Age of Madness и Распадаясь: рассказы - Александр Назаров

книжными категориями.

Вот есть главный герой (для каждого человека главный герой — он сам). У главного героя есть друзья и враги. Мы подсознательно ищем их в своей жизни. На самом деле мы больше похожи на блуждающих рыб в океане судеб. Так вот, это своего рода комплекс протагониста. Попытка ощутить себя главным героем книги, дабы жизнь не казалась бессмысленной. Мы даже делим свою жизнь на главы, каждый год празднуя то свое рождение, то смену цикла. Кому-то только титров в жизни и не хватает.

Как хочется, чтобы все было совсем не так. Как так получилось, что мы, люди в самом рассвете сил теряем себя, умираем, сходим с ума. Как я хочу, чтобы Дженни была жива, чтобы Лилиан была жива. Как можно умирать таким молодым и прекрасным людям. Как бы я хотел, чтобы мои одногруппники были живы, чтобы Ганс Шнайдер снова нашел свой путь. Чтобы и я нашел свой. И чтобы с кем-то мне было по пути. Соединить нить своей жизни еще с чей-нибудь. Но что я сделал для этого?

А всё, что я сделал бессмысленно. Все пустота. Да что уж там, все, чем я занимаюсь свою жизнь, бессмысленно. Я не делаю мир лучше. Не меняю его. Да и сам не меняюсь. Что останется от меня, когда я умру? Ничего. Ничего не останется. А как тогда люди будут знать, что я вообще существовал. Все, кто меня знали, тоже умрут, некому будет рассказать. Так и случится, будто и не существовало меня.

А был ли я на самом деле? Смотрю на свои руки, а мне кажется, будто они и не мои вовсе. Некого другого человека. Другие руки писали сценарий, другие руки обнимали людей. Не мои. Что скажет мне, что я сам существую? Ночь. Темнота. Никого рядом нет. Я слоняюсь по пустой комнате, затем иду на кухню и беру нож. Разглядываю лезвие. Боль. Если я чувствую боль, значит, я существую. Что это за чувство, страх? Разве несуществующий человек может бояться? Конечно может, ему может показаться, что он боится, а страза и нет никакого, ведь нет и человека. Психологический зомби, имитация сознания.

Подбегаю к телефону с ножом в руках. Дрожащими пальцами набираю, номер. Гудки. Гудки. Затем тишина. Долгая, гнетущая тишина, длящаяся вечность. И вдруг голос.

— Алё… алё? Кто там? Что случилось, зачем звонить так поздно?

— Этель…

— Пророк, это ты?

— Я существую? Прости. Это прозвучит глупо, но я сейчас стою с ножом и готов начать отрезать себе пальцы, чтобы проверить. Но я решил, что сперва можно просто спросить у кого-нибудь. Ну так что?

— Конечно существуешь, — её голос кажется растерянным

— А ты существуешь?

— Да.

— А доказать можешь?

— Если меня не существует, то кому ты читаешь свои проповеди, кого поцеловал тогда на танцах? Я существую. А значит, ты тоже.

— Точно… прости. Не знаю, что на меня нашло.

— Ничего, пророк, я была готова к испытаниям. Помнишь, ты говорил мне, что тебя могут одолевать демоны Города, пытаясь помещать твоему вознесению? Так вот, я поняла. Они прямо сейчас пытаются сбить тебя с пути. Но я тут. Я рядом. Я не дам им тебя обидеть. До самого конца…

— Спокойной ночи, Этель. И спасибо…

Сползаю по стене на пол, отбрасываю нож в сторону и хватаюсь руками за лицо. Я существую, но от этого только хуже. Что я делаю?! Что я творю?! Я свожу с ума отчаявшуюся девушку, кормлю её своими бреднями. Нет человека хуже.

Всю свою жизнь я жил как последний мерзавец. Всё время кем-то притворялся. Прикрывался добротой и позитивом, скрывая свою гнилую натуру. Когда это началось, когда эта мерзость подобно кариесу проникла в меня, пустила корни, разъела до дырок. И вот так я и живу. Днем притворяюсь, что со мной всё хорошо, а ночью начинаю неистовое самобичевание. Зачем? Неужели мне становится легче от того, что я думаю про себя гадости?

А ведь в этом есть смысл. Будто я снимаю с себя ответственность за свою жизнь. Будто осыпая себя оскорблениями я смываю с себя грехи и мне становится легче. Под песню самоуничтожения так сладко засыпать. Я позволяю себе использовать свою жизнь как грязную проститутку взамен становления флагеллантом разума. В какую клетку я себя загнал? А может это лишь первый шаг к тому, чтобы творить любое зло без зазрения совести? Лживая совесть. Неужели я сам в один день стану тем самым великим шизоидом?

Так хочется с кем-нибудь поговорить, с кем-нибудь посоветоваться, исповедаться. Этель? Нет, нельзя, я рискую разбить маску, что я так тщательно создавал. Конрад? Нет с ним я дел больше не имею. Да и если бы я решился, это было бы странно, это было бы неправильно. Аттерсон? Нет он сейчас спит как убитый. Да и неприлично как-то его будить. Клара? Нет не решусь.

Должен же быть хоть кто-то… не хочу быть один. Только не быть один. Не в эту ночь. Ну а с кем? А не с кем. Словно в пустоте, словно погребен заживо. Тяжело дышать. Внезапно меня пробирает приступ кашля, который продолжается несколько минут. Боль телесная хорошо отвлекает от боли душевной. Вот бы выкашлять всю душу и весь разум. Чтобы на полу разлились ошметки личности. Нарисовать бы из них новую картину. Картину нормального человека.

Косой дождь бьет прямо в окно. Капли стекают словно краски. Я виду, как на окне, освещаемом уличными фонарями, вырисовывается образ. Нет, я этого не вижу. Мне бы хотелось видеть. Хотелось бы сойти с ума, чтобы увидеть этот образ. Я могу его только воображать, держать в уме, но ни за что не лицезреть в реальности. Иногда можно претвориться чуть более безумным, чем ты есть. Хотя бы перед собой. Чей же еще образ я могу рисовать, как не образ моей любимой Джении?

— Привет, Дженни. Просто, что тревожу в столь поздний час. Да, прости, пожалуйста. За столь многое стоит извиниться. Я тогда влетел в твою жизнь как незваный гость. У тебя всегда была моя любовь, которую ты не просила, которая тебе не была нужна, у меня была лишь тоска. Но сейчас у меня есть жизнь, а тебя есть смерть. Это не справедливо. Лучше бы было всё наоборот. Лучше бы я вообще в тебя не влюблялся. И зачем одинокие лезут к счастливым парам? Меня как-то спросили об этом. Наверное, хотят хотя бы погреться около очага счастья. Но это всё неправильно, я и сам понимаю.