остриженные въ кружокъ волосы; бьетъ по щекамъ и уходитъ къ себѣ. По всему кварталу крикъ и вопль неистоваго негодованія. Турки сбираются толпою; всякіе турки: ходжи сердитые, купцы съ базара, арнауты сельскіе, лодочники и носильщики оборванные и крѣпкіе; вопль и крики; камни летятъ въ двери и на дворъ попа Ко́сты. Попъ Ко́ста ворота на запоръ; беретъ двухствольное ружье въ руки и говоритъ попадьѣ: «Иди за мной и держи заряды». Онъ идетъ на небольшую вышку, которая у него есть около воротъ, съ окномъ прямо на улицу; отворяетъ окно; камни летятъ въ него, но онъ, поводя грозными очами, румяный отъ какого-то полурадостнаго гнѣва, взводитъ курки и прицѣливается… въ одного ходжу… ходжа бѣжитъ. «Разойдитесь всѣ! кричитъ имъ попъ Ко́ста: слушайте меня». Турки ободряютъ другъ друга, и снова камни летятъ въ окно; одинъ попадаетъ попу въ грудь, онъ опять цѣлится и кричитъ: «Разойдитесь и позовите солдатъ. Иначе васъ накажетъ паша. Не то время теперь, что́ вы думаете! И на васъ есть у падишаха законъ. Отойди ты, молодецъ, я въ тебя стрѣльну». Молодецъ отходитъ, бѣгутъ за солдатами. «Ага мой! — кричитъ попъ Ко́ста начальнику, — разгони народъ этотъ и веди меня къ пашѣ, если я виноватъ, а въ домѣ моемъ разбойничать я ихъ не пущу. Ты помни, ага, что это долгъ твой, и берегись».

— Знаю, знаю! — говоритъ мрачно чаушъ. Совѣтуетъ людямъ разойтись по-добру по-здорову, совѣтуетъ попу положить ружье и выйти. Приставляютъ одного солдата къ дверямъ — хранить домъ и дѣтей, а попа и попадью ведутъ въ Порту, окруженныхъ толпой. Турчанка прибитая идетъ тоже и несетъ въ рукѣ клокъ волосъ своихъ.

Паша опять шлетъ за митрополитомъ. Попъ ничего не отрицаетъ; онъ считаетъ себя правымъ и самъ требуетъ удовлетворенія, ибо не должна была турчанка врываться на его дворъ и безчестить его жену. Паша присуждаетъ его на мѣсяцъ въ тюрьму; онъ самъ находитъ, что турчанка виновата, но Ибрагимъ и прогрессивный Сабри-бей оба говорятъ, что невозможно допустить такого преобладанія гяуровъ… Неслыханное дѣло, чтобы гяуръ осмѣлился взойти въ турецкій дворъ и избить мусульманку. Только опасаясь консульскаго вмѣшательства, можно замѣнить ссылку тюрьмою. Попъ въ свою очередь не дремлетъ; онъ находитъ себѣ помощника, онъ изъ тюрьмы пишетъ циркуляры консуламъ, онъ во всемъ винитъ владыку; онъ пишетъ: «Невыносимыя гоненія, которыя я претерпѣваю отъ святаго янинскаго, превосходятъ мѣру моихъ силъ, истощенныхъ на поприщѣ служенія алтаря Господня. Цивилизація иностранныхъ агентовъ такова, что они легко поймутъ мое положеніе»…

Ашенбрехеръ идетъ къ Бреше; Бреше идетъ къ Благову и Киркориди; всѣ идутъ къ равнодушному Корбетъ де-Леси. Корбетъ де-Леси полагаетъ, что Порта права. Благовъ, неожиданно для Бреше и для всѣхъ, согласенъ съ нимъ и прибавляетъ, что попъ Ко́ста подаетъ о себѣ очень дурное мнѣніе жалобами иностранцамъ на своего владыку. Бреше внѣ себя; ему хочется показать вездѣ свою власть, и въ этотъ день, какъ и въ другіе, онъ, конечно, съ ранняго утра думалъ — кого бы еще устрашить? Бреше опять грозится «снять кожу съ головы митрополита, de cet indigne pasteur!» Но, погорячившись, онъ однако не дѣлаетъ ничего, ибо считаетъ попа Ко́сту агентомъ Благова и не хочетъ за это ему помогать.

Благовъ между тѣмъ посылаетъ сказать попу, что это ему полезно; пускай посидитъ немного и охладится отъ бурныхъ своихь страстей.

Но самъ онъ его очень любитъ и открыто говоритъ и Бостанджи-Оглу, и Бакѣеву, и доктору: «Что́ архонты? Архонты скука! Вотъ попъ Ко́ста! Такихъ я люблю… разбойниковъ!» И чрезъ недѣлю, не болѣе, онъ говоритъ митрополиту: «Поклонитесь за этого попа. Мнѣ его жалко. А объ облаченіи и о митрѣ я уже писалъ, куда слѣдуетъ»… Ѣдетъ опять старикъ въ Порту; кланяется, проситъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ и обѣщаетъ за первый же поступокъ лишить попа Ко́сту прихода. Попъ выходитъ и благодаритъ митрополита, какъ будто онъ и не знаетъ, что митрополитъ ничуть не желалъ его выпустить; и владыка благословляетъ его на новые подвиги патріотизма и отваги, какъ будто и онъ не знаетъ о томъ, что попъ Ко́ста писалъ: «Нестерпимыя гоненія, которыя святый янинскій»… какъ будто онъ, владыка, не горюетъ, думая, что консулы давно написали объ этомъ всѣ ко всѣмъ своимъ дворамъ, кабинетамъ и посольствамъ, что святый янинскій гонитель невинныхъ и кроткихъ служителей алтаря Господня въ угоду агарянамъ… Владыка янинскій увѣренъ развѣ только въ одномъ Леси… Леси или вовсе ничего не писалъ, или писалъ, что Порта умѣетъ еще покорять буйныхъ людей и встрѣчать поддержку въ почтенномъ пастырѣ янинскихъ христіанъ.

И вотъ однажды, «однимъ печальнымъ четвергомъ и средой одною горькою», я сидѣлъ послѣ полудня у окна и училъ прилежно урокъ. На широкія плиты церковнаго двора лился потоками зимній дождь. Вдругъ, вижу я, идетъ, бѣжитъ по нашему двору женщина въ турецкой одеждѣ; она останавливается, открываетъ лицо, озирается со страхомъ, смотритъ въ окна наши… Я вижу, что она очень блѣдна и худа, не стара, но и не первой молодости; собой еще не дурна. Я открываю окно съ удивленіемъ и хочу спросить ее, что́ ей, но въ эту минуту вслѣдъ за ней бѣжитъ попъ Ко́ста, тоже озирается, тоже смотритъ на наши окна… Потомъ бѣжитъ назадъ, со тщаніемъ запираетъ калитку нашу и кричитъ ей: «Иди, иди въ комнату скорѣе!» Женщина бросается поспѣшно въ нашу дверь… Я тоже выбѣгаю изъ моей комнаты и застаю ее лежащую у ногъ отца Арсенія, который взволнованъ немного, но весело смотритъ и повторяетъ: «Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо! Опомнись, благословенная моя, опомнись!»