Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

– Лето меняет топливопровод, – отдал он первую команду. – Непомнящий заправляет баки. Свириденко и я ставят самовытаскиватель.

Растущее вечернее солнце падало за большой уходящей тучей, одаривая ее великодушно золотой каймой и разбавляя золотом голубизну умытого дождем неба. В реку бежали, чуть слышно журча, многочисленные мутные ручьи. Мамин приподнял срубленное в роще еще утром бревно и потащил его в воду.

Дедушке Воробьеву трудно приходилось со своим чёртовым копытом на склизкой и вязкой земле, но он не стоял на месте, крутился у бочки с соляркой, помогая Непомнящему переливать ее в ведро.

Из открытого танкового двигателя торчала лишь нижняя половина Лето Василия. Изредка он выглядывал, чесал макушку мазутной рукой, торопливо смотрел на Мамина в желании с ним посоветоваться, но, не решившись, вновь скрывался до половины в двигателе.

Самая тяжелая работа была у командира и башнера. Они привязывали впереди под гусеницу цепями бревно, и для этого им приходилось опускаться в грязную воду с головой, работая на ощупь, сбивая в кровь о металл руки. Но Мамин был бодр, весел даже. Проходящему мимо с ведром Непомнящему он крикнул шутливо:

– Вы, глядите, в радиатор не залейте! – И громко засмеялся, приглашая вместе с ним смеяться остальных. Свириденко хмыкнул. Непомнящий заулыбался смущенно. Вася вынырнул из двигателя и, не зная причины смеха, просто радуясь ему, засмеялся тоже.

– А все ж таки в наше время танки лучше были! – крикнул с берега дедушка Воробьев.

– Как лучше? – прокричал из воды Мамин.

– У вашего – одна голова, а тогда их было на одном аж по три-четыре!.. Ну и пушек, ясное дело, столько же!

Мамин подмигнул Свириденко:

– Видал, Яш? Три-четыре… А если десять ему башен, ему б вообще цены не было! А, дед? – И Мамин захохотал, качаясь и чуть не падая в воде от смеха.

Теперь уже широко улыбнулся и Свириденко, почесывая грязную безволосую грудь, засмеялся негромко и мелко Непомнящий, а Вася не выглянул – должно быть, как раз крепил топливопровод.

Дедушка Воробьев конфузился, поняв, что сказал что-то не то, но и довольный тем уже, что повеселил хороших людей.

– Досмеемся, – тихо сказал вдруг Свириденко, глядя на безмолвный кроваво-закатный запад.

– Только б завелся, – прошептал Мамин, забираясь в люк механика-водителя.

Экипаж смотрел на командира, не двигаясь и не разговаривая.

Мамин проверил приборы, подкачал топливо. Закусив губу, медленно нажал на стартер. Танк молчал. Еще раз. Еще… Танк оглушительно выстрелил выхлопной трубой и зарычал работающим мотором.

– То-то же! – закричал Мамин. – Десять башен! Десять им! – И, вдруг замолкнув, став предельно сосредоточенным и серьезным, начал осторожно и плавно давить на педаль газа.

Танк вздрогнул, гусеницы тронулись, подминая под себя бревно, и потянули танк к берегу.

– Давай!! Давай!! Давай!! – пятясь задом, Свириденко, Непомнящий и Лето кричали и манили его, призывали руками к себе.

Мотор ревел, сантиметр за сантиметром танк двигался к берегу, и это означало для всех, что кончается невыносимый и смертельно опасный день, и означало также, что вырученный ими из беды танк в благодарность выручит их, укроет броней и унесет к своим, туда, где можно будет, влившись в общую великую силу, начать новую, хоть и опасную, конечно, но настоящую, победную жизнь.

– Гляньте, Лето, бревно на заду?! – крикнул Мамин, когда танк перестал двигаться.

– На заду!

– Снимаем быстренько и на перёд его! – скомандовал Мамин.

Первым понял все Свириденко, хотя он впервые вызволял танк самовытаскивателем. Нутром человека, видавшего виды и дорожившего своей жизнью, он понял – танк сидит мертво. Может быть, и Вася Лето про то подумал – не случайно же он часто и удивленно взглядывал на командира. А может, раньше всех понял это сам Мамин, но, как командир, он не имел права поселять сомнение в умах подчиненных и потому выжимал газ до упора, шевеля напряженными тонкими губами.

Не понимал, кажется, лишь Непомнящий, который суетился перед танком, кричал, с трудом вытаскивал вязнущие в подводной трясине ноги, радовался, помогая отвязывать бревно на конце гусениц после того, как оно бесполезно проползало под танком, не приблизив его к берегу ни на сантиметр, но закопав еще глубже.

Бревно вновь протащило под гусеницами, и Мамин крикнул из люка очередной раз – делано деловито и оптимистично:

– Та-ак! Хорошо! А еще разик!

Уперев руки в бока, Свириденко смотрел на командира пристально и задумчиво. Тот вылез из люка и, не дожидаясь башнера, сам стал крепить впереди бревно.

– Не идет! – крикнул с берега дедушка Воробьев.

– Пойдет-пойдет! – не оборачиваясь, закричал в ответ Мамин, но в крике этом он, кажется, израсходовал НЗ с лихвой отпущенного ему оптимизма.

– Куда он пойдет? – спросил за его спиной Свириденко. – Сам себя он закопает. И нас заодно.

Мамин медленно повернулся, подошел к башнеру, глядя на него бессильно и ненавидяще.

– Что вы сказали? – спросил Мамин тихо. – Что вы сказали, товарищ командир башни?

– Сказал! – заорал в ответ Свириденко. – Бечь отсюда надо – вот что я сказал! Если уже не поздно!

Мамин помолчал, соображая, и задал еще один вопрос:

– Это что, призыв к дезертирству?

Танк заглох вдруг сам по себе, и встала вокруг неожиданная и страшная тишина.

– Это что, дезертирство и призыв к нему? – повторил Мамин, склонив набок голову, ожидая ответа.

Свириденко усмехнулся.

– Не зря тебе та беременная в лицо харкнула, почуяла твою подлость, – сказал он и пошел к берегу.

Мамин машинально вытер лицо, как тогда, на тротуаре, глянул растерянно на Непомнящего, на Лето и заторопился за Свириденко.

Тот слегка обтер обмотками мокрое тело, стал молча одеваться, и Мамин тоже натянул гимнастерку и фуражку, а про остальное забыл.

– Далеко не уйдешь, ноги у тебя короткие, – сказал Мамин.

– Ничего, до земли достают – и ладно, – усмехнулся Свириденко.

– Вы же участник Финской кампании, – беспомощно посмотрев по сторонам, заговорил Мамин уже иначе, почти ласково пытаясь заглянуть в глаза рыжему башнеру. – Ведь вы же опытный боец, кавалер медали «За боевые заслуги». Да вот рядом человек стоит, – Мамин похлопал по плечу дедушку Воробьева. – Он за нас ногу в Гражданскую отдал… А вы?

Свириденко взялся накручивать обмотки, но выпрямился, придвинулся к Мамину вплотную и, не разжимая зубов, попросил:

– Ты меня не совести, я без тебя советский…

– Придем к своим… – медленно и спокойно заговорил Мамин, но, сорвавшись, перешел почти на визг: – Я тебя под трибунал, гада, отдам, под расстрел подведу!!

– Отдай!! Подведи!! – заревел в ответ Свириденко. – Только сперва давай до них дойдем, до своих! Пацан! Сопляк! В героев играешься?! А ты видел, как пуля человека рвет? Знаешь, чего с пленными делают? А я видел, знаю… И не хочу ни под пулю, ни в плен!

И Свириденко вновь наклонился и стал размашисто и нервно накручивать обмотки.

Мамин стоял рядом и мелко дрожал от вечерней сырости и от желания ударить Свириденко ногой, как сегодня тот ударил на площади мародера.

– Воротом ежели попробовать? Мы воротом, бывало… – совсем некстати заговорил дедушка Воробьев.

– Уйди, дед! – не сдержавшись, закричал Мамин, подхватил вдруг старика под мышки, кинул на повозку и саданул кулаком мерина по крупу, вложив в удар всю свою злость на Свириденко. Серый испуганно дернулся, дедушка Воробьев опрокинулся на спину, заелозил смешно и жалко, ворочая из стороны в сторону деревяшкой-ногой.

– Экипаж! – закричал Мамин. – Непомнящий, Лето, ко мне!

Те торопливо пошли на сушу.

Свириденко разогнулся, затянулся ремнем, оправил волглую гимнастерку, надел на голову шлем. Мамин понял, что тот уходит, и торопливо ухватил башнера за грудки.

– Не уйдешь, гад! – прошипел он.

Преодолевая в себе лютую ненависть, Свириденко усмехнулся, взял Мамина за запястья и, побагровев в одно мгновение, с дикой силой сдавив, оторвал от себя руки курсанта.

Подошли Лето и Непомнящий, замерзшие, грязные, растерянные. Лето – в трусах, Непомнящий – в рваных брюках и майке.

Мамин тяжело и часто дышал, потирал машинально запястья и, указав на Свириденко, заговорил:

– Мы сейчас его судить будем. По закону военного времени. Во-первых, за паникерские настроения – это раз. А во-вторых, за самовольный уход с линии фронта в период временной обороны – это два.

Их было трое. А он один. Это Свириденко сосчитал.

– Они, может, не знают, а я устав строевой службы лучше тебя знаю, курсант. Надо танк рвать и к своим идти.

– Как рвать? – не поверил Мамин. – Как это его – рвать?

Вася Лето переступил с ноги на ногу, подсказал нерешительно: