Драконы ночи - Татьяна Степанова

Он задавал ей много, очень много разных вопросов в том разговоре за столиком ресторана. Их Марусе Петровне сейчас не хотелось вспоминать. Ей вспоминалось, виделось другое.

Номер вдруг сузился до размеров тесной комнаты в коммуналке. Белый пластик сменили желтые обои в сальных пятнах. Кровать обернулась бабушкиным сундуком с постеленным на него матрасом. Все пространство перегородил старый шифоньер, тот, который когда-то так часто двигала мать, ожидая ночного гостя.

И снова, как шестьдесят лет назад, за стеной у соседей пел патефон: «Рио Рита». И мать красила губы перед зеркалом, собираясь на вечер. А в зеркале отражались желтые обои, девочка на сундуке у окна по имени Маруся, начищенные до блеска сапоги щеголя Кагулова, крутящаяся патефонная пластинка и радиоприемник, покрытый кружевной салфеткой.

Бархатный голос мертвого артиста читал «Сон в летнюю ночь». И было неясно, откуда сочится голос – из радиоприемника, а может, из тусклого зеркала с отраженным лунным светом. «Наш срок ведь все короче… быстрей летят драконы черной ночи…»

Что-то промелькнуло на фоне луны – две тени. Девочка у окна по имени Маруся, совсем не похожая на ту, которую звали Дашей, и одновременно здесь, в этой призрачной комнате, ставшая ее зеркальным двойником, девочка, не слышавшая ночных выстрелов, но видевшая первомайскую демонстрацию, кумачовые знамена, портрет Сталина, заметила их – эти грозные тени.

Драконы ночи были здесь. Они пришли… нет, нет, и на этот раз они явились не за ней.

Тусклое зеркало в простенке…

Начищенные армейские сапоги у кровати…

Мамина губная помада, крепдешиновое платьишко, полученное в посылке по ленд-лизу…

Губная гармошка, выпавшая из кармана мальчишечьего пиджака…

Драконы ночи сложили свои черные крылья. Девочка по имени Маруся знала, что этой ночью крылья им больше не понадобятся. Понадобятся когти и зубы, клыки…

Она высунулась из окна в ночь и…

ДРАКОНЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ, СОВСЕМ РЯДОМ.

Если бы в этот момент в номер заглянула горничная, то она чрезвычайно бы удивилась, испугалась бы, узрев тетку хозяйки в кресле у окна. Сжав голову руками, старая женщина качалась из стороны в сторону, как маятник.

А за окном сиял белый день. Катя и Анфиса, деловито переговариваясь, садились в машину Шапкина. Даша спала. И не было никаких грязных желтых обоев, никаких шифоньеров и сундуков. Было только гостиничное зеркало над туалетным итальянским столиком из ореха. Целое, не разбитое пулей, не такое, как в соседнем номере люкс. Зеркало кривилось, мерцало, подмигивая дню своим стеклянным глазом.

Симон Трущак ожидал в комнатушке опорного пункта милиции – того самого, где некогда парились Катя и Анфиса. Он был бледен и хмур, но совершенно спокоен. Не повернул головы, когда все они втроем переступили порог. Двое оперативников-конвоиров пошептались с Шапкиным. Потом один из них вручил Шапкину ключ от наручников.

А вот наручники на Симоне Катя сразу и не заметила.

Роман Васильевич Шапкин сунул под нос задержанному фотографию Алексея Половца – уже из морга.

– Узнаешь?

Симон глянул не на фото, глянул на свои руки в стальных «браслетах».

– Жмут, больно.

– Ничего, потерпишь.

– Что вам опять от меня надо?

– Знаешь этого человека?

– Нет. Никогда его не видел прежде.

– Ой ли? – Шапкин прищурился.

– Он что… умер?

– А по фотке разве не ясно?

– Как же он умер?

– Сегодня ночью застрелен из пистолета «ТТ», из своего собственного пистолета.

– Я ночью слышал очередь автоматную. – Симон пошевелил пальцами.

– Так знаком он тебе или нет? Прежде чем ответить, хорошенько подумай, Трущак.

– Нечего мне думать. Я ничего не делал. Я вам в сотый раз уже повторяю, я никого не убивал и убивать не собирался, с учителем физики, этим засранцем, я знаком не был, пацанов к провалу не заманивал, просто попросил помочь мне спуститься туда, в эту яму, деньги им за это обещал. Я не педофил, не извращенец, и мне не нужны все эти ваши спиногрызы, все эти гребаные детки. На черта они мне сдались?! Я и своих-то пока, как видите, не завел, боюсь заводить – наследственность у нас в роду дурная, я же вам говорил, суки… черти… сволочи… я же вам объяснял. – Лицо Симона кривилось.

– Ты был на машине на улице Доватора. Тебя остановить пытался наш патруль, а ты деру дал, – сказал Шапкин. – Погоню за тобой пришлось устраивать. Какого хрена бежал?

– Я слышал автоматную очередь. Я… мог я испугаться, струсить или нет? А тут какие-то придурки выскакивают на дорогу, под колеса кидаются.

– Сотрудники ГИБДД – придурки?

– Я даже не понял в темноте, что это гаишники. Я слышал автоматную очередь. А потом… потом был еще один выстрел.

– Ага. Признался. Слыхали? – Шапкин обернулся к Кате и Анфисе.

– Насчет чего я признался? – оскалился Симон.

– Насчет выстрела из пистолета. А что ты забыл ночью на улице Доватора?

– Я не буду отвечать на этот вопрос.

– Почему? – искренне удивился Шапкин, оглянулся и вдруг озаботился: – Голубы мои, а что вы стоите? Садитесь, вот стулья вам. В ногах правды нет, а разговор у нас с гражданином Трущаком долгий предстоит.

Катя и Анфиса сели. Анфиса забилась в уголок за шкаф. Кажется, она успела пожалеть, что увязалась в опорный пункт. Кате достался стул у зарешеченного окна – прямо напротив Трущака.

– Знал бы, кто ты есть, какая ты змея, крокодил, задавил бы, пополам переехал прямо там тебя, на площади, – Симон скривил губы. – Ментовка… дрянь… что на этот раз со мной не так? Что на этот раз мне хотите навесить?!

– Вы… вы приезжали в отель вечером. А ночью на Борщакову и ее дочку было совершено нападение. Стрелял вот этот человек – тот, что на снимке. – Кате было трудно смотреть ему в глаза. Но и отводить их, прятать тоже было негоже.

– А потом и его замочили из его же собственной пушки в Сухом переулке, а тебя рядом с этим местом тормознули на улице Доватора. И ты скрыться от наших сотрудников пытался, – подытожил Шапкин. – А если еще раз… хоть один раз еще ты квакнешь – ее или вот ее подругу оскорбишь, я тебе, блин, всю морду… изуродую так – мать родная не узнает. И ни один адвокат твой паршивый мне это потом в обвинение не поставит. Не докажет. Показать, как я это умею делать? – Шапкин встал.

– Роман Васильевич! – воскликнула Катя.

Симон сгорбился.

– Я в отель приехал, чтобы кое с кем там увидеться, – сказал он после паузы, – разговор у меня там был. Человека на фото, мертвеца вашего, я не знаю… Но видел его здесь в городе.

– Где, когда?

– Пару раз – на автозаправке. И еще… как-то я его видел возле аптеки, что-то он там покупал. Я еще подумал: здоровый боров, чего это там берет? Горчичники или гондоны?

– Ни имени, ни фамилии, ни истории его не знаешь?

– Нет. Джип у него заметный.

– Краденый.

Симон вскинул голову.

– В гостинице с кем встречался вчера? – спросил Шапкин.

– А то ты не видел с кем. Сам же там ошивался.

– А чего тебе от старухи понадобилось?

– Не твое… не ваше собачье дело.

– Вы ей объявили, что вы родственник Симона Валенти, – сказала Катя.

– Ты еще и подслушиваешь.

– Вы во всеуслышание объявили это. Вы напугали Марусю Петровну.

– Я ее пугать не собирался.

– Вы хотели у нее что-то узнать, получить какие-то сведения?

Он не ответил.

– Что делал ночью на улице Доватора? – жестко спросил Шапкин. – Слушай, ты… киевлянин, потомок тружеников арены… Ты что, забыл, как сидел у меня в кабинете, сопли пускал? А ведь тогда это все так, цветочки были, голая болтовня, понты сплошные… А сейчас ты с поличным практически задержан – в двух шагах от места убийства человека, которого ты знал прежде – сам же только что признался.

– Я не знал его, видел только. Тут в этом вшивом городишке все люди как на ладони, поневоле встретишь, запомнишь!

– Это ты судье будешь объяснять и прокурору. А мне, лично мне для твоего задержания твоего признания достаточно – двух слов. Прошлый раз ты сутки у нас сидел. Задержание Уткина тебя спасло. А теперь сядешь надолго. И мы тебе все припомним – в том числе и ночные похождения в обществе несовершеннолетних у провала.

– Это незаконно. Это произвол.

– Пока твои адвокаты будут чухаться, пока суд да дело, ты… будешь сидеть в камере с туберкулезными, с сифилитиками. И спидоносца я тебе в сокамерники подыщу. – Шапкин рассматривал свои ногти. – Здоровье – оно и на воле вещь хрупкая. А на нарах долго ли бациллу подхватить? Вирус смертельный, палочку Коха. Ну лопнет у нас с тобой дело, выкрутишься – так лечиться все равно потом годы будешь, тюрягу нашу вспоминать.

– В прошлый раз вы мне народным самосудом угрожали. А сейчас спидоносцами… Слыхал я, что про вас в городе говорят, какими вы методами работаете. От этих методов ваших люди в петлю лезут.

– Ты в петлю не полезешь. Ты, Трущак, жить хочешь. И как я погляжу, жить желаешь хорошо, богато. Цель у тебя какая-то есть. И цель эта с желанием жить хорошо связана напрямую. Скажешь – нет? Я вашего брата видал-перевидал, ты не суицидный. Ты шибко зацикленный на чем-то.