Пробуждение сердца - Пейдж Брэнтли

Он нагнулся и сорвал одуванчик.

– Держи, – протянул он цветок. – Загадай желание. Поднеси цветок к губам и дунь что есть силы. Если все семена улетят, желание сбудется.

Санча, ожидая подвоха, с неохотой взяла одуванчик, но потом набрала в грудь воздуху и сложила губы трубочкой.

– Учти, – предупредил Хью. – Если не сдуешь все, с тебя выкуп.

Она снова набрала воздуху и дунула изо всех сил. Увидев, что несколько семян осталось, она засмеялась и стала просить:

– Можно попробовать еще разок? Я просто не знала, как надо дуть. Второй раз у меня получится!

Он быстро поймал ее за руку.

– Разрешается дунуть только один раз!

– Фу, это неправильно!

– Все равно, плати выкуп.

Оказавшись в кольце его сильных рук, Санча посмотрела на него смеющимися глазами:

– Увы, у меня нет денег. Сжальтесь надо мной, месье…

– Но у тебя есть уста, чья сладость губительна для моего сердца, – ответил он, касаясь губами ее щеки.

– Губительна! Так я погубила тебя?

– Чем еще объяснить то, что я потерял интерес ко всем хорошеньким девушкам? Перестал спать по ночам.

Она засмеялась:

– Я тут ни при чем!

– При чем, – возразил Хью и прильнул к ее губам. Его ладонь легла ей на грудь. Смеясь, она стала отталкивать его.

– Разве это уста?

– Но они так божественны, – шепнул он в ее ушко. – Честное слово, не будь земля такой жесткой, я бы взял с тебя выкуп прямо здесь.

17

Наступила середина лета, и в аббатстве праздновали рождение Иоанна Крестителя. Всю ночь на Иванов день крестьяне жгли в лугах костры, казавшиеся во тьме огромными оранжевыми глазами. Весь следующий день кострищи тлели и дымились. Брат Малком был в ярости и поносил «языческий обычай». Несколько недель после этого, встречая крестьян, он осыпал их упреками, смущал их душу угрозами неведомых кар. Юан, пастух, и многие слуги сторонились его, как прокаженного.

В эти летние дни, наполненные опьяняющим запахом роз и свежескошенного сена, Санча часто сопровождала мужа на своей каурой лошадке в поездках по поместью. Она наблюдала, как буйные травы падают под косами крестьян, а позже, в погожий день, как встают в лугах аккуратные стога. Ее изумляли эти горы сена, делавшиеся как можно выше, чтобы им не страшны были затяжные осенние дожди. С юным задором она присоединялась к крестьянкам, смеясь и помогая им поднимать золотистые снопы.

Но больше всего Санче нравилось смотреть на овец. В день, когда отары перегоняли на пастбища, она выезжала с Хью и Мартином. Все утро она не покидала седла, наблюдая за тем, как пастушьи овчарки носятся, словно тени, в высокой траве лугов, собирая разбредавшихся в разные стороны овец. Умные собаки без устали метались среди отары, высматривая отбившихся животных, заставляя упрямых присоединяться к остальным, жалобно блеющим в ожидании стрижки.

В конце месяца Санча занялась садом. Как-то утром она одна работала там, высаживая на новую клумбу маргаритки, заросли которых обнаружила на старом кладбище, как вдруг произошло нечто поразительное. Утро было тихое, лишь изредка перекликались птицы. Неожиданно сад как будто ожил, заполненный непонятным жужжанием, словно в воздухе летало множество ангелов.

Это были не ангелы, а пчелиный рой, который повис над садом, вибрируя сотнями крылышек, и опустился на фигуру Пречистой Девы. Освальд, повар аббатства, который заодно смотрел и за пчелами, поспешил, насколько позволяли его старческие ноги, в сад. Это было великое событие, и, едва услышав о нем, все: юные помощники конюхов, слуги, дети с горящими глазами, – все собрались в господском саду, чтобы наблюдать чудо.

Темная копошащаяся пчелиная масса покрывала фигуру Богоматери как плащ, отчего она, казалось, ожила. Монахи опустились на колени и принялись усердно молиться; толпа благоговейно гудела.

Брат Малком воспринял случившееся как знамение.

– Дети мои, с сердцами, преисполненными любви, вознесем хвалу благословенной Деве Марии, – обратился он к собравшимся. – Ибо ее милосердием можем мы избавиться от прошлых грехов и очистить помыслы наши, слова и деяния. – Воздев руки и глаза к небу, он возопил: – Благословенна ты, Мария, ибо в душе твоей обитает Святой Дух, о коем пел Давид. Благословенная ты, кого славят…

Даже старая Мора, пахнущая овсяной мукой и дрожжами, появилась из кухни в окружении внучек, чтобы послушать брата Малкома. Позже брат Освальд собрал пчелиный рой. Едва видимый под шевелящейся массой, он осторожно направился к фруктовому саду, где стояли соломенные ульи.

* * *

Два дня, пока хлестал проливной дождь, Санча не выходила из гостиной. Сидя с Алисой возле лампы и занимаясь вышиванием, она мельком взглянула на стол, покрытый скатертью. Стол был обычный, он ежедневно попадался на глаза, но сейчас скатерть была постелена наискосок, и длинные концы ее свисали до самого пола. Санча вдруг почувствовала, как вновь ее охватывает паника, как поднимается все тот же леденящий страх, что сжал ее сердце тогда, в господском саду, когда она услышала звук колокольчиков. И весь день чувство ужаса не покидало ее.

Но если тревожные, мрачные мысли одолевали Санчу все же не слишком часто, то любовью она была полна постоянно. Хью был ослеплен ею, хотел, чтобы она всегда находилась рядом, делился с нею мыслями и обсуждал свои решения. Никогда еще она не чувствовала, что так любима, так близка другому человеку.

В уединении их спальни он превращался в медведя, нашедшего медовый сот: нетерпеливого и осторожного. Она принадлежала ему во всех смыслах слова; стеснительность была отброшена и забыта, появилось необыкновенное чувство свободы и гордости своим телом. Действия и слова, которые несколько месяцев назад заставили бы ее сгорать от стыда, теперь представлялись естественными, как дыхание. Совершенно иными глазами смотрела теперь Санча на мир, который и сам чудесным образом переменился. Она была как гусеница, внезапно превратившаяся в восхитительную бабочку, или как ученый, который наконец нашел ответ на мучительно-важные вопросы. Восторженность не покидала ее. Все объяснялось просто: она любила.

Лето было в полном разгаре. С лугов веяло ароматом цветущего клевера, на полях ветер гнал волны желтеющего овса. Жаркие летние дни дарили Санче новые, неведомые прежде чувства, и у нее не возникало желания вспоминать о прошлом.

Хью любил говорить ей:

– Ты самая красивая девушка на свете.

Она тихо смеялась и, горделиво поводя головой так, что пышные черные волосы волной перекатывались по спине, лукаво спрашивала:

– Откуда ты знаешь? Ты же не видел других девушек, какие есть на свете.