Лось 1-1 (СИ) - Федорочев Алексей

— Мы с Иваном Дмитриевичем удачно сработались, но это не значит, что он не сможет так же удачно сработаться с кем-то еще.

— Хорошо, с этим пунктом разобрались.

— Не разобрались, потому что я не сказал главного — все сказанное мной прекрасно знает любой в нашем КБ. Кудымов, Рыбаков и Панцырев — не исключение.

— Хорошо, принимается. Еще доводы будут?

— Сама по себе глупость поступка. У всех троих, — чуть было не сказал АйКью, но вовремя себя одернул, — коэффициент умственного развития намного выше среднего — других Воронин не держит. И вот так вот, по-идиотски, все провернуть? Когда вы запросто вычислили, с чем и когда дали яд?..

— Спешу вас разочаровать: мы могли никогда не узнать, по каким причинам разбился ваш транспортник, даже несмотря на тщательное расследование. Преступнику фатально не повезло: сначала капитан Истомина перед смертью успела выставить автопилот, потом вы в нарушение всех инструкций вошли к пилотам…

— Есть очень хотелось, а нас не покормили, — покаялся я.

— Я не обвиняю! — жестом ладони Синицына остановила мои оправдания, — Еще ваша экстренная посадка и эвакуация на грани фола — вряд ли преступник мог просчитать что-то подобное. И последнее — сохранившаяся у вас конфета. Без нее мы бы долго искали причину отравления — после падения и пожара от экипажа мало что осталось.

Потерянно вздохнул — трагическая гибель знакомых девчонок просто потому, что они возили нас, до сих пор плохо укладывалась в голове. И до сих пор грызла мысль, что именно мои действия привели к смерти Марины. Утешать меня не требовалось: я сделал все возможное, но заниматься самоедством в редкие свободные между допросами минуты это обстоятельство не мешало: мы живы, а она нет.

— Сейчас мы выясняем: кто и как дал конфеты пилотам. Так вы точно утверждаете, что не видели, кто из них кого угощал?

— Не видел. Лично меня попытался угостить Александр Панцырев. И он точно не подозревал о начинке, потому что я не представляю, каким надо быть хладнокровным уё… ублюдком, — исправился я, — чтобы вести себя так естественно, как он. Сашок точно не из таких — у него вечно на лице все написано. Он же запустил мне ириской в спину.

— А зачем вы подобрали, кстати? Если есть не собирались?

— Не люблю мусор на летном поле.

Про свою эмпатию, которая однозначно не учуяла никаких темных порывов ни у Сашки, ни у двух «М», я промолчал. Во-первых, это мой личный козырь, а, во-вторых, не факт, что в нее поверят. И даже если поверят, принимать мои ощущения неопровержимым доказательством нельзя: эмоции людей могли вообще не относиться ко мне или к текущему моменту: как-то раз я нажегся с шефом. Разговаривая со мной по моим делам, Ван-Димыч полыхал негативом, я всю голову сломал, выискивая, где мог накосячить, а после выяснилось, что он уже несколько дней не высыпается из-за сына, перешедшего с грудного молока на прикорм и рьяно протестующего против смены рациона.

Майор мурыжила меня еще долго, заставляя в очередной раз практически поминутно вспоминать тот день. В отличие от предыдущих следаков и следачек, беспрерывно сменяющих друг друга, разговор с ней почти походил на беседу. Я не обольщался ее доброжелательностью, но отдых после агрессивных манер предыдущих допрашивающих воспринимал с удовольствием.

— На сегодня все, — подвела она черту под нашим многочасовым разговором, — Да и вообще все, пожалуй. Завтра вас с Гайновой вернут в Муромцево. Если что-то еще вспомните или заметите, обратитесь к куратору, она организует связь со мной.

— А Тушину и Юрьева? — уже уставший, я сосредоточился лишь на первой части фразы, второе подразумевалось по умолчанию.

— Лейтенант Тушина еще два-три денечка погостит в нашем лазарете, потом ее ждет тот же марафон, что и вас. У Юрьева, к сожалению, прогнозы менее благоприятные — нам удалось привлечь к его травме хорошего целителя, но период восстановления затянется. После выписки лейтенанту предстоит провести пару месяцев в специализированном санатории.

— Можно мне с ними повидаться?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Только в моем присутствии, — чуть помедлив, ответила женщина.

Если она думала смутить меня, то глубоко заблуждалась. Сговориться мы могли еще на поляне в ожидании спасателей, но в том-то и дело, что сговариваться нам было не о чем — в этом преступлении вся наша группа выступала жертвами и не менее следователей была заинтересована в поиске виновного. Конфет никому из них не предлагали, к приходу Квадрата все ириски кроме той злополучной, которую бросил в меня Александр, были успешно съедены, следовательно вводные у них были ровно те же, что и у меня. Версий мы там в итоге настроили вплоть до происков агентов влияния тварей. Человечество до сих пор не нашло с чужаками никакого контакта, так что даже этот бредовый вариант имел право на жизнь. И, как и я, все дружно отметали возможную причастность к инциденту своих.

Дома кое-что прояснилось.

— Наши не при чем, — смоля цигарку, сразу же ввел в курс дела встречавший меня и Инну Угорин, — Ирисками ребят попытались угостить сами летчицы. Конфеты были у Ульяны.

Облегченно выдохнул, костеря про себя Синицыну: вот же сука-баба, могла ведь сразу сказать! К несказанной радости всего КБ следствие ушло трясти персонал аэродрома, но с ребятами, вроде бы оставленными в покое, все обстояло не просто: Сашок, первым попавшийся на глаза, пережил подозрения стоически, он почти не изменился, оставшись все тем же балагуром. Единственное — язык немного укоротил.

— Лось, на пару слов! — отведя меня чуть в сторону, что уже являлось для него верхом деликатности, он начал экспрессивно просить прощения, сметая мои собственные чувства пышущим от него коктейлем вины и счастья, — Лось, ей-богу, не я! Ты не представляешь, что я пережил, когда понял, что тебе дал!

Успокаивающе хлопнул его по плечу:

— Ты же не знал!

— Знал — не знал! Да меня до сих пор потряхивает!

Какая вина могла быть на парне, без задней мысли переадресовавшем ненужную ему конфету?

— Саша, к тебе-то какие претензии? Ты ее сам мог съесть!

— Все знают, что я сладкое не ем. Мне лучшая конфета — колбаса!

— Но мог же? К тому же я сам ирис не люблю. Что-то шоколадное еще мог бы, — выдал я свое слабое место. Шоколад, еще не испорченный заменителями и пальмовым маслом, в империи продавали изумительный, и предложи мне дольку плитки или шоколадную конфету — мог не устоять. К счастью, специфический выбор отравителя оставил меня равнодушным.

— Не бери в голову, считай, что помог следствию сохранить улику.

Я собрался закончить разговор, разворачиваясь в сторону кабинета шефа, но Сашок еще раз меня остановил и тихо-тихо шепнул:

— Макс в запое, сходи к нему. Димыч его прикрывает, но еще немного, и Потеевская все выяснит, тогда полетят головы.

— Тц… итицкая сила! — прошипел я, удивляясь, что эту новость умолчал Угорин, — Понял. Спасибо.

Благодарно кивнул напоследок и пошел, куда собирался.

Шеф — кремень и конспиратор. Где-то беспечный и плевавший на секретность, за своей грубоватой и двусмысленной манерой разговора он скрывал небывалую тактичность. Обнимая и ощупывая меня, на вопрос про Макса он всего лишь сказал:

— Переволновался. Если не винишь, сходи к нему, поговори.

В чем я мог винить Макса? В том, что его движки спасли нам жизнь⁈

— Схожу, конечно. А Мишка как?

— Нормально, сам увидишь, — немного уклончиво ответил Воронин, оставляя в эмофоне смесь озабоченности, недовольства и вины. Одни загадки.

В КБ я отсутствовал всего десять дней, а словно вечность прошла.

Мишка нашелся на рабочем месте.

— Лось… — облегченно-виновато выдохнул он, увидев меня на пороге.

Сидел он в кабинете не один, два других инженера вперед Рыбы подорвались тискать меня в костедробительных объятиях, к которым друг присоединился с небольшим запозданием. В общих эмоциях царила такая неподдельная радость и облегчение, что из меня почти выдавило слезу.