Лучший мир - Маркус Сэйки

Но кровь от пулевого ранения разбрызгивается крохотными капельками, и это называется «капли высокоскоростного пулевого воздействия». А на стене остались плотно расположенные пятна крови среднего размера. Такие образуются при варварском применении грубой силы, скажем – при ударе свинцовой трубой по голове. ДАР никогда бы не стал использовать такое оружие.

«Но именно такие подтеки появились бы, если бы кто-то взял небольшую емкость с собственной кровью и плеснул ею в стену».

Были и другие улики, но Куперу хватило и этого.

– Каузен все инсценировал, – сказал он и, перестав ходить, прислонился к стене, закрыл глаза. – Инсценировал собственное похищение. Никто за ним не приходил.

– Но если так, то это означает… – Натали задумалась.

– Это означает, что он в бегах. Что по какой-то причине он решил исчезнуть и хотел выиграть для себя время. Может быть, кто-то сделал ему предложение более привлекательное, чем Эпштейны. Это не имеет значения. – Он потер глаза. – Имеет значение только то, что единственный человек, который может остановить все это безумие, решил исчезнуть.

– И все же я не понимаю. Почему это хуже?

– Потому что это означает, что он прячется. Прячется активно.

– Так найди его.

– Да я пошевелиться не могу без того, чтобы у меня точки не заплясали в глазах. Правая рука совершенно бесполезна. Мы в шаге от гражданской войны, а единственный человек, который может ее предотвратить, с самого старта оторвался так далеко, что его и не догнать. Мой сын на больничной кровати, – с болью сказал Купер и, соскользнув по стене, сел на пол. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Он понимал, как Натали может воспринять его слова, но ему было все равно. Ласковая прохлада плиточного пола проникала сквозь больничную одежду. Он бежал так быстро и так долго, а добиться ему удалось только ухудшения ситуации. Хватит.

Натали подошла к стене напротив него и тоже села. Ее волосы были схвачены сзади тугим пучком, а от этого в сочетании с синяками под глазами она выглядела бледной и изможденной.

– Ты думаешь, ты один такой? – спросила она.

– Нет. Я знаю, что ты…

– Это по моей вине Тодд оказался здесь. Ты не забыл, что это была моя дурацкая идея? Я хотела, чтобы мы были вместе, как семья. Для детей, и еще… – Она пожала плечами. – Если бы не мои романтические мысли о нашем воссоединении, о том, что это может значить для нас: для тебя и меня, – Тодд был бы теперь в Вашингтоне. А он вместо этого лежит здесь в коме. Так что не спорь со мной.

– Натали…

– Ты не понимаешь. Никогда не понимал. Ты всегда представлял себя одиночкой, который сражается против всего мира. Ты, и только ты, должен был его спасти. – Она холодно рассмеялась. – Чем бы ты стал заниматься, если бы ситуация выправилась? Скажи-ка, Ник, мне любопытно. Что бы ты стал делать, если бы мир больше не нуждался в спасении? Стал бы играть в гольф? Стал дипломированным бухгалтером?

– Послушай, это несправедливо, – сказал он.

– Справедливость? – фыркнула она. – Я никого не любила, кроме тебя. И нам было так хорошо вместе, мы были счастливы, родили прекрасных детей. Но в какой-то момент это перестало действовать. Может, дело было в твоей работе; может, в том, что ты сверходаренный, а я – нет; может, в том, что мы слишком рано сошлись и в нас все выгорело. Несправедливо, но точно. Жизнь продолжается, ты идешь дальше. И мы пошли. В этом тоже не было ничего страшного. И тут выясняется, что Кейт – сверходаренная, мало того – анормальная первого уровня. И ее заберут от нас. Тогда ты делаешь поразительную вещь. Ты начинаешь работать под прикрытием и ради нее ставишь на карту все. Несправедливо. И то, как это кончается, тоже несправедливо. Но жизнь понемногу начинает возвращаться в норму. Может быть, даже в нечто лучшее, чем в норму. И какая-то моя часть задается вопросом: а не поторопились ли мы? Может быть, нам стоило потерпеть? И вот из-за этих мыслей, а еще потому, что я хочу, чтобы ты знал, Ник: ты не один, мы приезжаем сюда и… – Она глубоко вздохнула. – «Несправедливо». Иди ты к черту.

Ее слова были как пощечина, и он вскочил на ноги.

– Натали…

– Я понимаю, тебе больно. И еще я понимаю, что ситуация ухудшается. Но не говори со мной так. Ошибались ли мы? Конечно. Нет сомнений. Но мы сражались на стороне ангелов. Я знаю это, и ты тоже знаешь. Теперь у тебя есть выбор. Ты можешь сидеть на полу перед палатой, в которой лежит твой сын, и ждать, когда начнут падать бомбы. Или сделать последнюю попытку изменить мир к лучшему, невзирая на то что шансы невелики. Решать это тебе, Ник, только тебе самому. Никто не сможет бросить в тебя камень, что бы ты ни решил. Но только не говори мне о справедливости.

Она замолчала так же неожиданно, как начала говорить, и возникшая тишина была сродни той, что наступает после удара грома: воздух был насыщен электричеством. Купер посмотрел на нее и почувствовал боль в сердце, которая почти никак не была связана с его раной. Он пытался подобрать слова, найти ответ. С чего начать?

Наконец он сказал:

– Каузен – гений. Он знает, что его попытаются найти. Он и близко не подойдет к тем местам, где его могут искать, где у него есть собственность, где живет его семья или друзья, где находятся исследовательские лаборатории.

Натали посмотрела на него тем холодным, ровным взглядом, характер которого всегда соответствовал характеру ее мыслей, и задала вопрос:

– Так ты найдешь человека, если знаешь про него только одно: он не будет прятаться там, где его станут искать?

Он посмотрел на свои руки. Одна искалечена и терзает его болью…

«Время работает против тебя. Война может начаться в любую минуту. Возможно, доктор Каузен – единственный человек на планете, который может ее предотвратить. Его открытие может изменить все. Даже в этот отчаянный час.

Вот только он скрывается, и шансы найти его близки к нулю.

Судя по информации, которую переслал тебе Эпштейн, Каузен хотя и гений, но работал не в одиночестве. У него была команда лучших и самых ярких.

Включая и некоего протеже.

Где ты, Итан Парк?»

…другая по-прежнему сильна. Он встал и, наклонившись, протянул здоровую руку Натали, чтобы помочь ей подняться. Она приняла его помощь и встала рядом с ним. Лицом к лицу.

Купер подался вперед и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй, оба они изголодались по любви. Но он не позволил поцелую затянуться, прервал его, распрямился и спросил:

– Скажешь детям, что я их люблю?

Натали прикусила губу. Он чувствовал, что ее одолевают мысли о том, какие последствия могут иметь ее слова. Но видел, что она не жалеет о сказанном, и любил ее за это. Она кивнула и спросила:

– Ты куда?

– Я должен убедить Эрика Эпштейна предоставить мне самолет. Но сначала, – он улыбнулся, – нужно избавиться от этой дурацкой одежды.

Глава 36

Звук низко летящего самолета извлек ее из беспросветной черноты.

Шеннон моргнула, перевернулась. На кровати в отеле лежало с полдюжины подушек, и она использовала их все. Ее кокон был теплым и мягким, и она на здоровый манер ощущала тяжесть своего тела. Зевнула, посмотрела на часы.

Двенадцать минут одиннадцатого. Бог мой! Она проспала… сколько?.. восемнадцать часов.

«Вот что бывает, когда двое суток проведешь на ногах».

После того как вчера вечером ушел Ник (точнее, позавчера, подумала она, но для нее – вчера), она дождалась в аэропорту прибытия Ли и Лизы. Литые стулья, плохая музыка, боль во всем теле, ощущение песка в глазах – она сидела на страже, пока спала ее крестница. Шеннон гладила волосы девочки, смотрела, как проходят мимо люди, и пережидала темное время.

Уже почти начало светать, когда она увидела две фигуры, бегущие по залу. Она несколько месяцев не видела родителей Элис – с того самого вечера, когда останавливалась с Купером в их квартире в Чайна-тауне. С того вечера, который исковеркал их жизни: родители Элис оказались в тюрьме, их дочь в академии Дэвиса, а Шеннон в эмоциональном чистилище, где с тех пор так и оставалась. Эти двое за прошедшие месяцы состарились на несколько лет: прежде не было ни синих кругов под глазами Лизы, ни сутулости Ли.

Но когда они увидели дочь, словно костер занялся неожиданной вспышкой тепла и света.

Шеннон потрясла девочку, лежащую у нее на коленях:

– Детка?

Элис открыла глаза, и первое, что увидела, были родители, бегущие к ней. Она спрыгнула на пол и бросилась к ним. Они замерли в этом тройственном объятии, руки их сплелись, потекли слова любви и радости. Все плакали, и Шеннон, которая стояла там, ощущая свою ненужность, сжимала и разжимала кулаки.

Наконец Ли Чен повернулся к ней. Шеннон боялась этого мгновения, в первый раз с того вечера ее старый друг обратил на нее взгляд. Она была ужасающе беспечна и заплатила за это высокую цену. Она заслужила любые обидные слова, какие он собирался ей сказать.

– Спасибо. – Лицо у него было мокрым от слез, нос покраснел. – Мей-мей[52], спасибо.