Кочегарка - Бентли Литтл

Так что этот союз был совершен на небесах.

Дело могло быть сделано только после того, как разъедется остальная публика и пресса. Эта «операция», как назвал ее генерал, требовала абсолютной тайны.

Уильямс велел переводчику передать китайцам, что за то, что они так отлично потрудились на строительстве железной дороги, им будет предложена еще одна работа, за которую будут платить в два раза больше. Однако многих китайцев это не остановило, и они отправились к своим семьям в Сан-Франциско, а некоторые – даже в Китай. Одни были недовольны жизнью прислуги и не хотели снова взваливать на себя эту ношу, другие, вместе с рабочими-ирландцами, направились на восток.

О них можно будет позаботиться чуть позже.

Но большинство остались, и, по подсчетам Уильямса, только в восточном лагере их было не менее двухсот человек, не говоря уже о западном. Некоторые из них были настоящими рабами – когда-то их купили и силой заставили повиноваться. Остальные поверили в ложь и решили остаться еще на несколько дней, чтобы подзаработать немного денег на будущую светлую жизнь.

Удар был нанесен на рассвете.

Большинство китаез спали в палатках, и, когда кавалерия на галопе прошлась по ним, разрывая брезент саблями и штыками, они с криками бросились в поле, где другие солдаты окружили их, как стадо, и отвели подальше от насыпи. Уильямс наблюдал за этим со своего места на вершине холма, вооружившись подзорной трубой, которую ему одолжил генерал. Он улыбался, видя, как солдаты избивают их и орудуют плетьми, когда кто-то выходит из строя, пока язычников вели на север. Всегда лучше заплатить профессионалам.

Он последовал за ними, когда они покинули лагерь. Солдаты собрали китаез посередине равнины и окружили. Честер не знал, сколько было солдат, но их лошади подняли облако пыли, которое затмило восходящее солнце. Между солдатами, стоявшими в оцеплении вокруг сотен рабочих, расстояние составляло не больше нескольких футов.

По команде генерала были подняты винтовки.

И раздался залп.

Звук был оглушающим, а пороховой дым смешался с облаком пыли – стало темно, как если бы плотный туман временно накрыл все происходящее. Несколько китаез проскочили между лошадьми, решив, что за пределами круга шансы на выживание выше, но их быстро пристрелили. Некоторые попытались уползти, и в пыли и хаосе парочка косорылых действительно забралась довольно далеко, но и их, в конце концов, разыскали и застрелили.

Резня продолжалась довольно долго. Час спустя солдаты все еще перезаряжали винтовки и стреляли, хотя к тому времени многие из них уже спешились и бродили среди наваленных тел, разыскивая раненых и выживших. Запах вокруг стоял удушающий – от этой вони Уильямс чуть не задохнулся, а нескольких молодых солдат вырвало в близлежащих кустарниках. Следуя примеру более опытных военных, Честер подтянул рубаху вверх, застегнул ее выше рта и носа и стал использовать материал в качестве фильтра. В нос ему лез запах грязи и собственного пота, но это было гораздо приятнее, чем омерзительный запах крови и смерти.

Уже позже к нему подошел генерал и отрапортовал, что операция закончена: не осталось ни одного живого китайца. Он предложил Уильямсу пройтись по полю битвы.

И добить тех, кто еще не умер.

Лето 1869 года

Начинался новый день.

После успеха в Промонтори-Пойнт Уильямс двинулся вдоль полотна железной дороги на восток. От друзей он услышал, что о праведной бойне язычников-китайцев никому ничего не известно и что сам президент велел зачистить местность и сжечь все трупы. Он также приказал, чтобы информация о произошедшем в Юте хранилась в абсолютной тайне. Уильямс испытал мрачное удовлетворение, узнав, как высоко находятся его оппоненты, но слова президента никак на него не повлияли. Он не был обязан подчиняться приказам президента. Он – Честер Уильямс, состоятельный человек, и останется таковым даже тогда, когда Улисс С. Грант опять превратится в пьющего генерала в отставке.

И хоть газетам было приказано прекратить всякие публикации, на него подобные ограничения не распространялись. Он мог говорить все, что ему заблагорассудится.

И он говорил.

Его выступление вызвало волнения в обычно тихом городишке Спеллман, штат Вайоминг, где местным жителям пришлось проигнорировать тюфяка-начальника полиции и взять все в свои руки, когда полицейский вдруг заявил, что китайская семья, живущая в палатке рядом с баптистской церковью, может в соответствии с законом рассчитывать на его полную защиту. Жители города захватили тюрьму, заперли в камерах начальника полиции и двух полицейских, расколотили окна бакалейщика, который продавал китаезам фрукты, разломали пресс и типографское оборудование и, наконец, подожгли палатку косорылых. Семья попыталась скрыться – мать несла на руках младенца, а отец подталкивал перед собой двух детишек постарше, но их палками, граблями, метлами и вилами заставили вернуться в горящую палатку. Они попытались выбраться через другую сторону, где огонь уже уничтожил брезент, но их опять заставили вернуться. На этот раз младенца, пеленки которого уже дымились, выбили из рук матери и с силой бросили о землю, где он и остался лежать неподвижно. Мать, даже под градом ударов, сыпавшихся на нее, отказывалась отойти от младенца, с тупым упрямством пытаясь добраться до него даже тогда, когда мотыга размозжила ей череп. Остальных членов семьи забили палками, когда те пытались вырваться из разгорающегося пламени, и они один за другим попадали на землю.

В Сантоне, штат Небраска, трое связанных китайцев предстали перед Уильямсом, как только он появился в городе. Они отстали от железнодорожных рабочих, которые прошли здесь месяц назад, и все это время их продержали в подвале у мэра, в ожидании человека, который решит, что с ними делать дальше. Уильямс спустился в подвал и с удовлетворением увидел ножные кандалы, жестянку с водой и полусгнившую солому. Эти люди были животными, и обращаться с ними надо было как с животными. Вслед за мэром он вышел из подвала и посмотрел на истощенных китайцев. Они были настолько худы, что он легко рассмотрел их ключицы, ребра и суставы рук и ног. Их круглые физиономии с отвисшими щеками, длинными зубами и узкими глазами ничем не напоминали лица нормальных людей.

– Повесьте их, – распорядился он.

И с удовлетворением понаблюдал, как трое задохнулись в воздухе.

Его поездка была долгой, и он начал собирать сувениры: уши, носы, пальцы. Кто-то сказал ему, что так поступали индейцы для того, чтобы устрашить врагов и отметить победы, и некоторые из ветеранов войн с индейцами, которые присоединились к нему, стали поступать точно так же. Сам же он впервые взял нож в Сикаморе, чтобы отрезать ухо у китаезы. Возбуждение, которое он ощутил, когда резал хрящ, невозможно было сравнить ни с чем на свете. Позже, когда он ехал, зная, что ухо упаковано и находится среди его личных вещей, он почувствовал, как его наполняет ощущение всемогущества. Он чувствовал себя лучше, сильнее, успешнее, чем когда бы то ни было. Никакие деньги не давали ему такого ощущения, и он стал думать об этом ухе как о своем талисмане. Он знал, что все это не больше чем суеверие, но, тем не менее, верил в это, поэтому решил, что ему необходимы еще талисманы, чтобы усилить эйфорию.

Уильямс вернулся в Селби, штат Миссури. Именно сюда он стремился все это время. Хотя он об этом никому не говорил, это всегда было главной целью его поездки, поэтому он наслаждался предвкушением своего возвращения, хотя при этом всячески его оттягивал, заворачивая по дороге в другие места для того только, чтобы продлить утонченное удовольствие от ожидания.

Оррен Гиффорд встретил его как блудного брата. Плотник-проповедник ничего не слыхал о происшедшем в Промонтори-Пойнт, но Уильямс все ему рассказал, и глаза его слушателя заблестели.

– Мы выжили из Селби шесть семейств косорылых и вымазали дегтем и вываляли в перьях пятерых мужчин с того момента, как ты уехал. Штук двадцать этих дьяволов продолжают прятаться в лесах и пригородах города. Еще пятьдесят я насчитал в других городках округа: в Уотербёри, Коттонвилле и Северном Ньюсоме, – Гиффорд оскалился. – Ямы все еще ждут.

Всю ночь отряд из почти сотни мужчин, вооруженных фонарями и огнестрельным оружием, охотился на китайцев. Кого-то сожгли, кого-то застрелили, кого-то привязали к хвостам лошадей, летящих во весь опор. Это были те, кто пытался оказать сопротивление и мог вызвать проблемы. Остальных схватили, и на следующее утро больше двух десятков китаез, связанных, избитых и покрытых кровью, стояли на краю грязевых ям.

Было видно, что при ярком солнечном свете некоторые из охотников стали колебаться. Они были смелыми под покровом темной ночи, которая обеспечивала им анонимность, но к тому моменту, когда надо было встать и заявить о себе во весь голос, вся их храбрость куда-то улетучилась. Так что Гиффорду и самому Уильямсу необходимо было подать им пример, и первую жертву они отправили в грязь собственноручно. Уильямс схватил костлявого молодого человека за косичку и бросил его на землю; потом они с проповедником взяли его за руки и за ноги и швырнули в кипящую землю. Раздался короткий крик, как от непереносимой боли, а потом повисла тишина, и тело медленно погрузилось в густую белую грязь.