Подводные камни - Иван Максименко

Смирение это, однако, больше походило на неуклюжее подражание настоящему смирению, осознанно исходящему из сердца, поэтому она воспринимала Родриго уже не как человека из плоти и крови, а как плоское зеркальное отражение, лишенное духа, вследствие чего в ней не пробудилось желание простить его за прошлые обиды и этим облегчить себя. Не возникало в ее душе спонтанного импульса сделать это, пусть даже самого слабого; такого же импульса, какой возникает в человеке, видящего, как на шее преступника, расплачивавшегося за свое злодеяние, затягивается петля. И мешал ей отнюдь не тот факт, что не каждый способен легко найти в себе силы, чтобы попросить прощение или самому простить, а то, что она, будучи ограниченной скудностью своей нравственности, не могла осознать значимость такого поступка.

Чем чаще лицо любовника всплывало в сознании вдовы, тем стремительнее оно теряло физические очертания, превращаясь в эфемерный призрак, словно явившийся в дурном сне, чтобы напакостить ей ради забавы, и исчезнувший внезапно в тот момент, когда она проснулась и открыла глаза.

Чувствовала молодая женщина, что в ее жизни наступает совсем новый этап, что мучительное прошлое отходит в небытие, забирая с собой Родриго. Не боялась она этого судьбоносного шага и сопровождавшую его неизвестность; ее больше беспокоила иная неизвестность, а именно — как долго оставалось ждать перемен. Убийца Мидаса Калано должен был стать мостом между двумя жизнями Вероники и рухнуть в бездну сразу же, как только она совершит переход в будущее. Исполнив свою миссию и рухнув в бездну, он должен был раствориться вместе с прошлым, истлеть как непотребное воспоминание, безвозвратно, без капли сожаления и угрызений, как будто господина Лимнера никогда на самом деле и не существовало.

Закрыв окно и задвинув занавеску, хозяйка квартиры встала посреди затихшей гостиной, и медленно, с усталым вздохом, провела пальцами по волосам, расчесывая свои длинные локоны.

«Эх, парень, парень, — подумала Вероника, покидая комнату, — неправильно ты своей жизнью распорядился… и меня хотел подставить. А еще про любовь рассуждал. Странно звучит это слово из твоих уст. Некому было тебя научить любви. Себя, может, и любишь, а вот других… не показали тебе, как это правильно делать…. Какую же ты кашу успел заварить за две недели. Мне ее всю жизнь теперь расхлебывать. Надо бы и мне научиться, ко всему относиться с таким цинизмом, как ты. Ты верил, что делаешь все правильно, тогда по этой логике я тоже все правильно делаю. Кто сам себя судит, тот не сомневается, стоит ли помиловать. Следователь, журналисты… будете из меня кровь пить, пока всю до последней капли не высосите, да? Ну и подавитесь ею, особенно этот следователь. Мне даже не надо тратить силы на то, чтобы переубедить вас — все равно презираете меня, только, увы, вам доказательств не хватает, и из-за этого еще сильнее презираете. Ладно, без обид, у вас ведь просто работа такая, понимаю…»

Молодая женщина достала из кухонного шкафчика полупустую бутылку дорогого виски и стакан, поставила их на стол, затем, не пользуясь щипцами, с досадой бросила три куска льда в стакан и налила в него алкоголя, заполнив его почти на три четверти.

«Ну что же… — поднимая сосуд с крепким напитком, подумала Вероника и вдруг сморщила лицо, словно ее что-то укололо прямо в сердце, — …выпьем тогда за новую жизнь, за то чтобы она была лучше прежней… за моих врагов… и за тебя, Родриго, тоже пью. Прости, но ты мне не оставил другого выбора. Не нравится мне все это, честно! но ты ведь связал меня по рукам и ногам, не может же больше так…! прости!»

Виски обожгло ее горло, вдова зажмурилась и две горькие слезы покатились по ее щекам и коснулись влажных губ, она закашлялась, подавившись то ли алкоголем, то ли солеными слезинками, тряхнула брезгливо головой, замахнулась и швырнула стакан на пол. Постояв секунду без движения, сжимая трясущиеся кулаки, хозяйка квартиры свалилась на стул, сгорбилась, как старуха, и, охватив голову руками, громко зарыдала.

ЭПИЛОГ

Пятнадцатое октября. Начало десятого вечера

Родриго, лениво разлегшийся на диване в гостиной своей квартиры, положив ноги на заставленный пивными банками и пакетами еды стол, смотрел, притихнув, телевизор. Узнав случайно из интернета, что в этот самый день в передаче «Разговор со всеми» будут рассказывать о жизни Мидаса Калано и что в ней лично примет участие Оксана Петренко, конспиратор намеренно остался вечером дома, чтобы не пропустить интервью с белокурой красавицей, хотя подобного рода телевизионные сплетни его совершенно не волновали.

Тем не менее, ему очень захотелось узнать, какие чувства испытывает Оксана после трагедии, и, в частности, что творилось на борту яхты в тот самый момент, когда бизнесмен погибал под океанскими волнами. Ему была интересна каждая, пусть даже незначительная деталь, связанная с убийством, словно это было не жуткое злодеяние, а историческое событие, каждый элемент которого заслуживал отдельного внимания.

Преступление стало для Родриго своеобразным ориентиром, который провел границу между прошлым и настоящим, словно он вдруг вышел из летаргического сна и только сейчас почувствовал себя по-настоящему живым. Убийце искренне казалось, что если бы он не совершил этот поступок, он бы не состоялся как личность и оставался бы аморфным существом, идущим по замкнутому кругу, отчаянно пытаясь выбраться из ловушки и войти в реальность, чтобы отыскать в ней свою собственную сущность. Никакого чувства вины не могло зародиться в его душе, так как преступление он воспринимал как некое судьбоносное явление, сравнимое по значимости чуть ли не с распятием Христа, а, значит, неизбежное и потому оправданное, пусть даже оно шло вразрез с общепринятыми понятиями о морали.

В отличие же от библейского образа, пожертвовавшего собой во имя спасения всего человечества, взяв на себя его грехи, Родриго пожертвовал другим человеком во имя себя самого, порождая новый грех, тем самым ставя себя в центр мироздания, выше всех запретов и возмездия за их нарушение, то есть выше справедливости. А для того, кто пребывает выше справедливости, не существует меры, которая могла бы вогнать его в рамки добра и зла и осудить его за то, что он в них не вписывается.

Тут на экране сменилась картинка и конспиратор, отложив на стол банку пива, сосредоточился и замер, так как закончился очередной короткий эпизод, описывавший последние годы Мидаса, и в кадре блеснула широкая улыбка черноволосой кареглазой телеведущей. Зрители в павильоне тоже притихли, ведущая, сделав сдержанное лицо и понизив голос, объявила, что в студию войдет «человек, без которого рассказ о Мидасе Калано был бы неполным, человек, сумевший ближе всех подойти к его сердцу и увидеть его таким, каким его не видели другие. Этот человек, эта совсем молодая женщина нашла в себе силы, чтобы поведать нам о последних мгновениях Мидаса Калано и о личной трагедии, которую ей довелось пережить. Итак, встречайте, сегодня с нами… Оксана Петренко!»

Красное табло со словом «АПЛОДИСМЕНТЫ» над головами публики на этот раз не зажглось, как это обычно бывало при объявлении гостей. Из-за голубой перегородки в углу вышла девушка с распущенными светлыми волосами, одетая в скромную синюю рубашку и строгий черный костюм, и скованным шагом, цокая тонкими каблуками, пересекла расстояние до двух желтых диванчиков, стоявших на полукруглом помосте в центре студии, за которым лоснился большой плоский экран. Это происходило в такой тишине, что даже было слышно, как многие зрители шепчутся и ерзают на сиденьях, очевидно, в предвкушении драматических признаний.

Любовник Вероники напряг слух и стал заинтриговано, не отрываясь от экрана, глядеть на двух дам, усевшихся на желтые диваны, друг напротив друга. В студии по-прежнему продолжал витать дух тяжелого ожидания и все ждали, словно избавления, начала диалога.

— Во-первых, спасибо, что вы приняли мое приглашение, Оксана, хотя я понимаю, что вам совсем нелегко сейчас, — начала кареглазая ведущая, положив ногу на ногу, и посмотрела любезно на свою гостью.

— Я решила, что будет лучше, если отвечу на все вопросы сама, чтобы за меня не придумали ответы, — зажав ладони между бедрами, придавленным голосом ответила Оксана.

— Вам пришлось пройти через такие сложные испытания, Оксана. Многие люди, которые старше вас, теряются в подобных ситуациях, но вы молодец, держитесь.

— Я стараюсь не падать духом, Елена, — девушка пожала плечами и на ее лице, на котором уже с трудом просматривалась былая непринужденность, ныне искаженная рубцами взрослости, появилась грустная улыбка.

— Наверное, вас очень поддерживают близкие люди, — улыбнулась Елена — было ей за тридцать — и поглядела с материнским сочувствием на свою более молодую собеседницу.