Мнимая смерть - Томас Энгер

За этим следует резкий толчок в грудь. Хеннинг поворачивается и идет, оглядываясь по сторонам в поисках знакомого лица, но он не видит никого, кому мог бы подмигнуть или подать тайный знак. В горле бьется пульс. Ноги шаркают по земле, но он этого не чувствует.

Ну и что мне, черт возьми, теперь делать, думает он.

Человек, сидящий на переднем сиденье автомобиля, внимательно смотрит на приближающегося Хеннинга. Левая рука водителя свисает из окна. На пальце повязка. У Гуннара Гумы хорошее зрение, думает Хеннинг, хотя не замечает у этих мужчин никаких признаков гомосексуальности.

— Поехали, — командует мужчина, усевшийся рядом с Хеннингом на заднее сидение. Машина набирает скорость. Хеннинга вдавливает в сиденье. Автомобиль двигается с тихим гудением, но Хеннингу не удается сосредоточиться ни на машинах, ни на людях, ни на окрестностях, которые они проезжают. Ему надо было бы попытаться подать сигнал, снова думает он, что его похитили, но что тогда будет с мамой? И что будет с ним?

— Мы едем.

Водитель говорит в маленький микрофон. В ухе у него наушник.

Что делает человек, когда будущее его представляется совершенно пустым? Хеннинг много раз задавал себе этот вопрос на протяжении последних месяцев, когда он стоял в тени и всем своим существом чувствовал, что эта тень вот-вот его полностью поглотит. Больше не существует слов ободрения, как в детстве, когда одного дыхания мамы или папы было достаточно, чтобы понять, что все будет хорошо, это мелочи, не надо беспокоиться, все пройдет. Страх, который он испытывает сейчас, похож на парализующий холод. Ни все океаны этого мира, ни пенящиеся гребни волн не помогут тебе, Хеннинг. Единственный, кто может тебе сейчас помочь, — это ты сам.

Но как? Что тебе делать? Что говорить?

Они ехали не очень долго, но, прежде чем Хеннинг успевает посмотреть, что происходит и где они находятся, автомобиль заезжает в помещение автомойки. Вокруг сразу становится темнее. Машина останавливается, но никто из сидящих в ней не двигается. Дверь позади них медленно опускается.

И вот в бок Хеннингу тыкается пистолет. Он слышит собственный судорожный вздох.

— Выходи.

Он пялится на оружие, прижатое к его ребру.

— Выходи, я сказал.

Голос низкий. Хеннинг открывает дверь и ставит ноги на мокрый бетон. Запах здесь такой, как обычно бывает в автомойках: смесь влаги и неизвестного моющего средства. Но здесь нет других автомобилей. Нет и автоматической мойки, в которую можно заехать и подождать, пока она сделает свое дело.

С грохотом закрываются двери. Почему я ничего не рассказал об этом Бьярне, удивляется Хеннинг, почему я не поведал, что у меня не закончились дела с Пылающими Парнями, что они были у меня дома и украли компьютер, что следили за мной? Брогеланд знает о них. О том, что это крутые ребята. Блин, Нора ведь тоже говорила об этом.

Нора, думает он. Неужели я уже повидал тебя в последний раз?

В дверь кто-то заходит. Хеннинг поворачивается к стеклянной будке. Из нее появляется улыбающийся мужчина.

— Хеннинг! — восклицает он, словно они знакомы целую вечность. Хеннинг не отвечает, продолжая рассматривать улыбающегося мужчину.

— Имя у меня очень длинное, но все зовут меня просто Хассан, — произносит он, протягивая ему руку. Хеннинг пожимает ее. Крепко. Улыбка Хассана обнажает на верхней челюсти золотой зуб, вклинившийся в ухоженную белую эмаль и здоровые десны. Туловище его прикрыто одной майкой. На шее висит золотая цепь. Хеннинг разглядывает татуировки на обеих руках. На одной изображена зеленая лягушка, а на другой — черный скорпион. Лягушки живут и в воде, и на суше. На суше они предпочитают находиться ночью. Они охотятся на беспозвоночных. Днем они прячутся от хищников во влажных тенистых местах. Скорпионы тоже проявляют активность по ночам. И еще у них есть зловещее жало.

Хассан поглаживает ухоженную бородку на щеках и вокруг рта.

— Итак, — говорит он, обходя вокруг Хеннинга. — Ты, наверное, знаешь, почему ты здесь?

Хеннинг жестом указывает на свою мокрую одежду:

— Во всяком случае, не для того, чтобы помыться.

Хассан громко смеется. Смех эхом отражается от стен. Он смотрит на остальных, продолжая ходить кругами вокруг Хеннинга.

— Ты создал мне сложности, — говорит Хассан, не глядя на него. Хеннинг стоит не шевелясь и пытается сосредоточиться на дыхании, он чувствует себя настолько скованным, что в любой момент может рассыпаться, потерять контакт с землей и упасть. Мысли двигаются резкими скачками, Хеннинг старается остановить их, но он парализован всепоглощающим чувством одиночества. Так и должно быть, думает он, так он и должен себя чувствовать. Я это заслужил. Когда меня бьют, рядом никого нет.

Не показывай свой страх, говорит он себе. Не позволяй им увидеть тебя жалким, лишенным чести и достоинства. Если смерть твоя должна наступить сейчас, встреть ее с поднятой головой.

Мысли словно ударяют Хеннинга в спину. И поэтому он произносит:

— Знаю.

Хассан останавливается.

— Знаешь?

— Да, нетрудно догадаться. Яссера Шаха, одного из твоих гангстеров, ищут за то, что он убил Тарика Мархони. Вам сейчас непросто, у вас здесь становится реально жарко. Ты видел фильм «Схватка», Хассан? С Аль Пачино и Робертом Де Ниро?

Хассан улыбается, отрицательно покачивая головой. Он снова принимается медленно ходить.

— Это классика. Смысл в том, что если хочешь стать успешным преступником, то ты не должен наполнять свою жизнь вещами, которые не сможешь с легкостью бросить за тридцать секунд, если вокруг тебя станет жарко. Но у тебя ведь нет планов уехать отсюда, правда, Хассан?

Хассан издает короткий смешок, но не отвечает.

— Тогда у нас проблема.

Хассан смотрит на Хеннинга.

— У нас?

— Ну, ты же не настолько глуп, чтобы убить меня из-за того, что Яссер Шах плохо выполнил свою работу?

Шаги Хассана становятся короче. Хеннинг решает продолжать, пока Хассан обдумает ситуацию.

— Яссер Шах скрывается от полиции, они знают, что брат Тарика Мархони как-то связан с вами, и не нужно обладать хорошей фантазией, чтобы догадаться, что в ближайшем будущем вокруг вас будет все жарче и жарче. Потому что Махмуда Мархони скоро выпустят на свободу. Это мне час назад рассказал Бьярне Брогеланд. А знаешь, что еще он мне рассказал?

Хеннинг не ждет ответа.

— Он сказал, что у Махмуда есть улики, которые могут вас уничтожить. Так умно или не очень вдобавок к этому еще и убить журналиста, пусть и свидетеля осуществленного вами убийства?

— Убийством больше, убийством меньше, роли не играет, — произносит Хассан сурово, глядя на остальных в поисках поддержки. — А кроме того, тебя не найдут.

— Может, и так. Но если ты думаешь, что это облегчит тебе жизнь, то ты ошибаешься. Потому что одно дело, когда вы, наркоторговцы, убиваете друг друга. Думаю, большинству из нас это не мешает жить. Но убить журналиста — это совершенно другое дело. Не то чтобы нас, журналистов, все любили, это далеко не так, но в самой глубине души, хотя многие и утверждают, что ненавидят журналистов, я думаю, они рады, что мы существуем. И если кто-нибудь убьет журналиста или тот исчезнет с поверхности земли за то, что выполнял свою работу, здесь будет настоящий ад, это я тебе обещаю. Полиции уже известно, что вы за мной приглядываете, и если вам кажется, что у вас сейчас трудности, то только дождитесь завтрашнего дня, когда меня начнут искать, и вы узнаете, что такое трудности. Брогеланд предложил мне защиту от вас, но я отказался. Знаешь почему? Потому что я не собираюсь закопаться в нору или жить за щитом всю оставшуюся жизнь, и еще я не думаю, что вы настолько безумны, что сильно усложните себе жизнь, устранив меня с дороги. Но если ты хочешь убить меня, Хассан, то сделай это сейчас. Сразу. Ты окажешь мне большую услугу.

Звук его голоса с грохотом отражается от стен. Под ребрами бешено колотится сердце. Он смотрит на Хассана, продолжающего ходить кругами. Его ботинки отбивают медленные равномерные удары по мокрому бетонному полу. Остальная часть банды следит за шефом глазами.

— Откуда у тебя эти шрамы? — спрашивает Хассан через некоторое время.

Хеннинг вздыхает. Может быть, и хорошо, что Юнас будет здесь со мной сейчас. Мой хороший, хороший мальчик. Хеннинг вспоминает, как скакал в языках пламени, пытаясь прикрыть лицо руками, как загорелись волосы, сгорели и обожгли его, глаза Юнаса, увидевшего это, как он помогал тушить огонь, пока не стало слишком поздно.

Хеннинг помнит, как они стояли на балконе, а из гостиной к ним приближались жадные языки пламени, он помнит, как Юнас смотрел на него в поисках поддержки и защиты, помнит его слова, которые никогда не забудет, все будет хорошо, не бойся, я позабочусь о тебе, он помнит, как они забрались на перила, как Хеннинг схватил своего сына, посмотрел ему в глаза и сказал, что им надо прыгнуть, и они будут внизу, в безопасности, но было холодно, несколько дней до этого шел дождь, и перила стали скользкими, он заметил это, только когда забрался на них, и он подумал, что неважно, что будет с ним, главное — спасти Юнаса, я должен приземлиться первым, я приму на себя удар, а Юнас может упасть на меня, все равно, на какую часть тела, главное, чтобы он выжил, а Юнас сопротивлялся, плакал, не хотел, не мог, но Хеннинг заставил его, приказал строгим голосом, сказал, что они должны и если не прыгнут, то погибнут оба, и пообещал, что в следующие выходные они поедут на рыбалку, одни, только бы им добраться до земли, в конце концов Юнас храбро кивнул сквозь слезы, взобрался наверх, смелый мальчик, лицо Хеннинга было обожжено, и ему было трудно смотреть, но он должен был сделать это, должен был шагнуть первым и сделать единственное, что он мог, спасти собственного сына, он забрался на перила, взял Юнаса за дрожащие руки, поднял его, еще раз повторил ему свои слова, эти чертовы слова, но, когда Хеннинг посмотрел вниз или попытался посмотреть вниз, у него закружилась голова, запахло горелым, то ли из квартиры, то ли от его собственного лица, из двери, которую они не закрыли за собой, повалил дым, и, сейчас или никогда, им надо было прыгать, он сделал шажок, чтобы найти более устойчивое положение, чтобы почувствовать, что под ним больше нет перил, они исчезли, так же как и руки, которые держались за его руки, Юнас, куда, черт возьми, подевался Юнас, он не видел, не мог видеть, глаза слиплись, и он летел, парил к земле, ожидая удара, почувствовал удар еще до того, как соприкоснулся с землей, на него с грохотом обрушилась темнота, и он ничего не видел, ничего не замечал, ничего не чувствовал, только тьму.