Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

Голос в динамике проговорил что-то хрипло и неразборчиво, и электричка, скрежеща тормозами, остановилась. На секунду стало тихо. Видимо, тишина разбудила его. Он резко поднял голову и быстро посмотрел в окно, вглядываясь, стал читать сквозь мутное стекло название станции. Но, прочитав, успокоился и оглядел вагон. Только двое железнодорожников сидели здесь друг напротив друга, мерзли, поеживаясь, в своих форменных шинелях, дремали.

Он вытащил из кармана пачку «Примы», достал со дна последнюю сигарету, размял осторожно, сунул в рот и пошел, покачиваясь в такт вагонам, в тамбур.

У одной двери стоял щуплый мужичок в куцем полупальто с поднятым шалевым воротником и почему-то в широкополой черной шляпе, надвинутой низко на лоб.

Человек, кажется, не заметил его, стал у другой двери, у защищенного стальными прутьями стекла с надписью «Не прислоняться», бросил в угол пустую пачку, смяв ее предварительно в кулаке, зажег спичку, прикурил и, прикрыв глаза, глубоко и сладко затянулся.

Мужичок в шляпе курил коротко и мелко, поглядывая с живым интересом на человека в таком богатом полушубке, готовясь, видимо, заговорить, и заговорил, чуть шепелявя, выплевывая слова, как шелуху от семечек.

– Шубу-то, шубу-то, говорю, цыган уже продал, а ты ходишь все, ходишь, – повторил он громче и еще больше улыбаясь, но в его глазах появилась неуверенность и даже вина.

А тот человек и не обернулся. Мужичок стушевался вдруг, бросил, не загасив, окурок, и заторопился в вагон.

– Чего? – быстро спросил человек, но поздно – мужичок шел по вагону быстро и не оглядываясь. И человек забыл о нем, снова стал смотреть в окно, где мгновенно возникали и исчезали черные ледяные деревья да тянулась белесая от инея опавшая давно листва.

За спиной, глухо стукнув, закрылись двери, дернулись вагоны, и электричка ушла, быстро набирая ход. Он остался на перроне один, спрятал руки в карманы полушубка и посмотрел по сторонам. На станции застыли в ожидании разгрузки товарняки, за ними лежали навалом белые ошкуренные бревна, тес; дальше, за невысоким бетонным забором, была пустая дорога, за ней – фабрика, а еще дальше, за речкой, стояли, скучившись, блочные пятиэтажки.

А здесь, с другой стороны высокого перрона, была станция, домик с острой крышей, обитый вагонкой. За станцией и небольшой площадью стоял стеной огромный, этажей на девять, дом из белого кирпича. Он был построен, но не отделан еще внутри – незастекленные широкие окна чернели ровными рядами. Человек смотрел на дом с интересом, но совсем недолго и стал медленно спускаться с перрона по скользким опасным ступенькам.

На площади стояли два пустых автобуса и свободное такси. Пожилой аккуратный таксист посмотрел внимательно из‑за стекла на человека, предполагая в нем возможного пассажира. Но тот не обратил на такси внимания, пошел на другую сторону площади, где стояла телефонная будка. Подходя, он замедлил шаг, словно от нее исходила опасность. Но вошел в будку, снял трубку и приложил ее, холодную, к уху. Трубка молчала. Он постучал пальцем по скрежещущему рычагу, но трубка была неизлечимо нема. Он вернул ее на рычаг и только сейчас заметил, что провод, защищенный стальной крученой проволокой, оборван.

Он толкнул взвизгнувшую дверь будки плечом, вышел и направился в город мимо того девятиэтажного дома по улице имени Героя Советского Союза Курзенкова.

Улица Курзенкова была старой, застроенной давно небольшими частными домиками среди своих садов; теперь она приготовилась к смерти или, это, конечно, точнее, – ко второму рождению. Левая ее сторона уже была застроена длинными, почти впритык поставленными новыми пятиэтажками, еще не заселенными, а правая оставалась прежней – садики и деревянные дома. Иные, что покрепче, были разобраны и увезены хозяевами для продажи дачникам, остальные же дожидались смерти, брошенные, но живые еще. За домами лежал пруд, схваченный морозом в одну безветренную ночь, и потому лед был ровный и чистый.

Один из домов, серый дощатый, был уже без ограды, и яблони перед ним спилили. Посреди двора стояла стеклянная трехлитровая банка, наполненная доверху замерзшей водой и треснувшая изогнуто посредине так, что с одной стороны лед был застекленный, а с другой – голый, беловатый, повторивший форму банки. Рядом с нею на корявой замерзшей земле лежали два крупных осколка стекла, острыми краями кверху.

Дойдя до улицы Курзенкова, человек свернул на 1‑ю Пионерскую и пошел дальше, в город.

Описать город Н-ск, куда он приехал, не так просто, хотя город этот и небольшой. Дело в том, что есть в нем старая часть и есть новая – старый город и новый город. Но как в старом, среди деревянных домов или кирпичных казарм еще дореволюционной постройки, успели вырасти блочные многоэтажки, так и в новом продолжали кое-где стоять крепкие бревенчатые срубы. К тому же город разрезан надвое речкой, мелкой, но довольно быстрой и широкой, и еще надвое – лежащей на высокой насыпи железнодорожной линией важного южного направления. И хоть маленький тот город, он словно состоит из нескольких разных городков, и каждый из них надо описывать отдельно; а чтобы попасть из одного в другой, надо пройти над гремящими поездами по переходному мосту, либо под поездами – в тоннеле, или над водой, по мосту, рядом с гудящими грузовиками.

Звали того человека Виктор Васильевич Лосев, хотя это, в общем-то, и не так важно.

С 1‑й Пионерской, которая кончалась с одной стороны невысоким, но с двумя толстыми колоннами по фасаду зданием суда, а с другой – пожарной частью с крепко-накрепко закрытыми дверями, он вышел к реке и здесь остановился, явно удивленный. Через реку был переброшен не один мост, а целых два – один от другого метрах в пятидесяти, не больше. Дальний был старым, ненадежным на вид, с неровным, в выбоинах, асфальтом, со старомодными изогнутыми наверху столбиками фонарей у перил. А ближний был новым, недавно, похоже, построенным, на мощных опорах, широким и надежным, с лампами дневного света на высоких бетонных столбах. Несколько секунд человек раздумывал, по какому мосту пойти, и пошел по дальнему старому.

Сразу за мостом начиналась за высоким забором территория комбината: стародавние, почти черного уже кирпича цеха вперемежку с новыми бетонными коробками. А напротив, через дорогу, внизу за сквером на ограниченном деревянным забором пространстве чернела небольшой, но плотной живой толпой барахолка, довольно известная в этих местах.

Он нигде не задерживался, зная, похоже, этот город, как себя или даже лучше. На электронных часах над проходной комбината было десять минут десятого.

Здесь начиналась самая большая площадь города – площадь Свободы. Но и здесь он не задержался, свернул налево, прошел вдоль кирпичного забора хлебозавода и оказался у высокой железнодорожной насыпи, пробитой насквозь узким бетонным тоннелем. Наверху, на линии, гремел пустыми цистернами почти бесконечный состав. Человек вышел из тоннеля и оказался в новом городе.

Улица Рижская, на которую он вышел, выглядела солидно, дома были хоть и пятиэтажные, но сложенные из белого силикатного кирпича.

Через дорогу был детский сад за высокой чугунной оградой, пустой и тихий в этот субботний выходной день. У ограды стояла телефонная будка. Здесь он замедлил шаг, остановился и несколько секунд, стоя к дому боком, скрытно, искоса смотрел на два окна над вторым подъездом на третьем этаже. Как и другие окна, они были завешены тюлем, и что там, за тюлем, происходит – увидеть было невозможно.

Он достал из заднего кармана брюк мелочь, выбрал двушку и, с трудом открыв взвизгнувшую на немазаных петлях дверь, вошел в будку.

Этот телефон работал. Он набрал три цифры быстро, а четвертую последнюю цифру короткого провинциального номера отжал до упора и не отпускал… Посмотрел через стекла будки по сторонам, склонил голову набок, потерся лицом о шершавый воротник, усмехнулся и убрал палец с отверстия диска. И потянулись в трубке длинные гудки, длинные гудки, длинные гудки…

Но вдруг щелкнуло что-то, монетка полетела в автомат, и он вздрогнул, словно не ожидал этого.

– Алло? – услышал он женский голос, как показалось – встревоженный.

Он молчал, вслушиваясь.

– Алло, алло! – повторил голос нетерпеливо и нервно.

Он молчал.

– Алло, говорите громче, я вас не слышу! – требовала она.

– Алло, – отозвался он тихо и глухо.

– Алло, алло! – почти закричала она. – Говорите громче!

– Алло, – повторил он немного громче.

– Алло, кто это? – спросила она нетерпеливо.

– Я, – отозвался он.

– Кто? – настаивала она. – Кто я?

– Я это. – Он умолк, но, пересилив себя, продолжил: – Виктор.