Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - Яшар Кемаль

Стоит поезду замедлить ход, как Али весь напрягается, ждет — сейчас послышится крик: «Ах вы, проклятые черноверцы!» А затем: «Выходи, Кара Али!» Но поезд снова набирает скорость.

Али то садится, то вскакивает, весь в тревожном ожидании, но Чакырджалы не появляется. Тем временем поезд прибывает на станцию Басмане.

— Не падайте духом из-за того, что эфе до сих пор нет, — обращается Али к товарищам. — Он не оставит нас в беде. Реки крови прольет, а нас выручит. Кто знает, что у него на уме. В руках у османцев он нас не оставит.

Оба его товарища сидят мрачные, хмурые, даже не пытаясь скрыть охватившее их отчаяние. Кара Али негодует, но старается их подбодрить:

— Неужто вы не знаете нашего эфе? Куда бы нас ни упрятали, все равно отыщет. Главное — не отчаиваться. Улыбайтесь, шутите!

Слушая Али-эфе, товарищи немного приободрялись, лица их светлели. Но ненадолго.

Прямо с вокзала их отвезли в тюрьму.

Кара Али разгуливал веселый, улыбающийся — словно он на свадьбе или на празднике. Подолгу беседовал со старыми друзьями.

Присутствовать на суде над самым знаменитым нукером Чакырджалы собралось множество измирцев.

Идет допрос:

— Ты ограбил такого-то ага в таком-то месте?

— Я.

— Ты ограбил семнадцать человек в таком-то месте?

— Я.

Кара Али свысока поглядывает на судью, на прокурора, который так и сыплет обвинениями, и знай себе посмеивается.

Всех троих приговорили к смертной казни. Когда оглашали приговор, один из товарищей Али рухнул, потеряв сознание, другой ужасно побледнел, разрыдался. А сам Али знай себе посмеивается.

— За правое дело и умереть не страшно, — сказал он членам суда.

— Ну что вы горюете? — обратился он к своим товарищам. — Чему быть, того не миновать. От судьбы и на птичьих крыльях не улетишь.

Для острастки Кара Али и его товарищей решено было повесить в Одемише. Как-то ночью их снова посадили на поезд. Только Измир остался позади, Кара Али-эфе затянул удалую зейбекскую песню. Не будь в вагоне так тесно и не сиди рядом жандармы, он, пожалуй, пустился бы в пляс, ударяя себя по коленям. Народ только дивился бы, глядя на подобную удаль.

Перрон в Одемише был густо забит людьми, которые пришли отовсюду, даже из самых отдаленных горных селений, чтобы взглянуть на прославленного нукера Чакырджалы. Слух о предстоящей казни облетел весь город.

Медленно выходя из вагона, Кара Али внимательно осматривал толпу. Скорее всего, Чакырджалы переодет софтой. Стоит, слегка покачиваясь, словно хватил лишку. Но Чакырджалы не было. Сколько возможностей уже упущено! Неужели он не мог остановить в темноте поезд? Или совершить нападение на вокзал? Что бы ему не окликнуть сейчас своего нукера: «Эй, Кара Али! Твое место не в тюрьме, а в горах».

Его большие глаза весело светились. Чуть подрагивали лихие завитки усов. Он приветливо улыбался собравшимся. Увидел жандармов, оцепивших вокзал, — и им улыбнулся. И вдруг в его сердце шевельнулось опасение: что, если эфе так и не подоспеет им на выручку? Но он тут же устыдился этой мысли. Эфе непременно явится. Не может не явиться. Он только выжидает подходящий момент. Уж он выкинет что-нибудь такое — все только глаза выпучат. Эфе просто мастак на всякие штуки.

— Эфе обязательно нас вызволит, — говорил он своим товарищам. — Помните, как он спас Маленького Османа? Даже если вся османская армия окружит Одемиш, он прорвется и уведет нас. Вы же знаете нашего эфе. Улыбайтесь, шутите. Эти османцы поступили с нами подло. Эфе отомстит им за нас.

Кара Али и в одемишской тюрьме не терял надежды. Держал себя не как узник, приговоренный к смертной казни, а как почетный гость падишахского двора. С горделивым видом расхаживал по тюрьме, усы покручивал.

Однажды перед рассветом их вывели из камеры.

— Ну что, намылили уже веревку? — спросил Кара Али жандармов.

Те ничего не ответили.

«Эфе наверняка в пути, — пронеслось в голове у Али. — Налетит, отобьет нас. Занятно будет поглядеть, как побегут жандармы!»

Все время, пока их вели к городской площади, он искал глазами эфе. На каждом углу, под каждым деревом. Но эфе не было. Оборачивался на каждый шорох. Но эфе не было.

Около виселицы Кара Али остановился. Поглядел на толпу, на болтающуюся петлю. Усмехнулся. Если эфе сейчас не появится, будет уже поздно.

Когда Али поднялся на табурет, его спросили, не хочет ли он сказать последнее слово. Ничего не ответив, он смотрел поверх людских голов на далекие горы. Прошло несколько минут, а эфе так и не показался. Усмешка застыла на губах Али.

— Почему же он все-таки опоздал? — тихо, как бы про себя, проговорил Кара Али и сам надел себе петлю на шею.

* * *

Они шли через кукурузное поле. В ночной тиши, словно бумажные, шуршали листья кукурузы. Вдалеке слышался легкий плеск: там, по всей вероятности, была речка. Кругом царил мир и покой. Словно это не здесь еще совсем недавно был ад, словно не здесь свистели пули.

Сгоряча Чакырджалы не почувствовал боли, но она все обострялась и под конец стала просто невыносимой.

— Эфе… — с какой-то необычной робостью произнес Хаджи.

Чакырджалы сразу догадался, что он хочет сказать.

— Ничего, как-нибудь обойдется, — ответил он. — Мало ли что случается в жизни человеческой.

Это была первая полученная им рана.

— Сам дойду, — сказал он. — Мы еще сегодня, до рассвета, должны быть в горах. Если не успеем запутать следы, дело может обернуться плохо. Что-то враги очень уж наседают.

Стиснув зубы, Чакырджалы медленно брел по полю. Наконец он остановился, не в силах продолжать путь.

— Разреши, я возьму тебя на спину, — предложил Хаджи.

Эфе ничего не ответил. Тогда нукер взвалил своего старого друга на спину. Идти было трудно. Ноги подламывались, руки немели. Хаджи боялся упасть в беспамятстве, боялся, как бы эфе не умер, и все же до зари они сумели добраться до гор.

— Слава Аллаху, — тихо сказал эфе, — слава Аллаху, что мы увидели свет нового дня!

Навстречу им вышли юрюки, уже прослышавшие о ранении эфе. Их сердца обливались кровью. Они привели с собой и лекарей. Юноши соорудили носилки, положили на них двойной тюфяк, фланелевое одеяло. Несли их пятнадцать человек. Несли быстро — так что и лошадь не могла бы их обогнать. В первом же юрюкском становье — оно располагалось в сосновом лесу — лекари принялись за работу. Рану намазали бальзамом, приготовленным из великого множества трав. Бальзам был замечательный, известный еще с глубокой древности.

Несколько часов эфе лежал с закрытыми глазами, отдыхал. Потом позвал Хаджи.

— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — Чакырджалы блаженно улыбался, похожий на обрадованного ребенка.

— О чем же?

— Вот говорят, что нельзя верить ни одному сыну человеческому. Ни одному из тех, что пил материнское молоко. А ведь это не так. Людям надо верить. Делай им добро, и они будут тебя боготворить. Так, Хаджи?

Пока нукер раздумывал над ответом, эфе повторил — на этот раз уже утвердительным тоном:

— Так, Хаджи!

Эфе пролежал довольно долго. Юрюкские лекари старались превзойти друг друга в искусстве врачевания. Они собирали травы, составляли бальзамы. И рана понемногу затягивалась.

Все это время эфе часто спрашивал о Кара Али. Ему неизменно отвечали, что тот находится в одемишской тюрьме. Узнай он, что Али перевели в Измир, он тотчас же встал бы с постели.

— Где сейчас Али? Какие новости?

— Али в одемишской тюрьме, мой эфе.

— Вот и хорошо. Как только рана заживет, отправимся в Одемиш, спасем Али. Подло поступили с ним османцы. И все из-за меня.

Как-то прискакал всадник. Отозвал Хаджи в сторонку и шепнул ему:

— Через два дня Кара Али-эфе должны повесить. На главной площади. Наш бей передает тебе свой привет. «Спасайте наших друзей, — говорит. — Я не хочу, чтобы они погибли по моей вине».

Хаджи долго размышлял, сообщить ли эту новость эфе. Если, сохрани Аллах, Чакырджалы станет хуже, им всем не миновать смерти. По и Кара Али надо помочь. Он настоящий друг, йигит. Оставить его в беде равносильно предательству.

Два дня провел Хаджи в нестерпимых муках. Две ночи не смыкал глаз этот закаленный, видавший виды человек. Ничего не говорил. Сидел не шевелясь на одном месте. Несколько раз он был уже готов открыться эфе, но в последний миг удерживался от признания. Затем ему в голову пришла такая мысль: что, если тайком от эфе ворваться в Одемиш и освободить Али? Но ведь это означает грубо нарушить обычай повиновения. Пока Хаджи раздумывал, не спросить ли ему позволения у эфе, пришла черная весть.

— Эйвах, эйвах, — сокрушенно вздохнул Хаджи. — Какой йигит погиб! И по нашей вине!

Едва эфе почувствовал себя лучше, он поднялся с постели и приказал:

— Собирайтесь, поедем в Одемиш — спасать нашего Али.