Age of Madness и Распадаясь: рассказы - Александр Назаров

зажечь сигарету и закурил.

— Конрад, — я собираюсь исторгнуть неприятную мысль. Это похоже на отхаркивание кома мокроты из горла, — мы ведь тоже сначала хотели пройти мимо. Если бы мы не встретили тех подростков….

Минуту-другую мы молча смотрим друг на друга, не решаясь сказать ни слова.

— Моя мать так чуть не умерла, — Конрад решил прервать тишину, — было жаркое летнее утро. Она просто шла на работу, но вдруг ей стало плохо. Так сильно и резко, что она просто не смогла ничего поделать. Рухнула прямо в газон рядом с дорогой. Так и лежала там полчаса. А главное, всё видела и слышала, но не могла сказать ни слова, не могла даже плакать. Она слышала, как прохожие называли её алкоголичкой. “Ранее утро, а уже бухая в стельку”. “И не стыдно женщине почтенного возраста так нажираться?”. Бляди. Никто не захотел помочь. В итоге боль отпустила её, она встала и пошла дальше. Вернувшись домой, она разрыдалась. Никогда не видел её настолько подавленной. Через год у неё случился инсульт…

— Мне очень жаль. Похожее было и с моим дедом. Он работал охранником. Сердце остановилось. С утра его начальник приходит на работу и видит труп. Знаешь что? Он начал его пинать с возгласами “вставай пьянь”. До него далеко не сразу дошло то, что перед ним мертвец.

— Как нелепо мы порою умираем. Я знаю, смерть может застигнуть нас в любой момент. Но смерть бывает разная. Мы, наверное, все хотели бы умереть по-театральному. Красиво. Сказать перед смертью какие-нибудь красивые слова, признаться в любви. А в итоге, валимся как мешки с картошкой. Но это пол беды. Ведь находятся те, кто делают из нашей смерти посмешище. Кстати, мы дошли.

— Удачи, Конрад, увидимся, — жму ему руку в прощании.

— Не хочешь такси поймать?

— Нет, вряд ли смогу. Лучше пешком пойду.

— Дурость не говори. Ладно, заходи ко мне. У меня бардак еще тот, но ночь потерпишь, надеюсь.

Я с улыбкой киваю, и мы оба заходим во тьму подъезда. Подъезд дома Конрада не сильно отличается от того, в котором мы были некоторое время назад. Все такой же запах курева в воздухе, разбитые окна, сотни надписей и хуев на стенах. Мы идем на самый последний этаж, где Конрад какое-то время возится с ключом в замочной скважине. Дверь со скрипом отпирается, и Конрад жестом приглашает внутрь. Мы вдвоем еле-еле помещаемся в прихожей, хотя из мебели там только небольшой шкаф, да тумбочка. У тумбочки стоит зеркало, на котором висит календарь с обведенными красным маркером датами. Кажется, они весьма случайны и понятны одному лишь Ньюману.

Квартира его до невозможности маленькая. Комната, которая больше похожа на маленький гроб, кухня, санузел. Стены комнаты обклеены вырезками из газет. Все на политические темы. Мебель комнаты составляет только письменный стол, заваленный бумагами, книгами и чертежными принадлежностями, стеллаж, забитый все теми же книгами, среди которых труды по философии и по техническим наукам. Помимо этого, была и тоненькая металлическая кровать. Конрад сбрасывает свой плащ на кровать, а затем садится за стол на кухне и закуривает очередную сигарету. Сколько он их уже выкурил, пока мы гуляли?

— Вот так и живем, — говорит он, поймав мой взгляд, — неуютно, тяжело. Но живем. Куда мы денемся?

Сажусь напротив него.

— Давно ты тут живёшь?

— Год как. Всяко лучше, чем в общежитии. Хотя стены, признаться, все также давят, — говорит Ньюман, смахивая пепел в бывшую банку из-под тушенки, — Хочешь прикол? Прошлый владелец квартиры совершил самоубийство. Сиганул из окна.

— Такой себе прикол. Хотя я, наверное, просто не понимаю шутки. Из-за чего он выбросился?

— Да черт его знает. Мне сказали, что с любовью ничего не вышло. Однако живя здесь, я начинаю понимать, что любовь тут могла быть ни при чем. Ну так, что будем пить?

Конрад подходит к холодильнику и открывает его. Большая часть его заставлена алкоголем. Еды внутри почти нет. Конрад достает наполовину опустошённую бутылку.

— Кальвадос?

— Давай.

Через минут двадцать у меня уде кружиться голова. Мысли падают дождем из макушки в горло. Там они собираются потоком и изливаются через рот.

— Знаешь, раз уж заговорили про любовь. Хочу сказать, что мои чувства всегда причиняли мне боль, любовь всегда оказывалась ловушкой. Да… любовь как тромб. Как гвозди, забитые в руки и ноги. Жидкий свинец под кожей. Она только сперва приносит радость. А потом, когда ты теряешь надежду, прежняя радость гниет и растекается по венам черным ядом.

— Фред, я знаю, мысль моя может показаться для тебя дикой. Но может тебе оно и не нужно? Когда мы делаем что-то супротив нашей природы, нам становится плохо. Быть может, тебе не нужны отношения и любовь, ведь ты просто создан для чего-то другого? Вот поэтому ты и пошел на войну. Ты искал себя. Разобраться в себе это все равно, что пройти войну. И каждому из нас бывает нужна такая старая добрая война.

— Я и сам частенько об этом задумывался. Хотел себя отдать науке: не получилось, я сам от неё сбежал. В итоге пробую себя в творчестве. Но где творчество, там и чувства. Не помогает ничего. Даже алкоголь. Тем более, алкоголь. Если под него танцевать, то еще все хорошо, а потом как нахлынет…

— Предлагаешь танцевать?

— Не, раз уж начали говорить о грустном, нужно идти до конца.

И мы пьем еще. В один момент Конрад резко вскакивает и со словами про тяжелую артиллерию достает бутыль в виде черепа с зеленой жидкостью внутри.

— Не, не, не, — говорю я, — только не абсент. Помрём же.

— Не надо тут мне. Нас уже ничто не убьет после тёмных годов, что мы прожили.

— Смотри сам, от него же глюканы.

— Зависит от воображения.

— Эх, ладно, помирать так с глюками. Выпускай “зеленую ведьму”.

Конрад ставит на стол два стакана. После он достает странную ложку с прорезями и ставит на неё кусочек холодную воду. Зеленый раствор мгновенно становится облачно-белым. Мы пьем пару стаканов.

Конрад опустился на стол и, кажется, заснул. Мне же не до сна. Встаю и начинаю осматривать комнату. Вижу, что одна из газетных вырезок отвалилась. Подхожу поближе и вижу, что за нею скрывалась стена с рисунком. Я слегка отгибаю соседние газеты. На стене в комнате Конрада Ньюмана нарисован пейзаж. Красивый рисунок, изображающий тихую и спокойную природу. Лес, река. Поразительно красиво.

— Я же говорил, что, живя здесь, становится понятно, что любовь не была причиной самоубийства, — Конрад подошел совершенно бесшумно.

— Какая красота.

— О да, красота! Сводящая с